Запад против Запада. Цензура, мультикультурализм и их противники

В среде экспертов в последнее время активно идет обсуждение вопроса о том, насколько консерватизм и традиционные ценности совместимы с идеями толерантности и мультикультурализма. На фоне углубляющегося морального и традиционалистского кризиса в Европе и США, Центр политического анализа посчитал тему интересной, и задал указанные вопросы своим экспертам с тем, чтобы понять, как можно (и можно ли) использовать традиционные и модернистские идеалы в современной российской политике.  .

В прежние времена под «Западом в плохом смысле» подразумевались, прежде всего, США. Должно быть, отчасти потому, что дружить с Европой у нас получалось куда лучше. Вполне естественно, что Владимир Путин со своим немецким опытом, сумел выстроить достойные отношения со старыми европейскими державами. Путин вполне органично вписывался в компанию старых европейских тяжеловесов - Герхарда Шредера, Сильвио Берлускони, Николя Саркози. Отсюда, если порой мы и противопоставляли себя Западу - как в 2007 году в Мюнхене, - то под Западом понималась исключительно англо-саксонская воинственность, не способная жить мирно в многополярном (и мультикультурном) мире. Путин пережил целое поколение политических лидеров Запада и олицетворяемую ими волну культурного консерватизма. На смену этой волне пришла другая, куда более агрессивная политика культурной экспансии, поддерживаемая уже другим поколением лидеров Запада во главе с «либералом» Обамой.

Теперь Запад - это бессовестная политика «неолиберализма» и «глобализации». Запад - это лощеные и лицемерные «правозащитники», призывающие Россию к ответу за мифические преступления и «политзаключенных». Пошлые молодежные комедии и реалити-шоу. Наконец, Запад - это «права человека» как инструмент политической и даже моральной легитимации военных вторжений. Но это никак не милая Франция, не Германия - страна философов и поэтов, не декадентская Австрия, не добродетельная Норвегия - во всем массиве континентальной культуры не было тех черт, с которыми мы привыкли связывать запад-как-что-то-плохое. Что плохого в Европе: Санта Мария Дель Фиоре? Венская опера?

Но ложка дегтя нашлась. Толерантность - вот, что отравляет волшебство крошечных парижских кофеен. Политкорректность - вот чем смердят Ницца и Биаррица. Мультикультурализм - эта медведка погрызла тосканские виноградники. Зачем магазины Милана, зачем средиземноморские пляжи, зачем языковой лагерь для дочки, если здесь люди не различают добро и зло, уродство и красоту, хозяина и работника, да и вообще уверены, что на вкус и цвет товарищей нет, а значит, всякий может иметь свое мнение, свой стиль и даже - свою мечту? Не ложка, а целый половник.

Десять лет мы критиковали универсалистские претензии США - и вот неожиданно объявляем войну мультикультурализму. Это представляется совсем уж странным, если учесть, что в конститутивных элементах своего устройства современное российское государство неявным образом опирается именно на те принципы, которые сегодня зачем-то взялось разоблачать. Так, концепция толерантности очевидным образом составляет концептуальную подкладку антиэкстремистского законодательства. Внимательное отношение к формулировкам, касающимся сферы национального – отвечает всем требованиям политической корректности. Наконец, достаточно хоть раз стать свидетелем празднования Курбан-байрама в Москве, чтобы понять, где именно живет дух подлинного мультикультурализма. К слову, основную деятельность ребят из подзабытого ныне движения НАШИ составляла организация «уроков дружбы» в российских школах: знакомство с другими культурами, национальные танцы. Да и не зря ведь маргинальные националисты чихвостят Россию «толерантной многонационалией».

Стоит ли противопоставлять европейской терпимости какие-то специфически российские модели культурного многообразия? Велика ли компартивистская сила аргументов, в конечном счете, противопоставляющих подлинное - лицемерному и духовное – безблагодатному?

Итак, из каких интеллектуальных традиций и теоретических предпосылок удобнее всего критиковать «толерантность» и «мультикультурализм», а также – рассуждать о проблеме цензуры?

Тем, кто склонен считать Россию европейской страной, стоит внимательно следить за всем, что говорит Наталья Нарочницкая, выступающая сегодня одновременно влиятельным апологетом культурно-религиозного консерватизма и связующим звеном между европейскими и российскими традиционалистами. «Никакой дилеммы «России и Европы» сейчас нет, сейчас есть дилемма консервативной, традиционалистской – в лучшем смысле этого слова, а не в смысле какой-то архаики - Европы и Европы постмодернистской», - уверена Нарочницкая. Она подчеркивает, что «толерантность» враждебна традиционным ценностям лишь в своем постмодернистском изводе, как проявление тренда на уравнивание верха и низа, добра и зла, истины и лжи, уродства и красоты. В то же время как элемент поведенческой культуры – своего рода тактичность, способность здраво оценить многообразие точек зрения на тот или иной предмет – толерантность представляется полезным и вполне плодотворным феноменом. Для того чтобы не попасть под известное определение равнодушия из Откровения Иоанна, вовсе не обязательно вести себя как мусульманскому фанатику, увидевшему карикатуру на пророка Мухаммеда. Как-никак, культура диалога – также составляет несомненное европейское завоевание, которое призван защитить современный консерватизм.

