Феноменология необъяснимого: конец психологии и мутация коммуникативной среды

Итальянский философ Франко Берарди полагает, что молодежь перестала понимать связь между мыслью, поступком и реальностью. Об этом его новая книга "Закончить все. Новая теория депрессии", которая недавно вышла в свет в издательстве Repeater.

«Все, что нам нужно, - немного порядка, чтобы защититься от хаоса. Нет ничего более томительно-болезненного, чем мысль, которая ускользает сама от себя… Мы все время теряем свои мысли… Пусть только наши идеи будут взаимосвязанными согласно каким-то минимальным постоянным правилам» (Делез & Гваттари «От хаоса к мозгу» в «Что такое философия?»)

В 1919 году Шандор Ференци, общаясь с немецким журналистом, сказал, что психоанализ не обладает инструментами для лечения массового психоза и его объяснения. Даже в политике не было таких инструментов, и мы можем повторить эти слова сегодня, сто лет спустя.

Что означает массовый психоз? Приведенная выше цитата Делеза и Гваттари приближает нас к пониманию значения слова «психоз»: когда мысль ускользает от самой себя, когда мотивы поступков нельзя выявить последовательностях ментальной обработки. Когда все начинает происходить слишком быстро для того, чтобы мы могли понимать, что творится и поступать соответственно.

Делез и Гваттари связывают это состояние со старостью, состоянием, при котором мы со временем теряем способность обрабатывать нейроинформационные стимулы, потому что эти стимулы слишком быстры для нашего замедленного стареющего мозга.

В определенном смысле современное электронное ускорение информационно-нейронных стимулов производит обобщенный эффект старения на общественное сознание.

Поколение, выросшее в среде, где информационо-нейронная стимуляция является сверхбыстрой, безусловно, развивает способность быстрее обрабатывать стимулы, которые берутся из единой электронной среды. Но быстрый метод обработки как раз и основан на устранении тех интеллектуальных усилий, которые замедляют человеческую способность реагировать и действовать: эмоции и разум.

Следовательно, поступки имеют тенденцию становиться лишенными как эмоциональной глубины, так и рациональной мотивации.

В наше время эти два явления сходятся: старение населения (с эффектом спутанности сознания, крайним проявлением которой является болезнь Альцгеймера) сопровождается появлением молодежи, которая была лишена возможности со временем воспитывать эмоции и учиться отвечать за последствия поступков.

Мы знаем, что все чаще политическое поведение большинства необъяснимо с помощью категорий политической рациональности: вспомните такой феномен, как трампизм, восторженная поддержка населением агрессивного человека, неспособного рационально связывать рассуждения, но вполне способного возбуждать чувства фрустрации, направляя их на воображаемые цели.

Психология тоже, кажется, не подходит для объяснения того, что происходит с современным общественным сознанием и коллективным поведением. Все чаще случаются эпизоды, которые психологическая наука не в состоянии объяснить с помощью имеющихся в ее распоряжении диагностических инструментов. Эпизоды, которые сигнализируют о глубокой мутации в поведении, мутации, которая влияет не только на психическую динамику, но и, возможно, на способы когнитивной обработки. Вспомните об (все более частых) актах разрушительного насилия, совершаемых очень молодыми людьми.

Падерно-Дуньяно — город в провинции Милан состоит из вилл, населенных средним классом. В начале сентября на одной из таких вилл семнадцатилетний юноша убил кухонным ножом своего младшего брата, затем отца и, наконец, мать. Тройное убийство, совершенное за несколько минут мальчиком, которого все считали совершенно обычным и в совершенно обычный вечер, кажется загадочным. Мальчик не смог объяснить свой поступок; он сказал, что не знает, зачем он это сделал; он сказал, что у него не было никаких причин совершать то, что он совершил.

Не было никаких явных причин; это важно. Кажется, само понятие мотивации утратило свой смысл. В этом случае нет причины, которая предшествует поступку, причины, которая вырабатывается сознанием в определенных условиях, прежде чем совершить действие, столь сложное, столь экстремальное, чреватое последствиями.

Мотивация, последствия.

Есть ли еще мотивы у поступков, совершаемых современным субъектом? Существует ли еще представление о связи между поступком и его последствиями в действиях современного субъекта? И прежде всего: кто такой современный субъект? Что отличает современного субъекта от субъекта, изучаемого психологией или психоанализом с помощью инструментов анамнеза, интерпретации? Можем ли мы все еще сопоставлять поведенческий уровень и глубинное измерение психической жизни?

Можно сказать, что мальчик из Падерно-Дуньяно сделал это, потому что оказался в центре события, которой не соответствовала никакая идея.

На ум приходит тип невменяемого поведения, который в Юго-Восточной Азии, особенно в Малайзии, называется «амок». Этнопсихиатр Жорж Деверо описывает его как субъекта, временно находящегося во власти жестокой ярости – состояния, которое вызывается более или менее значимой причиной или даже просто в результате накопившегося нервного перенапряжения. Субъект уходит в себя, изолируется, затем внезапно нападает на любого, кто приходит к нему или к ней, сначала на членов семьи, а затем на незнакомцев, в неконтролируемом крещендо кровопролитной ярости. Характерным для состояния амока кажется тот факт, что во время вспышки ярости субъект очень быстро бежит по улицам или в поля, а затем, наконец, падает.

Наконец, после совершения убийства субъект не помнит или смутно помнит произошедшее и не может ничего рассказать о причинах, которые привели его к совершению злодеяния.

Кажется, что не субъект совершает действие, а действие руководит субъектом.

