Теория Марадоны

Есть много способов составить общую теорию футбола, которая, в свою очередь, предлагала бы в качестве таковой концентрат самой жизни. Ведь футбол никогда не был просто развлечением.

"Он важнее, - заметил однажды покойный Билл Шенкли, - чем жизнь или смерть". Если признать, что футбол - это не просто соревнование, отвлекающее от важных проблем повседневности, то происходящее на поле позволяет больше узнать о том мире, в котором мы сами живем. Как и другие виды спорта, обладающие международной известностью (хотя я не могу назвать ни одного, который бы приблизился к футболу), если повторить мантру футбольного клуба "Барселона", с которым у Диего были недолгие отношения, футбол всегда был "больше, чем игра". Уже в качестве лучшего игрока планеты Марадона подписал контракт с возможно самым романтичным клубом планеты за рекордную для того времени сумму трансфера в 5 миллионов из родного "Бока Хуниорс". Он согласился присоединиться к ним после своего первого чемпионата мира, который проходил в Испании в 1982 году. Аргентина выбыла во втором раунде, а Марадона в матче против Италии подвергся со стороны Клаудио Джентиле одному из самых жестких фолов в истории футбола. Это был единственный способ остановить гения. Но был и другой способ, который оказался запечатлен фотографом Стивом Пауэллом в матче против Бельгии. Если вы собираетесь сдержать Марадону, самым решительным образом говорит его фотография, вам без преувеличения понадобится половина команды. Но то был Чемпионат мира, на котором Эль Диего также стал Эль Дьябло в глазах некоторых, по иронии судьбы на стадионе клуба, к которому он собирался присоединиться после своего удаления за жесткую игру в матче на выбывание против Бразилии. После короткого и бурного периода игры за "блауграну", который закончился еще одним удалением за неспортивное поведение во время финала Королевского кубка - игры, в которой его снова довольно агрессивно встречали, Марадона уехал в Неаполь, а его трансфер снова стал мировым рекордом. Остальное, как говорится, уже история. Но как будто боги каким-то образом сговорились или, по крайней мере, написали сценарий, в котором Марадона забьет пенальти, который выбьет Италию с Чемпионата мира 1990 года в матче, проходившем в Неаполе. Матч, в котором он попросил местных жителей поддержать Аргентину, спекулируя на склонности итальянской политики к расколам.

Помня о том, как футбол подталкивает к политическим сравнениям, большие теоретики неизменно обращаются здесь к размышлениям Джорджа Оруэлла, который утверждал, что футбол - это "война без пуль". И что международный футбол, в особенности, был "продолжением войны другими средствами". Здесь было бы уместно политическим теоретикам и специалистам по стратегии поспорить о применимости идей Карла Шмитта, который утверждал, что суть политики определяется четкими линиями вражды. Таким образом, политика определяется различием между друзьями и врагами. Марадона воплощал такое соперничество больше, чем любой другой игрок. Неоднократно он становился то национальным изгоем, то главным объектом революционных надежд и борьбы с колониализмом. Но Марадону невозможно было никогда четко определить в рамках таких грубых категорий, основанных на идентичности, столь соблазнительных для современных способов преставления о политике и международных отношениях. Он не помещался в рамки подобной диалектики, когда даже в 86-м году англичанам пришлось просто смотреть и восхищаться возвышенным чудом игрока, который казался таким же потусторонним, как и тень, отбрасываемая на поле "Ацтеки", которая напоминала нам о каком-то мистическом прошлом ушедших предков. Марадона не просто был выходцем из иного мира. Он часто проявлял себя так, выходя за рамки мирских представлений о том, что такое человек, как будто танцевал с самыми разными духами, которые отказывались подчиняться цветовой кодировке, каким бы пленительным ни был аргентинский синий цвет. Здесь мне снова вспоминаются проницательные слова Саймона Кричли, который отмечает: "Я провел всю свою научную карьеру, слушая доклады людей, тысячи подобных. Но я не помню ни единого случая, когда в ответ на выступление докладчика кто-нибудь сказал: "Доктор Смит, спасибо за ваше совершенно убедительное выступление. Вы были правы. А я был неправ". Такого не бывает. А вот в отношении такой вроде как несерьезной вещи как футбол такое случается часто. Не правда ли, странно?"[1]. Даже те англичане, которые продолжают презирать Марадону, все равно ничего не имеют против второго гола.

