Ориентация на социальную тотальность

Книга «Геополитическая эстетика», которая сначала представляла собой курс лекций в лондонском Национальном кинотеатре, прочитанный весной 1990 года, была опубликованная в 1992 году - в тот же год, что и книга Фукуямы «Конец истории и последний человек».

Эта работа Джеймисона позволила диалектической критике обратить внимание на изменение порядка капитала в момент, который кажется сегодня одновременно и крайне далеким, но который мы также никогда полностью и не преодолели. В своем методе, как и в своих идеях, она продолжает находить отклик у тех из нас, кто убежден, что «всякое мышление сегодня - это также, о чем бы оно ни было, является попыткой осмысления мировой системы как таковой», и кто также разделяет утверждение Фредрика Джеймисона о «ценности эпистемологического как такового».

Впервые я открыл эти страницы после мирового финансового кризиса 2007-8 годов и последовавшей за ним перекалибровки эстетической и политической энергии в направлении всеобщего пересмотра способа производства, в то время, когда временный тупик накопления в мировом масштабе был удвоен своего рода звуковым барьером - если воспользоваться яркой метафорой Джеймисона - шоком нашего социального воображения. Прежде всего, в ярком эссе о тотальности как заговоре, нанизывая жемчужины диалектических прозрений (мое любимое, пожалуй, - это описание кинематографического жанра ограбления как префигурации коммунистической социальности), Джеймисон набросал несколько перспективных критических линий, которые сохраняют свою силу и сегодня.

Во-первых, мы должны ориентироваться в нашей критической работе, уделяя ей максимум внимания, на социальную тотальность - с полным осознанием повторяющегося противодействия нашим желаниям, нашей сверхъестественной инкорпорации в это капиталистическое целое и связанных с этим репрезентативных невозможностей. В начале его эссе «Переписывая карту Тайбэя» о фильме Эдварда Янга «Вселяющий страх» (1986) данная проблема представлена наиболее ярко: «Социальную тотальность можно ощущать как бы со стороны, как кожу, на которую так или иначе смотрит Другой, но которую мы сами никогда не видим. Или ее можно отследить, как преступление, улики которого мы собираем, не зная, что сами являемся органами этого непристойным образом нервно шевелящегося животного чудовища».

В другом месте, полемизируя с теми, кто сводит разворачивание в пространстве тотальности к «следованию по карте страхующих красных линий и электрифицированных границ под наблюдением частной полиции», Джеймисон решительным образом заявляет о необходимости решения исторически новой, оригинальной и фундаментальной проблемы репрезентации, поставленной поздним капитализмом, которая «не может быть обнаружена на поверхностях, сканируемых спутниками». Последующие эссе посвящены множествам способов тренировки наших чувств и форм восприятия, чтобы перейти от «нарочито ярких страданий» к их «незримой системной причине», иными словами, развить «осознание социальной тотальности». Для этого обычно требуется использовать скрытую уловку, смотреть искоса, чтобы обнаружить «эксплуатацию кошмара, который призван нас напугать, чтобы вызвать кошмар, который мы даже не можем себе представить».

Но статьи, вошедшие в «Эстетику геополитики», - это не просто хроники поучительных неудач репрезентации, это призывы к перепрограммированию привычек восприятия и отношения к репродуктивным медиатехнологиям, чтобы, следуя «Малому органону» Брехта, заставить нас «получать удовольствие от возможности изменения всего сущего». Таково критическое исследование эстетики системного перехода, которое сегодня кажется мне гораздо более ощутимым, чем полтора десятилетия назад, когда я впервые взял в руки эту книгу. Эстетики не просто в смысле анализа произведений искусства, форм и жанров, но самой восприимчивости изменений, ощущения (aesthesis) («плохого») нового. Это, конечно, глубоко опосредованная эстетика, выдвигающая на первый план и тематизирующая средства технологической воспроизводимости в условиях, когда философия обрушивается на теорию медиа, но последняя оказывается кишащей метафизическими тонкостями и теологическими изысками и вынуждена прислушаться к аллегорическому предостережению – странным образом кристаллизованному, в частности, в фильме «Видеодром» (1983) Кроненберга: что «если все означает что-то еще, то и техника - тоже». Эта технологическая сверхдетерминация обостряется теперь, как и сама репрезентативная проблема перехода (в совокупности), анахронизмом, как, например, когда Джеймисон говорит нам, что компьютеризированные медиатехнологии «неслыханным образом передают по факсу одновременность по всем своим каналам», когда нам напоминают об устаревших жанрах вроде «фильма партизанского военного корреспондента» 1980-х годов, или, возможно, более поразительно, когда мировая система, геополитическому бессознательному которого посвящены эти статьи, принимает форму триады США, ЕС и Японии.

Тем не менее, возвращение к этим анахронизмам открывает возможности для перечитывания этой книги в то время, когда не столько «незримая системная причина» - невидимая реальная абстракция капитала - возбуждает тревожные репрезентативные страсти, сколько неопределенные мутации самой мир-системы на фоне бесконечных войн и климатического коллапса. На несоизмеримом пересечении индивидуального субъекта и «коллективной паутины скрытого социального порядка» находится заметно неустойчивый порядок национальных государств, разрушающийся «международный порядок», с его осадочной историей того короткого ХХ века, который закончился примерно в то время, когда Джеймисон впервые выступил с этими лекциями (холодная война, Варшавский договор, неприсоединение, Третий мир...). Пространственность (реальная, воображаемая и символическая) этого прерванного и незавершенного перехода обозначена в книге разделением на две части: одна - конспирология как репрезентативный стиль культурного и военного гегемона, другая - многочисленные мутации некогда бывших Второго и Третьего миров, заново изобретающих свою аллегорию в нео- и постколониальных условиях. Остатки рефлексивной верности Джеймисона своего рода эпистемическому антиимпериализму - одно из богатейших наследий «Эстетики геополитики», как, например, когда он напоминает нам, обитателям «долгой ночи всеобщего господства», что: «то, что Первый мир думает и фантазирует о Третьем, не может иметь ничего общего, формально или эпистемологически, с тем, что Третий мир должен непосредственно знать о Первом. Подчинение несет в себе возможность знания, господство - забвение и подавление, но знание не просто противоположно забвению, как и господство не является противоположностью угнетения».

Вопреки вульгарным представлениям о постмодернизме, который, как считается, одновременно уплощает и фрагментирует претензии на различие и стремление к тотальности - так что конспирология как «когнитивное картирование для бедных» переразвитого ядра будет нашим единственным и последним выбором, - «Геополитическая эстетика» предполагает, что у нас может возникнуть желание взглянуть за пределы «ослабленного центра» мир-системы, и особенно на те «попытки переделать национальную аллегорию в концептуальный инструмент для постижения нашего нового бытия-в-мире», поскольку мы продолжаем бороться с тем рецидивом «международной системы, существовавшей до Первой мировой войны», которую Джеймисон уже диагностировал как один из симптомов текущего междуцарствия. То, что в этой книге окрестили геополитическим бессознательным, сегодня претерпевает новые мутации, но по-прежнему остается актуальным в той дилемме между индивидуальным и коллективным, которую культурные формы (и художественные фильмы) одновременно выявляют и разрешают, усугубляют и изгоняют.

Verso