Но можно ли так сказать? Можно ли рискнуть своего рода переворотом обычной хронологической последовательности: сначала замысел – а лишь затем поступок?

Давайте проясним: случай в Падерно-Дуньяно не является изолированным, уникальным. В США серийные убийства или массовые убийства являются обычным делом.

Подумайте о том факте, что в 2023 году «было 38 случаев стрельбы в школах, которые привели к травмам или смерти». В сентябре этого года четырнадцатилетний подросток в Уиндере, штат Джорджия, убил двух учителей и двух учеников и ранил еще восемь человек. Почему он это сделал? Конечно, можно сказать, что он страдал от одиночества, что он был жертвой травли и т.д. и т.п. Но одиночество — это общее свойство поколения, которое большую часть своего сознательного времени провело перед экраном. А травля есть во всяком обществе, для которого агрессия является позитивной ценностью. Мы все еще продолжаем искать психологическое объяснение, но в данном случае мне кажется, что проблема скорее когнитивная, чем психологическая.

Все чаще мы становимся свидетелями поступков, которые невозможно объяснить имеющимися у нас категориями. Мы продолжаем искать причины, но причины очевидны и не ясны одновременно: изоляция, одиночество, конкуренция, широко распространенное насилие в окружающей среде, в средствах массовой информации, повсюду.

Мне важно подчеркнуть, что психологические категории, с помощью которых мы объясняем функционирование человеческого сознания, больше не соответствуют реальности, сформированной технически измененной средой. Когнитивные модальности (восприятие, вербализация, идеация, реализация, последовательность действий) претерпели мутацию, и хронологическая последовательность имеет тенденцию нарушаться, путаться. Именно эту мутацию и необходимо проанализировать.

Психология в целом и психоанализ в частности относятся к когнитивной структуре, в которой идеация предшествует действию и каким-то образом мотивирует его. Поэтому для объяснения поведения мы привыкли интерпретировать сознательные и бессознательные мотивы, рассуждения и эмоции. Но это объяснение больше не работает: акту больше не обязательно предшествует идеация, и, вероятно, понятия идеации и мотивации больше ничему не соответствуют.

Когнитивная модель, сформированная во взаимодействии с последовательной техно-семиотической средой, для последних поколений сменилась мгновенной, одновременной техно-семиотической средой.

Маршалл Маклюэн в работе «Понимание медиа» (1964) пишет, что когда разум формируется в электронной среде, а не в алфавитной, за последовательностью следует одновременность, а рациональные способы когнитивного действия заменяются мифологическими модальностями. Отсюда, по моему мнению, нам нужно начать, радикально переосмыслить поведение современного субъекта. Это не просто вопрос изучения психологических мотиваций, психологических травм и т.д. Это вопрос углубления, разработки нового неврологического инструментария и признания того, что мутация включает когнитивные модальности: воображение, язык, память, идеацию, переход к действию.

В алфавитной коммуникативной среде, в контексте традиционной семьи, деревенской жизни или социализированной жизни в городе, ребенок учится языку по голосу матери или, по крайней мере, человека говорящего. Следовательно, когнитивная предрасположенность проявляется через последовательность стимулов и реакций, идеаций и реализаций. Но когда алфавитный порядок сменяется электронным, то скорость информационно-нейронного стимула сокращает время для идеационной подготовки действия. В видеоигре нет времени думать, а есть только моментальная реакция на стимул. Более того, когда за материнским обучением языку следует обучение, одобренное дереализующим техно-лингвистическим устройством, язык больше не имеет характера аффективной единичности, и источник действия имеет тенденцию терять представление о его физических последствиях: в видеоигре маленькие зеленые человечки, которых вы устраняете, нажимая кнопку, являются бестелесной сущностью; они никогда не умирают, или если умирают, то немедленно встают.

Мгновенность и виртуальность: эти две реконфигурации отношений между представлением и поступком изменили когнитивное функционирование настолько радикально, что поведение наших собратьев-людей (сходное до определенной точки) имеет тенденцию казаться нам все более и более необъяснимым. Нам нужно понять, что это за когнитивная мутация, которая в конечном итоге структурировала психокогнитивную модель, несовместимую с моделями, доступными психологической науке.

Конечно, я начинаю здесь с теоретико-методологической предпосылки, сильно отличающейся от хомскианской, которая долгое время господствовала в области когнитивной психологии, а также лингвистики. Я не верю, что существуют врожденные структуры сознания; я не верю, что существует естественная когнитивная установка. Но здесь не место подробно останавливаться на этих тезисах. Я ограничиваюсь наблюдением, что структурный когнитивизм игнорирует связь между техно-коммуникативной средой и формированием когнитивных структур, но эта связь проявляется сегодня с беспрецедентной силой.

Технологическая трансформация изменила коммуникативную среду до такой степени, что нарушила фундаментальные модальности психогенеза. Появилось поколение, которое усвоило больше слов благодаря машине, чем благодаря голосу человека, и которое приобрело свои когнитивные навыки в среде, где поступок лишен физических последствий. Мы должны предположить, что это поколение утратило представление о физических последствиях своего поведения, которое реализуется не на экране прибора, а на кухне и в спальне, или в школе, или в любом другом физическом пространстве.

Существует целая феноменология такого рода необъяснимых актов. Я бы сказал, что мы наблюдаем эффекты сокращения времени ментальной обработки (мгновенность, стимул, реакция) и эффекты десенсибилизации к физическим последствиям (виртуальность воспринимаемого опыта). Эти две реконфигурации восприятия или проекции реальности реконфигурируют ментальную проекцию самого акта.

CI