"Желтые жилеты": значение конфронтации

После выступления президента Макрона и продолжения движения "Желтых жилетов" французский философ Этьен Балибар объясняет его происхождение и рассматривает некоторые его политические последствия.

Итак, президент выступил. Но для кого? Это первый вопрос, который нужно задать. Не пытаясь и не осмеливаясь назвать тех, кто заставил его пойти на это - знаменитых "желтых жилетов" - он говорил о раскаянии в гомеопатических дозах, и, как сразу же отметили СМИ, "представил" меры по снижению финансовой нагрузки на беднейшую часть населения, но "не уступив" ничего, что означало бы изменение курса или удовлетворило бы движение восставших, которое так глубоко потрясло страну в течение последних четырех недель.

В ближайшие дни станет ясно, кто что именно выиграл, как на ближайшее время, так и в более отдаленной перспективе, и кто может этим довольствоваться. Макрон в очередной раз пообещал, что граждане получат слово в ходе "консультаций" национального масштаба, в ходе которых он сам свяжется с местными выборными должностными лицами. И он приправил свою речь двумя элементами, которые должны вызывать большую озабоченность у всех демократов. Во-первых, длинная речь о суровом обращении в отношении "беспорядков и анархии" - "Я дал правительству самые строгие инструкции",-  означающие, что демонстрации подпадают под своего рода превентивное чрезвычайное положение и что жестокость полиции не будет подвергаться никаким ограничениям. Затем недоброй памяти возвращение к теме национальной идентичности сразу же переросло в "вопрос о миграции", "вопрос", который не сыграл никакой роли в недавнем движении, но резонанс которого справа и слева от политического спектра хорошо известны.

Я не верю, что эта речь, и сопровождение, которое она получит, несмотря на некоторую международную озабоченность и усмешки, поможет президенту выйти из абсолютного тупика, в который он попал после восемнадцати месяцев у власти. Это открывает как интересные возможности, так и пугающее неизвестное. Но чтобы попытаться расшифровать их, мы должны сначала схематично рассмотреть условия, при которых он пришел к власти, и наиболее существенные особенности проводимой им политики, которые, возможно, не все представляли себе в такой форме.

 

Выборы Макрона и ловушка власти

Сперва я просто напомню, что Эммануэль Макрон был избран не так, как иногда говорили "по умолчанию", а вопреки кандидату, которого большинство населения страны, независимо от мнения, не хотело, и что ее телевизионное выступление было дискредитировано (хотя рано или поздно это может измениться). Его кандидатура была хорошо подготовлена благодаря сети влияния, которая простиралась от высших эшелонов власти и государственной службы до некоторых интеллектуальных и профсоюзных представителей социал-либерализма, но в которых первые имели решающее влияние. Вот почему его знаменитый электоральный дискурс, скрыто гегелянский, был немедленно смещен в пользу неолиберальной экономической и социальной политики в очень агрессивной форме оправданный лозунгом (не очень оригинальным) давно откладывающейся "модернизации" в сочетании с "переоснованием Европы".

В то время как его предшественник очень быстро уступил указаниям (и, возможно, шантажу) французского и зарубежного бизнес-сообщества, а также урокам бюджетной экономии Германии и Брюсселя, Эммануэль Макрон предвосхитил подобное, заявив о своем намерении присоединиться к их руководству. Но, пожалуй, самым серьезным последствием для сегодняшней ситуации стало то, что в отсутствие собственной реальной политической партии или движения он получил фальшивое парламентское большинство, избранное после его победы из соображений обычной управленческой эффективности, набранное управленческими методами на основе резюме, лишенное автономии или корней на местах, что позволило завершить процесс дискредитации представительной демократии, уже и так очень сильно пострадавшей от авторитарных институтов Пятой республики.

Во-вторых, на мой взгляд, следует упомянуть, по крайней мере, четыре частично совпадающих фактора, каждый из которых, безусловно, заслуживает более глубокого анализа. Первый - это решающий европейский фактор, учитывая нынешнюю экономическую ситуацию и взаимозависимость национальных экономических и политических систем. Несомненно, ситуация очень сложная, поскольку ЕС вступил в экзистенциальный кризис, возможно необратимый, отмеченный глубоким недовольством общественного мнения и последовательным коллапсом государств в неуправляемые ситуации, гигантским увеличением разрыва между различными регионами континента и фиксацией конфликта между "суверенизаторским" и "европеизаторским" дискурсами, который, как правило, имеет тенденцию совпадать с социальным антагонизмом, но также и добавляет националистических коннотаций вплоть до ксенофобии.

Однако необходимость единства наций в масштабах всего континента настолько велика, чтобы справиться с глобальными финансовыми рисками и начать переход к экономике солидарности в области энергетики, потребления и климата, а также уменьшить неравенство и облегчить перемещение людей (особенно молодежи) через границы, что мы были бы рады видеть Макрона во главе второго лагеря. За исключением того, что он сделал это совершенно нереалистично и консервативно, не подняв ни вопрос о европейском бюджете, ни о "правилах" бухгалтерского учета экономической ортодоксии, ни о транснациональных общих благах, ни о глубокой демократизации институтов Европейского Союза. Таким образом, в конечном итоге он укрепил статус-кво, что ведет к фрагментации, когда необходимо было стремиться к созданию по-настоящему новой Европы на службе ее населения, действуя при необходимости вопреки указаниям партнеров Франции. В некоторых областях, таких как кризис с беженцами и мигрантами, он продолжал и даже усугублял недобросовестные двойные стандарты, применявшиеся его предшественниками, что не обошлось без последствий для здоровья общества.