Декан Философского факультета НИУ ВШЭ Алексей Руткевич затруднился с ответом на вопрос об актуальных критических подходах к концепциям мультикультурализма и толерантности в интеллектуальном пространстве современной европейской гуманитаристики. По словам эксперта, на формирование новейшей европейской идеологии в большей степени оказала влияния трансформация системы культуры – особенно в том, что касается роли масс-медиа, – чем вклад тех или иных интеллектуалов: «Говорить о каких-то крупных мыслителях, будь то сторонники или противники обсуждаемого интеллектуального тренда, на мой взгляд, бессмысленно», - отметил Руткевич.

В то же время философ зафиксировал ряд проблемных пунктов в определении цензуры для сферы культурного производства. По словам Руткевича, термин «цензура» зачастую трактуется неправомерно расширительно и тем самым утрачивает предметное содержание. Так, известную ситуацию с мусульманским ответом на датские карикатуры или еще более актуальный для нашей страны сюжет с возмущенной (что естественно) и кровожадной (что грустно) общественностью, чуть было не «умножившей на ноль» телеканал «Дождь», профессор Руткевич не склонен описывать в терминах цензуры. Цензурой, согласно Руткевичу, нельзя назвать и законодательные запреты на экстремистские и перверсивные типы дискурса. Термин в строгом смысле не применим и к внутренним механизмам организации научного, литературного или художественного процесса, избыточен – при описании культурных и религиозных табу. Философ убежден, что содержательное и плодотворное обращение к категории цензуры возможно лишь там, где есть конкретный цензор. То есть там, где инстанция, определяющая контур публичности, институционализирована в качестве государственного ведомства и персонифицирована конкретными лицами, разрешающими или запрещающими некие высказывания.

Социолог Леонид Ионин – один из наиболее проницательных критиков новейшей «политики идентичностей», с семидесятых годов прошлого века прочно заступившей на место европейского интеллектуального мейнстрима. Культурная трансформация последних пятидесяти лет возвела веру меньшинств, обретших «политическую субъектность», в ранг государственной и даже международной политики – там, где тезисам иных интеллектуалов обеспечена поддержка военной авиации. В своей рецензии на бестселлер Тило Саррацина «Германия упраздняет себя» (нем. Deutschland schafft sich ab) Ионин сетует на то, что скандальный успех одиозного политика ни в коей мере не способствовал росту читательского интереса к научным и публицистическим текстам современных немецких философов, заложивших концептуальные основания тех тезисов, которые (хлестко, но упрощенно) воспроизвел в своем тексте Саррацин. Речь идет об интеллектуалах, принадлежащих течению «новой гражданственности» («neue Bürgerlichkeit»). К представителям этого круга, среди прочих, можно отнести историка Пауля Нольте, социолога Гуннора Хаймсона, философа Норберта Больца. Темы, затронутые Саррацином, уже довольно давно проблематизируются – причем в куда более интеллектуально изощренном ключе - в работах этих авторов. Ионин видит здесь грустную тенденцию, в соответствии с которой человек из академии, с какими бы тезисами он ни выступал, вряд ли может рассчитывать на общественный резонанс, сравнимый с тем, что производят профессиональные медиаперсоны.

Проблема цензуры в интерпретации Ионина оборачивается вопросом о предпочтительных формах социального контроля. Коль скоро подобный контроль, составляет условие возможности любого более-менее развитого общества, стремящегося к самосохранению, из всех возможных форм цензуры, оптимальным вариантом представляется работа официального ведомства соответствующего профиля. В отличие от различных изводов неявной государственной, либо общественной цензуры, подобная организация имеет ряд неоспоримых преимуществ, а именно: возможность экспликации цензурных требований; обоснованность цензурных решений, принимаемых в соответствии с известной процедурой; ответственность цензуры, решения которой могут быть при необходимости оспорены в суде. Ионин, таким образом, предлагает сделать видимым сам институт производства видимого.

Политолог Олег Матвейчев в отличие от Ионина, Нарочницкой и многих других идеологов консерватизма не склонен ожидать серьезной смены трендов в современной Европе. Эксперт убежден, что на сегодняшний день медийная мощь и экспертное влияние «постмодернистов» в разы превосходят силы консервативных групп. В новых условиях, очерченных дискурсивным сдвигом 1968 года, свою картину мира не смогли отстоять даже наиболее влиятельные прежде группы – те же католики из окружения папы Бенедикта XVI: «Широкие слои консервативной Европы единодушно выступали против всех этих новых веяний, но их никто не слушал и не слышал, вместо этого обвиняя их в национализме, мракобесии, ретроградстве и прочих грехах», - констатирует политолог.

Президент Института национальной стратегии и один из наиболее влиятельных теоретиков национализма в современной России Михаил Ремизов подвел итог данной дискуссии, фактически приведя ответы на вопросы к виду простого уравнения. В отличие от остальных наших собеседников, Ремизов отдал предпочтение конкретному вопросу о персоналиях. Перечисляя имена наиболее значимых критиков толерантности и мультикультурализма в европейской интеллектуальной среде, философ отметил, что данная проблематика обычно маркируется более общим термином «политкорректность». Отсюда сама собой открывается широкая дорога к вопросу о цензуре: «Современная форма цензуры анонимна и ее наиболее изощренным актуальным выражением является та самая система политкорректности, которую, собственно, и критикуют практически все упомянутые мыслители». Мультикультурализм плюс толерантность – это и есть политкорректность, она же цензура. Так замыкается опросник.