Взятие Парижа: вечное благородство русского солдата

Рассказывать о том, что понятие «бистро» возникло в Париже в 1814 году, когда русские казаки подгоняли неторопливых французских официантов, — банально. Но что делать, если традиции в заведении «У матушки Катрин» не изменились за два века, прошедшие с тех времён, когда здесь же столовались казаки русского оккупационного корпуса во Франции?.

Когда отряд донских казаков, ровно через 200 лет после Отечественной войны 1812 года ушедший под руководством Павла Мощалкова в конный поход Москва — Париж, поднялся на Монмартр, время было как раз к обеду. И когда конники в униформе своих предков времён Наполеоновских войн подошли к ресторанчику, разноголосая, разноязыкая, разноцветная толпа, вечная толпа Монмартра, ахнула едва ли не в унисон. «Какие впечатляющие воины! А как уверенно смотрят — сердце замирает!» — ну, разумеется, парижанки не могли не высказаться именно так.

Когда 30 марта 1814 года замерший, скорчившийся от страха, буквально забившийся в угол Париж тревожно вслушивался в звуки орудийных выстрелов в пригородах, главной мыслью всех было: что теперь сделают с нами русские после того, что мы сделали с их Москвою? Оказалось — ничего. Русские войска вступали в город в следующий полдень при огромном скоплении уже ничего не боявшегося населения. Народ занял даже крыши домов, вспоминал участник того триумфального парада. И все с восторгом приветствовали русских солдат.

Что же переменилось за ночь?

Только одно: ночью была подписана капитуляция. И русский император дал гарантии безопасности. И все знали: русскому слову можно верить. Русские удержат от мщения даже распалившихся от предвкушения пруссаков и австрийцев — ещё недавних союзников Наполеона, вместе с французами участвовавших в сожжении и разграблении Москвы. Но, как это блистательно умеют делать в Европе, — вовремя переметнувшихся на сторону победителя.

Между тем, именно русские понесли наибольшие жертвы при штурме Парижа — более 6 тысяч солдат и офицеров из 8 тысяч общих потерь союзников за тот день. Потери были вызваны, в основном, тем, что союзники наступали разрозненно, торопясь взять столицу Франции до подхода Наполеона с армией. А высокая доля павших русских объяснялась тем, что пруссаки с австрийцами именно им «доверяли» идти в бой первыми — на самом острие атаки. Силезская армия прусского фельдмаршала Блюхера и вюртембергский корпус кронпринца Вильгельма как-то «опаздывали».

Но так или иначе союзники в конечном итоге плотно окружили Париж и поставили на высотах пушки. Русский генерал французского происхождения Ланжерон занял холм Монмартра, после чего командовавшие обороной маршалы Мармон и Мортье запросили об условиях капитуляции. Император Александр, заклеймённый Пушкиным как «властитель слабый и лукавый», в этот раз, однако, показал силу. «Прикажу остановить сражение, только если Париж будет сдан: иначе к вечеру не узнают места, где была столица», — сказал, как отрезал.

Вот тогда город и задрожал от страха… Про судьбу Москвы знали все.

Но всё оказалось не так ужасно, как ожидали французы. Как вспоминал генерал Муравьёв-Карский, «войска занялись несколько грабежом и достали славных вин, которых и мне довелось отведать; но сим более промышляли пруссаки: рyccкиe не имели столько воли и занимались во всю ночь чисткою амуниции, дабы вступить на другой день в параде в город. К утру лагерь наш был наполнен парижанами, особливо парижанками, которые приходили продавать водку à boire la goutte, и промышляли…».

За всё время с Монмартра прозвучал лишь один пушечный выстрел: один из русских артиллерийских офицеров не стерпел искушения хоть разок пальнуть по вражеской столице. И уже утром парижане с восторгом, «с каким-то торжественным гулом, который был народный ропот», встречали входящие в город колонны союзных войск. Николай Бестужев вспоминал: «Из каждого окна спущены были цветные ткани; тысячи женщин махали платками; восклицания заглушали военную музыку и самые барабаны. Здесь только начался настоящий Париж — и угрюмые лица солдат выяснились неожиданным удовольствием».

Большой контраст с тем, как завоевателей встречала в своё время Москва. Она тоже была сдана без боя — даже такого скоротечного, как при взятии Парижа. Вот только объяснялось это другим обстоятельством. Когда французский авангард в предвкушении грабежа слишком сильно надавил на русский арьергард, командующий им генерал Милорадович пригрозил, что будет «драться за каждый дом и оставит одни развалины», если французы не остановят движения. Те немедленно остановились.

Что было дальше, известно всем русским со школьной скамьи. Москва оказалась практически пуста. Из 200 тысяч населения в ней осталось не более нескольких тысяч человек, большинство из которых были слугами, которых хозяева оставили присмотреть за домом. Москва была отдана врагу целой и невредимой, потому что русские не хотели разрушения своего священного города. Но вскоре начался пожар, в котором две трети его стали пеплом. Французы грабили всё подчистую, не гнушаясь ничем, даже разбивая пушками крепкие строения, в которые не могли войти более простым путём. Разорили и разграбили церкви. Сняли золотой крест с колокольни Ивана Великого. При оставлении Москвы попытались и частично сумели взорвать Кремль — подленькая и злобная месть!