Европейская политика, несомненно, неотделима от блока экономической и финансовой политики, составляющего сердцевину того, что должно называться макронизмом. Это политика усиленной жесткой экономии, которая не говорит сама за себя (на самом деле говорит, но на эзотерическом жаргоне, основанном на определенной доминирующей экономической идеологии, которая осталась неизменной после большого кризиса 2010-х годов, и несмотря на ее уроки: "политика в сфере предложения", "конкурентоспособность", "контроль над государственными расходами", "поощрение инвестиций в богатство", "сокращение затрат на рабочую силу", "пластичность" [1] "поборники цифровых технологий" и т.д.).

Единственный "платежеспособный спрос", который действительно имеет значение для этой политики - это спрос на экспорт, или спрос привилегированных слоев населения, которые могут позволить себе высокие цены на основные потребительские товары и даже добавлять дополнительные услуги, "в немецком стиле", в ущерб уровню жизни и покупательной способности подавляющего большинства населения. Такая ориентация в конечном счете самоубийственна для самой национальной экономики. Мы все еще далеки от энергичного неокейнсианства, необходимого для ведения коллективной деятельности и формирования индивидуальных навыков в направлении трансформации режима роста, массовой подготовки людей и улучшения бытовых условий, которые необходимы в условиях кризиса старой индустриальной модели.

Индексы фондового рынка и акционерная стоимость доминируют, а разрыв в доходах постоянно увеличивается, создавая своего рода двойственное общество. Государственные службы сокращаются с целью корректировки государственного бюджета, и правительство рассматривает госуслуги как объявленного врага. Налоговая система, из которой изъято все прогрессивное, становится все более очевидной как система субсидирования для имущих классов за счет неимущих (не говоря уже о перераспределении в пользу банков средств налогоплательщиков во время кризиса, так и о самоуспокоенности по отношению к уклонению от уплаты налогов).

Это касается третьего фактора, который, несомненно, является самым чувствительным и наиболее близким к повседневной жизни. Именно поэтому на глазах у наших правительств и их советников произошло восстание "Желтых жилетов", вызванное введением нового налога, который смело объявил себя "экологичным" (несмотря на то, что он не повлиял ни на один из видов деятельности, вызывающих выброс тяжелых углеродов, ни на поддержку какой-либо альтернативной политики). Социальная политика - в данном случае репрессивная и деструктивная, а значит, и антисоциальная - это только другая сторона экономической политики. Возможно, капиталистический режим никогда не будет эгалитарным. Однако, по крайней мере, некоторое время он может оставаться в пределах допустимого неравенства, если социальная "конфликтность" - ранее известная как "борьба" - наряду с политикой, отвечающей национальным интересам и солидарности (которая сейчас требует переосмысления на уровне континента и за его пределами) ограничивает обнищание и приводит к определенной степени перераспределения благ, будь то посредством налогообложения или государственных услуг.

Напротив, все произошло так, как если бы Эммануэль Макрон рассматривал свое избрание как мандат на ускорение процесса "сокращения": упразднение трудового законодательства, прогрессивного налогообложения, арбитража и профессионального представительства, государственной службы и социальной помощи. Возможно, основная идея заключалась в том, что разрушение "гражданского" общества и ее потенциально деморализующими последствиями и эффектами "разочарования" или "социальной незащищенности" (Робер Кастель), будет компенсировано сочетанием пропаганды "предпринимательства" и благонамеренной морали, не подозревая, что все это может обернуться отрицательной реакцией.

Я остановлюсь на этом моменте и сделаю его своим четвертым фактором. Мы должны говорить не просто так, как раньше, об идеологическом измерении макронизма, а скорее о символическом обвинении, которое в конечном итоге вырвалось наружу с крайним насилием, поскольку оно столкнулось и слилось с материальной ситуацией, которая стала неприемлемой для очень большого числа людей. Правильно подчеркнуть характерные черты поведения президента: агрессивность, провозглашенное им презрение к "неудачникам", "неграмотным" и бедным, которые больше не могут свести концы с концами, до такой степени, что его окружение вынуждено объяснять ему негативные последствия для его способности управлять страной.

Но я считаю, что это лишь поверхностность более крупной проблемы, как она отражена в распространенной формуле, которая звучит на собраниях "Желтых жилетов": "Они принимают нас за дураков". "Они", т.е. вся доминирующая технократия в этой стране (которая также часто является плутократией), начиная от президента, который фантазирует о том, чтобы стать "мастером часов" [2], до тех, кто пытается реформировать школьную программу с помощью волшебной палочки (или даже топора), и "тулузских экономистов" [3], которые на полном серьезе в своих колонках пишут, что "отставание Франции" объясняется дефицитом "базовой экономической культуры" у части ее населения.