Вместо этого социологи (особенно марксистского толка) могли бы обратить внимание на бросающееся в глаза неравенство, которое футбол делает наиболее очевидным[2]. Конечно, как и в остальной жизни, футбол подвергся интенсивной корпоративизации, эффективной коммерциализации и тотальной технологизации. Действительно, если в юном возрасте вы, вероятно, впервые сталкиваетесь с реальностью экономического неравенства непосредственно через зависть к чужим футбольным бутсам, то позже вы видите, как вся игра, ее правила и обычаи, как правило, благоприятствуют уже успешным и богатым. Это не прошло бесследно для Марадоны, человека, который часто был земечен в компании Фиделя Кастро (которого он называл своим "вторым отцом") и который в 2007 году объявил себя "чавистом", заявив при этом: "Я ненавижу все, что исходит от Соединенных Штатов. Я ненавижу это всей своей душой". Это было связано с его озабоченностью империализмом США, что особенно заметно в его активной поддержке антивоенного движения против вторжения в Ирак. Марадона позже завязал дружбу также и с ныне отстраненным от власти Эво Моралесом из Боливии, выступая против несправедливых мер ФИФА, запрещавшей проводить игры на большой высоте над уровнем моря, что, как правило, было на руку боливийцам. Марадона понимал, что некоторые виды неравенства имеют значение, особенно если они благоприятствуют бедным. Нельзя отрицать революционную привлекательность Марадоны и в более широком контексте. Мальчик из одного из беднейших барриос Буэнос-Айреса, который надел цвета "Боки", чтобы выступить против экономических привилегий тех, кто поддерживал "Ривер Плейт", который вступил в борьбу против колониализма Испании и Англии, и болельщики "Ривера" страстно скандировали его имя, как будто он был одним из них; кто выбрал цвета неаполитанцев, чтобы бороться с давно укоренившимися предрассудками миланцев, кто при любой возможности осуждал ныне общеизвестный непотизм и коррупцию, царящие в ФИФА, апеллируя при этом к еще более широкой коррупции, проявляющейся во всех слоях общества, от католической церкви до сил глобального угнетения.

Но то, что сделало Марадону настоящим революционером, не было просто борьбой за политическую и экономическую справедливость (что, несомненно, резко контрастирует с молчанием Пеле). Конечно, мы не должны смотреть на Марадону и пытаться навязать ему некий социалистический пуританизм. В конце концов, Марадона в достаточной мере показал, что единственным "уравнителем" в футболе является круглый мяч, который объединяет вокруг себя совершенно незнакомых людей. Все остальное измеряется неравенством и различиями. Более того, Марадона был совершенно уникален и радикально своеобразен. Это не только требует от нас обратиться к более глубоким и вечным вопросам об условиях человечности, но и делает его гораздо более революционным субъектом, чем тот, кто просто загоняет его в рамки озабоченности богатством народов или предсказуемых конформистских требований о проведении политики идентичности. Пытаясь ответить на эти вопросы, мы неизбежно должны рассмотреть, как в личной жизни Марадоны проявляется то, что студенты, изучающие античную философию, могли бы назвать трагедией. Достаточно посмотреть трезвый взвешенный фильм Асифа Кападиа "Диего Марадона" (2019), чтобы заметить, что сюжет о героизме, злодействе, предательстве, мести, насилии, сексуальных похождениях, организованной преступности, преследовании со стороны государства, пьянстве и предчувствии трагического финала вполне мог быть написан Софоклом. И нет сомнений, что футбольные стадионы стали театрами, также определенными ему судьбой, где, как заметил Шекспир, весь мир - сцена. Хотя представлять Марадону в роли Диониса с мячом, яростно борющегося с правящими аполлоническими силами, несомненно впечатляет, но и в таком случае возникают вопросы, на которые даже Ницше (самый известный исследователь трагедии и защитник дионисийского духа) было бы трудно найти ответ. Марадона требует большего, если нам нужно понять, что именно память о нем привносит в какие бы то ни было разговоры о теории игры, которая также неотделима от теории остальной жизни. Теперь я хотел бы обратиться к первым строкам книги Эдуардо Галеано "Футбол на солнце и в тени", которая предлагает нам более поэтический взгляд на вещи: "История футбола - это печальное путешествие от эстетики к экономике. Когда спорт превратился в индустрию, красота, которую пробуждает радость игры, была вырвана с корнем. В мире профессионального футбола эпохи fin de siècle осуждается все бесполезное, так как бесполезное означает не приносящее дохода. Никто ничего не зарабатывает на этом безумном чувстве, которое на мгновение превращает человека в ребенка, играющего с воздушным шариком, как кошка с клубком пряжи, в балерину, которая резвится с мячом, таким же легким, как воздушный шарик или клубок пряжи, играет, даже не зная, что играет, без цели, часов или судьи.