А вот как вели себя российские войска, которые обеспечивали оккупационный режим во Франции до 1818 года.

Сразу после вступления союзников в Париж «часть французов бросилась к статуе Наполеона на Вандомской площади, чтобы разрушить её», но Александр дал понять, что «не одобряет сего». Приставленный позже караул охранял её, пока 8 апреля она не была аккуратно демонтирована и вывезена.

К вечеру 31 марта на улицах «появилось большое количество женщин» лёгкого поведения: «В толпе мужчин, не стыдились тесниться разряженные щегольски француженки, которые глазками приманивали к себе нашу молодежь, а не понимающих этого больно щипали…».

На следующий день открылись все (!) правительственные учреждения, заработала почта, банки принимали вклады и выдавали деньги. Работали кафе и рестораны, «но как у нас карманы были пусты, то мы не покушались зайти ни в одну ресторацию; зато гвардейские офицеры наши, вкусив всю сладость жизни в Пале-Рояле, оставили там знатную контрибуцию».

Дальше — больше: как вспоминал один английский участник событий, французские офицеры, демобилизованные из армии Наполеона и прибывшие в столицу с королём Людовиком XVIII, «…видя спокойное поведение союзных войск, начали дерзить и наглеть, в особенности по отношению к хорошо дисциплинированным и терпеливым русским».

Правда, казаков задирать боялись. Те стояли бивуаками на Елисейских полях и на Монмартре, и выглядело это примерно так: «Там, где парижский щеголь подавал своей красавице пучок новорожденных цветов и трепетал от восхищения, читая ответ в ласковых ее взорах, стоит у дымного костра башкирец, в огромной засаленной шапке с длинными ушами, и на конце стрелы жарит свой бифштек. Гирлянды и флеровые покрытия заменены седлами и косматыми бурками».

Тем не менее, тогдашние карикатуры зафиксировали и такие факты, когда тех же казаков и даже офицеров арестовывали за какие-то провинности французские солдаты национальной гвардии! Николай Муравьёв пытается объяснить это тем, что «государь был пристрастен к французам до такой степени, что приказал французской национальной гвардии брать наших солдат под арест, когда их на улицах встречали, отчего произошло много драк, в которых большей частью наши оставались победителями». А может быть, то было пристрастие не к французам, а к закону? И характерное не только для императора, но и для армии как государственного института. Ведь за более чем два прошедших с тех пор века никто не упрекнул русских в том, что они творили какие-то ужасные преступления. Наверное, было, как в любой армии — но в памяти парижан самыми большими проступками русских остались примерно такие, когда казаки «в пребывание их у дворца Наполеона в Фонтенбло выловили и съели достославных карпов в тамошних заповедных прудах». Да ещё купали своих коней и сами голыми купались в реке Сене, не стесняясь дам. Которые, однако, отчего-то с энтузиазмом тянулись к этому зрелищу. Видимо, пытались таким образом воспитать в донцах стеснительность…

Кстати, эту традицию купаться в Сене возродили в 2012 году казаки, проехавшие на своих донских конях от Москвы до Парижа. Хоть и был уже конец октября. Ну и, конечно, не могли не посетить ресторанчик, где 200 лет назад распоряжалась матушка Катрин.

Зашли, вырвавшись из окружения француженок, а также сынов Африки, промышляющих на Монмартре легальным и не очень бизнесом, и в заведение, пустившее в свет понятие «бистро». Почему бы и не пообедать в этом месте, освящённом памятью боевых предков? Да и по стаканчику вина осушить — как же можно иначе в таком месте?

И вот тут выяснилось, что всё осталось, как 200 лет назад. Ожидание затянулось сверх меры, так что возгласы: «Быстро, быстро!» не были только лишь данью традиции. Или наоборот — оказались ею…

Традиции, как видно, оказались на удивление стойкими. Как показывают нынешние времена, ничего существенно не поменялось не только «У матушки Катрин». Западные союзники всё так же «опаздывают», пока русская сила не сокрушит врага — но ужасно торопятся первыми пограбить и поучаствовать в параде. И пусть ныне нет уже ни Пруссии, ни Вюртемберга, а от былой Австрии остался безобидный огрызок, но нынешний «сильный человек» Запада, США, уже начинают исподволь примерять на себя лавры триумфатора в Сирии. Просидев, как французы в Москве, на нынешней Украине и поставив разграбление её в систему, Вашингтон теперь хочет уйти оттуда. Желательно в духе Наполеона — тихо, скрытно, но обнародовав бюллетень о запланированной смене места дислокации. Неясно только, что они взорвут перед уходом…

Но неизменной, как доказывают последние события, остаются и традиционные мужество, доблесть и благородство русских воинов. От тех, кто вызывает огонь на себя в Сирии и до тех, бьётся за свободу Новороссии.

И парижанки до сих пор с восторгом встречают русских воинов…