Было бы неправильно полагать, что этого не заметили. Тем более что массы граждан забыли о разнице между демократическим постулатом, то есть о праве народа, некогда обеспеченном необходимой, честной и ясной информацией, и олигархическим постулатом об их невежестве и глупости. Совместите это недовольство с бедствиями, которые прижимают людей к стене, добавьте вопиющее притворство по поводу экологии (уже на следующий день после отставки министра, которому было шумно поручено защищать экологические ценности, и который не скрывал своего ощущения предательства), и вы получите настоящее народное восстание, возможно не уверенное в своих перспективах, но прекрасно осознающее свою цель, и по этой самой причине не поддающееся принуждению, поскольку причины, его вызвавшие, слишком долго не принимались в расчет.

 

Конфронтация

Теперь мы переходим к конфронтации, которую президент, вновь играя на своих "статусах" и "функциях", скорее уклонился признавать в своем выступлении. Несмотря на ее отрицание Макроном, конфронтация существует и не менее чем на двух уровнях: между, с одной стороны, его личностью, его речью (скудной, трафаретной, обходящей острые углы), его позицией президента, а с другой стороны, направленным против него демократическим жестом "Желтых жилетов", оккупирующих стратегически важные перекрестки и пункты оплаты за проезд по автомагистралям Франции, а также время от времени площади и главные улицы ее городов, требующим в большей степени изменений, чем каталогизирования доходов и расходов. Между ними еще есть общественное мнение: играет ли правительство честно или только притворяется, ведет ли оно переговоры, извлекает ли выгоду из ухудшения ситуации и даже способствует ли оно этому? Состояние общественного мнения измеряется опросами и словами, которыми люди обмениваются на площади; все это отражает его значение и развитие, и от него все будет зависеть в конечном итоге.

Очевидно, что существует мощное эмоциональное измерение. Ненависть, которую президент разжигает среди большого числа граждан (не только по заявлениям Франсуа Рюффена) [4], его способ осуществления власти и стиль "управления", который он олицетворяет, были справедливо упомянуты. В этом нет ничего иррационального, что бы об этом ни говорилось, просто здесь и сейчас, во Франции XXI века, материализуется политическая истина, известная со времен Макиавелли (автора, которого, кажется, изучал Эммануэль Макрон): страх, внушаемый правителями, поддается контролю, он может быть даже полезным, но ненависть труднее контролировать, если только "государь" радикально не изменится, нарочито поменяв свое поведение (как мы иногда видим в чрезвычайных ситуациях, чаще всего связанных с требованиями "общественной безопасности").

Я очень сомневаюсь, что такое превращение возможно не только по психологическим причинам, но и потому, что для этого потребуется, чтобы наш президент, как того требуют некоторые его беспомощные сторонники, каким-то образом обменял одну политическую семью на другую, "предал" тех, кто "сделал" его таким, какой он есть, и привел его к власти, в пользу тех, кого он обманул в своей избирательной кампании (проведенной, надо признать, с эффективностью и талантом). Он, конечно, не достаточно макиавеллианец для этого.

Но, прежде всего, эмоциональное измерение является частью объективной картины, которая не оставляет шансов на спасение. В другой известной формуле Ленин охарактеризовал "революционные ситуации" (хотя не стоит торопиться), что кризис необратим, когда верхи уже не могут управлять, как раньше, а низы уже не хотят, чтобы ими управляли, как прежде. Именно так обстоит дело сегодня, и именно это происходило за кулисами выступления Макрона 10 декабря, между консультациями и хитрыми советами (включая, как мы только что узнали, советы бывшего президента Саркози) по трудному вопросу о преодолении как финансового, так и символического порога в попытке разрешить конфликт или, по крайней мере, отложить его развязку.

Все заметно выкристаллизовалось вокруг одной меры, сфокусировавшей антагонизм и продолжающей это делать. Либо налог на роскошь будет восстановлен под этим или эквивалентным названием и даже увеличен для покрытия возросших бюджетных расходов на несколько более справедливую социальную политику и реальную энергетическую конверсию, либо мы являемся свидетелями подтверждения его отмены и заключения союза с Берси и CAC 40 [5] (и Уолл-стрит), и даже с Нёйи [6], что означает, что рано или поздно то, что было только что получено от одной руки, будет возвращено другой. Сейчас ответ очевиден: президент не сдастся, иначе он потерял бы свой авторитет, свое правительство и своих советников, не говоря уже о том, что осталось от его парламентского большинства. Поэтому он все глубже погружается в тупик, рискуя объявить настоящее чрезвычайное положение (сейчас оно называется "социальным и экономическим", но уже коррелирует с "жестким" дискурсом об общественном порядке). Не от него мы должны ожидать решения, за исключением худшего.

Поэтому ситуация может только развиваться, разблокироваться или двигаться вперед, как нам хотелось бы, только на стороне самого "движения". Это в значительной степени зависит от того, чем оно является и чем оно станет. Как и все остальные (за исключением тех, кто обладает врожденной революционной наукой), я с этой точки зрения, одновременно страстной и предвкушающей, готов участвовать в инициативах по солидарности и защите демократических прав (прежде всего, права на свободные и безопасные демонстрации, не подвергаясь неизбирательным нападениям с применением военного оружия) и формулировать мнения, обязательно подлежащие пересмотру, которые могут помочь общественным дискуссиям.