Игра превратилась в зрелище для просмотра, в котором мало действующих лиц и много зрителей. И это зрелище стало одним из самых прибыльных бизнесов в мире, организованным не ради игры, а скорее для того, чтобы препятствовать ей. Технократии профессионального спорта удалось навязать футбол молниеносной скорости и грубой силы, футбол, который отрицает радость, убивает фантазию и объявляет смелость вне закона.

Но к счастью, на поле все еще можно увидеть, хотя бы изредка, дерзкого негодяя, который откладывает в сторону сценарий и совершает ошибку, проносясь мимо всей команды соперников, мимо судьи и толп на трибунах, и все это ради плотского наслаждения от прикосновения к запретному плоду свободы"[3].

Никто не нес в себе дух дерзкого негодяя лучше, чем Марадона. Марадона наиболее полно показал нам, что футбол, хотя часто обращающийся трагедией и полным разочарованием, может открыть нам прекрасный хаос - ландшафт, населенный ангелическими демонами. Но это не вопрос религиозности, хотя мяч часто может казаться священным предметом, стадионы – современными соборами, а футбол – настоящей религией. То, что приводит нас в восторг, то, что воплотил в себе Диего, - это теория футбола, которая выделяет исключительное из обычного. Марадона был исключением. Он выступал против нормы - нормы ожиданий, нормы игры, нормы зрелища, нормы правил, нормы жизни. Нормативность утомительна, и он знал это. Она не предлагает ничего нового. Она связана с мелкими правилами и законами. Ею полируют, присваивают, закрепляют на своих местах и покрывают праведным моральным негодованием. Нормальность - это рутина, техника, следование линии, статистике, правильной мере, ею правят инженеры биологической обусловленности и принцы расхожей мудрости привилегированных. Это не значит, что норма не может быть хорошей; часто нормальное очень хорошо. Норма хорошо себя ведет, работает, как положено, оправдывает ожидания, превращает творчество в повторяющееся удивление, поскольку предсказуемые превратности жизни связаны со столь же утомительными нарративами о цивилизационном прогрессе. Марадона не был частью прогресса, и ничто из того, что он сделал, не может быть повторено. Можно попытаться стать на него похожим, но история принадлежит только ему. Брюс Ли однажды заметил, что истинным признаком величия является то, что человек не напоминает вам никого другого; что нет никакого сравнения, которое действительно можно было бы сделать. Марадона - несравненный. И это подводит нас к теории исключения. Исключение - это исключительность. Оно трансгрессивно. Оно знает правила, как никто ценит значение ограничительных линий, но только для того, чтобы увидеть, что они являются конструкциями посредственных технарей. Исключение - это неконтролируемый избыток. Он отказывается быть приколоченным к доске. У него нет времени на гражданское или бытовое. Он возмутителен. Непредсказуем. Это противоречие, которое отказывается быть втянутым в серость повседневного существования. Исключение - это оригинал. Это вечная красота. Гроза всех возможных бурь. Сила спонтанного изобретения. Марадона - исключение, футбол - правило.

(окончание следует)

PhilosophicalSalon