Очевидно, что я не буду требовать для себя повышения уровня жизни, в котором я не нуждаюсь. Я осознаю абсолютную и решающую актуальность этой задачи и вижу в ней противоположность другим столь же фундаментальным интересам, пытаюсь с воображением взглянуть на все движение, которое все больше вовлекает все общество, и теперь будет играть существенную роль в его будущем. Действительно, те французы, которые не заинтересованы успокоении движения "Желтых жилетов", требуют отказаться от неолиберальной логики и тем самым начать демократические и социальные преобразования, пока составляют меньшинство, но все мы обязаны понимать друг друга и иметь право на самовыражение, а точнее право на гипотезу. Это может измениться, но это тяжелый, неизбежный факт в данный момент.

Кто такие "Желтые жилеты" во всем богатстве и многообразии своих собраний? Их высказывания, их самоописания, подкрепленные рядом замечательных исследований, проведенных в режиме реального времени (что в значительной степени способствует восстановлению гражданской функции социальных наук), показывают, что они представляют собой репрезентативную выборку (и по этой причине пользуются широкой поддержкой) не французского населения в статичном смысле этого термина (который учитывается в переписях по профессиональной категории, возрасту, полу, месту жительства и т.д.), а того, каким оно становится в силу серьезных тенденций современного капитализма, которые упомянутые выше власти только ухудшают и делают более зримыми.

Не усложняя ситуацию, я бы сказал, что они воплощают и осуждают общую прекариарность труда и условий существования, которая сегодня затрагивает миллионы французов и иммигрантов любого уровня образования и географического положения (за очевидным исключением beaux quartiers и обиталища некоторых "бобо" [7]), поскольку они находятся между двумя основными тенденциями неолиберализма, которые основаны на применении "свободной и неискаженной конкуренции". С одной стороны, новый железный закон о сокращении заработной платы, как прямой, так и косвенный (включая, разумеется, пенсии), которому способствуют глобализация и дерегулирование технологических изменений, а также ослабление профсоюзных организаций; с другой стороны, ускоренная уберизация "ручного" или "интеллектуального" труда, которая зависит не от компаний с фиксированным местом нахождения, а скорее от цифровых платформ, создавая конкуренцию "до смерти" между отдельными лицами (называемых "самозанятыми"), которых контролируют их хозяева за счет постоянного изменения спроса и долгов. Эти две тенденции объединяются, и рабочие или служащие из городов, пригородов и сельской местности, которые еще не достигли дна, видят, что они не могут остановить это, даже если официальный язык провозглашает, что мы входим в индивидуалистический рай квалифицированной "нации стартапов".

Но эта социально-экономическая репрезентация также сочетается с политической репрезентацией, которое делает движение "Желтых жилетов" настолько оригинальным и неизбежно порождает поток интерпретаций, даже эксплуатаций. Наблюдая за банкротством представительной политики или ее дисбалансом, чему способствовало несколько долгосрочных институциональных и социологических факторов, не говоря уже о методах управления нынешней администрации, о которых я упомянул выше, "Желтые жилеты" предложили современную альтернативу упадку политики, основанную на самопредставлении (и, следовательно, личном присутствии) "рассерженных" граждан на общественной площади при поддержке местных жителей и технической поддержке "сетевых" средств коммуникации.

Эта альтернатива примечательна тем, что она изобретает новую форму взаимодействия между локальной солидарностью, собраниями и национальным единством, даже если она также порождает напряженность (например, эпизод "угроз" в адрес делегации, которая предложила встретиться с премьер-министром). Между этими двумя способами представительства: современными тенденциями социального развития и политическим представительством прямого действия и некодированной речи (что особенно подразумевает воздержание от электоральных процедур и даже просто организованных активистов, даже если они могут выступать в качестве сторонников или представителей), очевидно, есть резонанс, параллелизм, но это не должно поспешно трансформироваться в новую "сущность" коллективной субъективности, называйте их "множеством" или "плебсом". Я считаю, что его следует рассматривать в качестве симптома и потенциального агента исключительной, быстро развивающейся и, возможно, творческой конъюнктуры, если соблюдать определенные условия.

 

Три условия

Вообще-то, несколько условий. Потому что движение одновременно мощное, по мере той поддержки, которое оно имеет, по степени отчаяния, по новизне, по стратегическому измерению двойной "проблемы", которая вызвала его и стала его спусковым крючком: налоговая несправедливость, экономические и экологические противоречия, и в то же время оно хрупкое, как любое восстание, которое зависит от выносливости людей, которые его составляют, за которым не стоит какой-либо организации, и против которого постепенно объединяются привилегированные классы, большая часть СМИ, и в особенности, государственная машина. При каких условиях движение может продержаться, а значит, победить, поскольку само ее существование оказалось под угрозой? Не претендуя на полноту, я бы предложил три таких условия: сближение с другими движениями, менее оригинальными, но не менее представительными; цивилизованность, или способность противостоять спирали миметического насилия по отношению к государству; наконец, и прежде всего, появление политической идеи, которая расширяет конъюнктурное изобретение, закрепляя его в институтах, и тем самым наделяет его силой "контр-власти".

Вопрос конвергенции, несомненно, имеет решающее значение как с точки зрения продолжительности, так и с точки зрения эффективности. Его следует отличать не только от простого выражения общественного мнения (то, что опрошенные называют сочувствием, даже солидарностью), хотя оно может менять его ориентацию, но и от смешивания с историческими движениями сопротивления и чаяний другого общества, будь то в форме возникающей организации или, наоборот, "грядущего восстания", анархически выстроенного вокруг общей силы отказа или уклонения [8]. Но с другой стороны, мы должны признать, что его возможность несет в себе ключи к глубоким изменениям в балансе сил и соотношении сил внутри нашего общества. Без этого, какой бы сильной ни была мотивация движения "Желтых жилетов", какими бы устойчивыми ни были причины его возникновения, оно рискует оказаться в ловушке между двумя вероятными последствиями изоляции: разочарованием и радикализацией, что может привести к краху его политического потенциала.

Однако рассмотрение возможности конвергенции, пусть даже виртуальной, требует осторожности в формулировках, в то же время, как и открытость по отношению к новому событию и неожиданностям, которые оно может принести. С одной стороны, я бы сказал, что должна быть совместимость между неоднородными требованиями и выражениями, что не гарантировано, поскольку нет ничего лучше спонтанной "общности" социальных требований (перед лицом "единственного выхода", предлагаемого неолиберальным монстром), и, прежде всего, потенциально существуют всевозможные весьма реальные конъюнктурные противоречия между различными логиками изменений (хорошим примером которых является противоречие между проектами по борьбе с глобальным потеплением и необходимостью дешевой энергии для массового потребления). С другой стороны, должно существовать осознанное и признанное разнообразие компонентов "народного" стремления к социальной и политической демократизации, позволяющее вести дискуссии или даже переговоры между ними, но сохраняющее во что бы то ни стало уникальность их происхождения и их собственного голоса.

Вот почему мы действительно можем говорить в терминологии Грамши о создании "исторического блока" и "перевороте гегемонии". Но мы не должны вдаваться в концепцию "цепей эквивалентности", которую представляют борцы за "левый популизм", вдохновленные Эрнесто Лаклау, которые хотели бы перевести все требования на единый язык, удобным образом их идеализировав (и противоположностью которых, как недавно ясно показала Шанталь Муфф, является упор на силу эмоций в ущерб рассуждениям, и необходимость в персональном лидерстве, тогда как сегодняшний день показывает нам, насколько это все не соответствует желаниям участников движения).

Я рискну еще раз использовать выражение, которое использовал несколько лет назад, когда граждане Греции восстали против диктата европейской тройки: нужен скорее контрпопулизм, равно удаленный как от антинародной олигархической политики, так и от идеологических популизмов левых или правых. Какая загадка! То, что мы видим в нынешней ситуации, как представляется, является, с одной стороны, огромной движущей силой движения требований и бунт, который возвращает идею активной гражданской позиции на повестку дня, а с другой - крайне неравномерным воздействием этого движения на выражение других требований справедливости, равенства и расширения прав и возможностей.

С точки зрения положительного эффекта, я бы сразу же включил тот факт, что "экологические марши" 8 декабря не только не были минимизированы и не сдерживались одновременной демонстрацией "Желтых жилетов", но даже выиграли от этого, поскольку мысль, что без огромных усилий, потраченных ради социальной справедливости и перераспределения расходов, не может быть решения экологических проблем, стала более ясной. Отсюда и взаимодействие, которое случалось то тут, то там между различными группами марширующих. Гораздо более осторожно я хотел бы также упомянуть о возможных сближениях с оппозиционными профсоюзными и фермерскими организациями, поскольку я не считаю само собой разумеющимся, что исторический кризис этих организаций является синонимом неизбежного исчезновения, и накал кризисной ситуации вполне может способствовать восстановлению их боевого потенциала. Есть признаки того, что так оно и есть.

С другой стороны, я хотел бы отметить, что День борьбы с насилием в отношении женщин (25 ноября), прежде всего уровень участия в нем и его демонстративность, явно пострадал от конкуренции с бумом движения "Желтых жилетов". Это не означает, что существует несовместимость между ними, но скорее мы находимся в очень неоднородных регистрах, дискурсивно и эмоционально, идеологически и социально - не обязательно навсегда, тем более что все наблюдатели подчеркивают в качестве реального признака меняющегося времени активное присутствие женщин в движении "Желтых жилетов", как по другим направлениям мобилизации и борьбы.

И я зарезервирую в качестве великого неизвестного, возможно решающего, вопрос о том, может ли и если да, то каким образом, произойти сближение между движением "Желтых жилетов" и потенциальным восстанием молодежи из пригородов, в которых процветают массовая безработица, жилищная и образовательная сегрегация, сокращение государственных услуг и политика государственного расизма. Политическое антирасистское движение, выступающее против этого институционализированного расизма (в частности, дискриминацию в сфере жилья и занятости и насилие полиции в отношении "небелой" молодежи), тактически разделилось по отношению к "Желтым жилетам": одна секция (группа "Роза Паркс") стремится сохранить свою независимость, чтобы доказать несводимость решения вопроса расового угнетения к другим вопросам, тогда как другая (комитет "Адама") предпочел немедленно обратиться с призывом к слиянию или включению в общую борьбу.

Естественно, я не знаю, чем все закончится. Правительство, опасаясь утратить контроль над ситуацией, может пойти на обострение, усилив жестокость и унижение по отношению к молодежи из пригородов (абсолютно невежественно, как мы видели в Мант-ла-Жоли) [9], чтобы сместить основной фокус конфликта в эту сторону и придать ему более насильственные формы. Желанная (возможно утопическая?) эволюция будет заключаться в инициировании диалога, возможно, на расстоянии, возможно, периодически, между теми гражданами, которые страдают от социального насилия, и теми, кто страдает от расового насилия; очевидно, что эти два понятия во многом совпадают, но голоса, которые их озвучивают, и эмоции отличаются друг от друга.

Это также означает, что вопросы "идентичности", с которыми сейчас пытается играть президент, не могут быть полностью нейтрализованы, и все знают, какой ущерб они могут нанести. Они должны быть сформулированы как таковые. Возможно, в этом случае, как и в других случаях, роль посредников и катализаторов сыграют учащиеся школ и университетов, которые начали бастовать против планов государства, начиная с отказа от механизмов изоляции и сегрегации по школьным районам до утверждения равных прав для учащихся любых национальностей и цвета кожи. Конвергенция - это проблема, которая означает как горизонт возможностей, так и узел противоречий, каждый из которых может быть использован для распада социальной поддержки движения.

И поэтому мы должны решить вопрос о насилии. В то время как я пишу эти строки, произошел теракт в Страсбурге, спровоцировав легко понятные эмоции и напряженность. И, как и в других обстоятельствах, правительство (за которым следует часть прессы) кажется неспособным противостоять соблазну использовать это, сочетая призывы к национальному единству, как будто оно хочет все скрыть, с развертыванием сил безопасности, которое может служить сразу нескольким целям. Главным, постоянным и повсеместным проявлением насилия, к которому, как мы должны надеяться, наши сограждане не привыкнут, является насилие со стороны полиции и судебных органов. Это имеет долгую историю: вспомните жестокое обращение со студентами, протестовавшими против закона Эль-Хомри при предыдущем президенте, "легализованное" убийство молодого человека по имени Реми Фресс [10], насильственный разгон "зоны защиты" в Нотр-Дам-де-Ланд [11], многочисленные действия полиции против индивидуальных и коллективных свобод, несправедливые или непропорциональные наказания. Власть полагается на квазифашистские элементы в полиции или поощряет их (Беналла...) [12]. В данный момент она пытается создать атмосферу страха вокруг следующей запланированной демонстрации "Желтых жилетов" и своего рода ожидания конфронтации и разрушения.

Это ставит перед нами фундаментальную проблему как стратегического, так и тактического характера. Позвольте мне прямо сказать: я считаю, что симметрия государственного насилия и "народного" контрнасилия - это смертельная ловушка, попадания в которую мы вместе должны любой ценой найти способ избежать. Не все ключи к этому находятся в руках движения, но оно должно сделать выбор, как и каждый из его участников должен сделать выбор.

Я слышу и даже понимаю аргумент о том, что без вспышки насилия правительство не обратило бы внимания на противостояние. Но я хотел бы отметить, что решающим фактором было не само насилие, а тот факт, что оно, по данным опросов, не привело к снижению общественной поддержки движения. Это строго конъюнктурное явление, в нем нет ничего постоянного или установленного. Аналогичным образом, я слышу и понимаю конкретный анализ, который показывает, что нападения на сотрудников полиции и разграбление магазинов - это работа не только организованных ‘casseurs’ (черный блок или что-то еще). В них участвуют и простые демонстранты - накопление унижений и избиений выразилось в "справедливый" гнев по отношению к символам несправедливого общества и его представителям. Именно их Макрон намеренно расчетливо стигматизировал в своей речи, пытаясь отделить их от правильных людей. Тем не менее, теория, устанавливающая эквивалентность или симметрию между экономическим или "структурным" насилием и проповедью и пропагандой политического или "повстанческого" насилия, как если бы последнее было не только местью против первого, но и способом положить ему конец, исторически ложна и политически опасна. Пусть Бертольт Брехт действительно написал часто цитируемый афоризм: "Что такое ограбление банка по сравнению с его основанием?", но это все равно чепуха, по крайней мере в нынешней ситуации. Банки могут смеяться над ущербом, нанесенным одному из их отделений, пока у всех граждан есть банковский счет или даже долг перед банком.

Физическое насилие как контрнасилие, антигосударственное или антикапиталистическое, не создает благоприятного баланса сил, не говоря уже о "революционном сознании". Напротив, окончательное решение зависит от резиновых пуль, гранат, даже танков. В прошлом благодаря этому удавалось создавать движения сочувствия (я не говорю о колониальных ситуациях и освободительных войнах): для этого нужен только один погибший (как в 1986 году) или массовое избиение (как в мае 1968 года), если этого специально не планируется. Но в настоящее время я вижу три абсолютно решающих недостатка эксплуатации насилия движением "Желтых жилетов": оно очень быстро станет фактором общественного недовольства, который может быть использован властями, особенно если существуют также экономические трудности, связанные с движением; оно будет иметь тенденцию формулировать конфликт в терминах приемлемости существующего "государства" или отказа от него, что совершенно не соответствует поставленной цели; наконец, оно будет способствовать сближению экстремистов правого и левого толка, под предлогом того что "враг моего врага не может быть моим врагом" (если я правильно понимаю неоднозначное высказывание Эрика Хазана). Мне кажется, что глубоко гражданское движение "Желтых жилетов" также должно сохранить привилегию уважения или антинасилия, как бы тяжело это ни казалось некоторым из его участников или сторонников, и какими бы извращенными ни были провокационные стратегии, используемые для его подрыва. Речь идет не о том, чтобы поддаться шантажу хаоса, культивированию страха внутри движения, а о том, чтобы продемонстрировать силу и разум, превосходящие маневры правительства, что необходимо сегодня, чтобы широкие стратегические возможности открылись.

 

В поисках политической идеи

Но это все также требует того, чтобы скоро проявили себя очевидные результаты коллективных действий, дебатов и даже конфронтации между различными направлениями и даже идеологическими группами, состоящими в движении, как и поддержки других социальных требований и создания базы власти внутри институтов. Такие результаты, как уже говорили многие, и я с ними согласен, не лежат на повестке предстоящих выборов (которые неизбежно приведут к продвижению крайне правых, особенно на "европейских" выборах); они зависят от радикального демократического импульса, который явно является центральным в движении "Желтых жилетов": как я назвал выше - их альтернатива упадку политики. Но одного импульса недостаточно, он нуждается в постоянном развитии, и поэтому ему нужна политическая идея, на этот раз в смысле понимания ситуации, использования возможностей, захвата рычагов. Итак, давайте посмотрим на эту идею, или, скорее, послушаем, не циркулирует ли она в интернете или где-нибудь еще, назвала ли она себя?

Один из лозунгов в этом отношении сразу бьет наотмашь: созыв Генеральных штатов, который призывает всех (вот оно, достоинство французского национального образования!) в этот великий исторический момент создать конституцию "политического народа" перед лицом привилегированных слоев населения, и который также явно требует настойчивого сравнения нынешней президентской власти, к которому прибегал и сам Макрон, с монархической традицией. Мы не находимся в знаменитом "costume antique", описанном Марксом в известных текстах, с массовыми движениями, служащими воображаемым экраном, на котором проецируется желание революции. Напротив, мы находимся в противостоянии, которое возникает между двумя крайностями великого цикла, через который прошли институты либерализма в нашей стране в нынешнюю эпоху и о котором каждый раз сигнализирует расширение требований и самой формы участия в государственных делах.

Что мне особенно интересно в этой идее, так это то, что она была сформулирована в особой связи с вопросом налоговой справедливости (и, следовательно, уровня жизни и социальных льгот), как в "центре", так и на "периферии", интеллектуалами и даже политиками, и "Желтыми жилетами" в Бретани, которые собрались 8 декабря в Каре, чтобы сформулировать ее, и скоро должны будут вернуться туда снова. Дело в том, что в традиции дореволюционных "книг жалоб" она сочетает в себе идею коллективной разработки снизу с требованием о создании национального средства массовой информации, новой государственной системы экономического выбора и налогообложения, которая больше не ограничивает граждан альтернативой подчинению или восстанию. Но в других, столь же конструктивных инициативах, используется другой язык, как например "Желтые жилеты" из Коммерси в Маасе, которые говорят об ассамблеях или народных комитетах и, следовательно, сосредоточены не на "подъеме" требований снизу или на государственной власти, а на прямой местной демократии и живом эксперименте по обеспечению равенства. Или "Дом народа" в Сен-Назере, расположенный в предназначенном под снос бывшем центре занятости, где ежедневно организуются разные инициативы самоуправлением движения, отражающим долгую и героическую историю рабочей борьбы и рабочего самоуправления. Все это противоречит одно другому? Не мне это самонадеянно и раньше времени решать, хотя я склонен рассматривать эти два подхода как взаимодополняющие, а не как конфликтующие. Время покажет, если движение продолжится.

Но я считаю, что все эти способы, с помощью которых "коллективные высказывания" (фраза Мишеля де Серто в мае 1968 года) выражают желание уйти от "подчиненной" позиции в обществе и общественной жизни, нуждаются в институциональном закреплении, если они хотят эффективно создать контр-власть в условиях технократической монополии, обладающей экономическим опытом, государственной властью и правовой легитимностью. Мне кажется, что эта идея во многом схожа с идеей Антонио Негри, за исключением того, что я говорю не о "двоевластии", а о контр-власти. Сейчас не 1917 год, и, скорее всего, он никогда больше не повторится.

Поиск институциональной опоры не означает, что мы "вернемся" в круг существующих институтов под игом административных и представительских рамок, делегирования полномочий и уступок. Напротив, это может означать использование предоставленной возможности и предотвращение ее переворачивания с ног на голову и последующей инструментализации. Поэтому я предлагаю придать всему этому конкретную форму, открыв диалектику самопредставления и управления, если муниципалитеты (начиная с некоторых из них, которые подают пример: наиболее чувствительных к актуальности ситуации или наиболее открытых для демократических изобретений) теперь решат открыть свои двери для местных организаций движения и заявят о своей готовности передать ее требования или предложения правительству. Легитимность коммун во Франции абсолютно неоспорима, пока мы живем в республике, и стратегическая функция, которую они выполняют в коммуникации между властью и гражданами (а значит, и между гражданами и властью), учитывая идею, что парламент является не более чем регистрационной палатой и ареной конкуренции между властью и оппозицией, которую только что четко признал президент. Действительно, местные общины потенциально находятся в центре происходящего противостояния, поскольку единственной демократической уступкой, о которой он упомянул, было объявление о том, что он будет "от региона к региону" обращаться к французским мэрам, которые "представляют Республику на местах", чтобы собирать через них "запросы" граждан. Но мэры - это именно те люди, которых хотят граждане, или то, кем они их просят быть. И нет никаких причин в разгар социального кризиса, в котором ответственность политического лидера представляется чрезмерной, ждать, пока он диктует условия, сроки и пределы проведения консультаций, необходимых для того, чтобы освободить себя от ответственности. Что нам нужно, наоборот, так это "естественное" место для выражения активной гражданской позиции, где с самого начала и в принципе устанавливающая власть (народ) и установленные власти (первичные избранные представители) могут обмениваться местами и средствами, пользоваться своей автономией и отстаивать свои приоритеты.

Таким образом, конфронтация, которую президент стремился любой ценой избежать в прошлый понедельник, была бы с необходимостью получить место. Так рождается демократия и, возможно, в конце концов, как может измениться режим. Это не такая уж долгая дорога от кольцевой транспортной развязки до городской ратуши, через общественную площадь, что отнюдь не означает, что ее легко преодолеть. Демонстрации, народные собрания, муниципальная контр-власть, Генеральные штаты или их современный эквивалент, пожалуй, так завершается круг; этот вопрос должен решаться прямо сейчас и в ближайшие недели, как можно быстрее, с тем, чтобы политическая идея, в которой сейчас нуждается каждый, могла возникнуть в результате восстания, которого никто не ожидал. Ведется гонка, и мы должны найти способы ее выиграть. Такова гипотеза, которую я скромно хочу выдвинуть на обсуждение.

 

Примечания:

[1] Понятие, предложенное в 90-х премьер-министром Дании Полом Расмуссеном, для обозначения комбинации гибкого рынка труда в динамично развивающейся экономике и защиты прав трудящихся – последнее зачастую вызывает сомнение в своем наличии.

[2] Эммануэль Макрон заявил во время своей избирательной кампании, что станет "мастером часов", очевидно ссылаясь на книгу 1991 года "Мастер часов: Современное публичное действие" ("Le Maître des horloges, modernité de l’action publique") Филиппа Дельма (Philippe Delmas), хотя метафора восходит к вольтеровскому "Великому Часовщику".

[3] Тулузская школа экономики (TSE), возглавляемая нобелевским лауреатом Жаном Тиролем.

[4] Журналист и режиссер Франсуа Рюффен весной 2016 года стал живым воплощением протестной акции "Живое стояние", он был избран в Национальную ассамблею в июне 2017 года и является известным сторонником "Желтых жилетов".

[5] В Берси располагается штаб-квартира министерства финансов, CAC 40 – важнейший фондовый индекс Франции.

[6] Коммуна на западе Парижа, где располагаются штаб-квартиры ряда крупных корпораций и жилые кварталы богачей.

[7] Богемная буржуазия, то есть яппи.

[8] Ссылка на манифест Невидимого комитета "Грядущее восстание", 2007.

[9] 6 декабря 150 учащихся средней школы в пригороде Парижа Мант-ла-Жоли были арестованы полицией после демонстрации протеста и в течение нескольких часов были вынуждены находится на коленях держа руки за головой

[10] Экологический активист Реми Фресс был убит шумовой гранатой 26 октября 2014 года во время разгона протеста против строительства дамбы в Сивенсе в департаменте Тарн.

[11] Зона защиты (Zone d’aménagement differé, ZAD) – территория, оккупированная противниками того или иного строительного проекта. Первые "задисты" – гражданские активисты, оккупировавшие зону строительства аэропорта в Нотр-Дам-де-Ланд.

[12] Глава службы безопасности президента Франции Франсуа Макрона Александр Беналла 18 июля 2018 года получил обвинение в избиении молодого демонстранта во время первомайской демонстрации. Макрон, который по всей видимости лично близок Беналла, заступился за подчиненного, благодаря чему тот легко отделался двухнедельным заключением под стражу. Сенатское расследование инцидента все еще продолжается.

Источник