Дракон первым сказал «хватит крови»

Политолог Алексей Чадаев — о том, что демонтаж СССР был запрограммирован устоявшимися представлениями о насилии как зле по умолчанию.

Назначение нового министра образования Ольги Васильевой породило среди прочего очередную, бог знает уже какую по счёту, волну обсуждений сталинского наследия.

По этому поводу хочется сказать несколько слов.

Как сейчас понятно, главным и самым чудовищным преступлением советского режима было то, что он четверть века назад ликвидировал себя сам, не дав борцам с коммунизмом радости триумфального «Нюрнберга». Это ставит борцов в крайне неудобное положение, заставляя придумывать задним числом мифологию о героической победе над гидрой, стоившей множества жертв, усилий и лишений.

Знак равенства между сталинизмом и гитлеризмом мешает поставить именно тот факт, что в советскую систему, оказывается, был-таки зашит модуль ревизии ошибок и преступлений непогрешимых вождей и нерушимых постулатов единственно верного учения. И очень трудно доказать, что ХХ съезд и перестройка были лишь уловкой, лицемерием «тоталитарной гидры», уступкой в целях самосохранения.

Не было победы над драконом.

Дракон сам первым сказал «хватит крови» в момент, когда никто и ничто не угрожало ни ему, ни сокровищам его пещеры. Именно этот факт является сегодня самым неудобным, самым оспариваемым и в то же время умалчиваемым во всем антисоветском дискурсе.

Мы живем в очень плюшевое, вегетарианское время. Даже кровавые украинские конфликты последних лет — это тысячи жертв, а не миллионы.

Век назад математика была другой. К августу 1916 года несколько миллионов русских людей погибло и примерно столько же было изувечено на фронтах Первой мировой. Хотя мало кто тогда мог вообразить, что для нашего Молоха это был всего лишь аперитив перед настоящей трапезой.

Но вот что странно. Когда прокурор Поклонская вышла на акцию «Бессмертный полк» с иконой Николая II, из множества её критиков никому не пришло в голову вспомнить, что из всех российских руководителей ХХ века государь император держит твёрдое второе место по числу отправленных на смерть соотечественников, оставляя далеко позади даже Ленина, не говоря обо всех остальных.

Я, конечно же, в первую очередь про две его войны — японскую и германскую. Обе сколь необязательные, столь и катастрофические по последствиям. Но и Кровавое воскресенье, и «столыпинские галстуки» — тоже вполне себе государственный террор, и далеко не во всех случаях это было такое насилие, которого невозможно избежать.

Причём заметьте, не случись в 1917 революции, ни о каком «покаянии», не говоря уже о «разоблачениях культа личности» Николая II, и речи быть не могло. Торжественный молебен во всех церквах по случаю водружения креста над Святой Софией и прущее изо всех щелей евразийское величие, ура-ура. Царь-победоносец, святой стратилат, столп и утверждение православия. Ещё бы и канонизировали посмертно — за Софию-то.

Между прочим, век назад, в августе 1916, Ленин сотоварищи были чуть ли не единственными в тогдашнем цивилизованном мире пацифистами, публично ставившими вопрос об аморальности всемирной гекатомбы.

Потом, оказавшись у власти, в стране, где к тому моменту уже почти год шло массовое братоубийство, они сами оказались чемпионами в этом виде спорта. Но все же гражданскую войну начали не они: кровь лилась повсеместно, начиная с Февральской революции. А вот закончить обе войны — и «империалистическую», и гражданскую — только они в итоге и смогли.

И никогда, даже в жестокие 1930-е, из советской идеологии не исчезала эта изначальная антивоенная тема. Финская кампания, пришедшаяся на короткий промежуток между Большим террором и Великой войной, даже в той специфической обстановке вызывала глухое неприятие на грани саботажа. Как бы ни трудилась пропаганда, все вплоть до рядовых (в их числе — один из моих дедов, вернувшийся инвалидом с двумя ранениями) понимали, что мы напали первыми, и это нехорошо.

С тем же глухим раздражением, часто принимавшим и вполне публичные формы, советское общество встречало любые игры с оружием за пределами страны — будь то Корея, Куба, Чехословакия, Вьетнам или Афганистан.

Советский Союз нынешние советолюбы-реваншисты любят называть империей. Но скажи кто-то из них такое об СССР в советские же времена, его бы вызвали в лучшем случае в райком, а то и в КГБ, и прочитали бы строгую нотацию о недопустимости повторять грязные наветы западной пропаганды.

То же касается и «политического» насилия внутри страны. Неслучайно вопрос о сталинских репрессиях подняли первыми отнюдь не антисоветчики и не западная пропаганда. Его подняли сталинские же карьерные выдвиженцы, вчерашние любимцы «отца народов». Это не только про Хрущёва, но и про Берию (радикальную десталинизацию уже в 1953 начал именно он), и про обласканную Сталиным интеллигенцию — от Пастернака до Твардовского.

Тот же Хрущёв подписал себе приговор вовсе не разукрупнениями и кукурузой, а Новочеркасским расстрелом: к тому моменту в советской элите сложился консенсус по поводу «отказа от перегибов времён культа личности». Пожалуй, даже и в стремительном обвале популярности Горбачёва ключевую роль сыграла кровь в Алма-Ате, Тбилиси и Вильнюсе: к моменту «августовских событий» 1991 года он уже был политическим трупом.

Более того. Сам Сталин был кровожадным людоедом разве что на карикатурах послевоенной антисталинской пропаганды, созданных в основном после его смерти, причем главным образом советскими же людьми. Реальный исторический Сталин плоть от плоти «ленинской гвардии», прошедшей и ссылки, и тюрьмы, и эмиграцию, и гражданскую войну, часто и умело уничтожал противников, реальных или мнимых. Причем многие из них мало чем уступали ему в этом умении.

Но если сравнить уровень насилия в стране в начале 1920-х, когда он приходил к власти, а сограждане ежегодно убивали друг друга сотнями тысяч, и в конце его правления, когда — впервые в тысячелетней истории России — был введён (пусть всего на несколько лет) мораторий на смертную казнь, то итог его правления, если без штампов pro- и contraпропаганды, будет следующим.

Насилие было огосударствлено, введено в жёсткие правовые рамки и минимизировано на несколько порядков к стартовому уровню. И достаточно надолго, если сравнить по этому показателю период с 1953 года до наших дней с аналогичным периодом, ему предшествовавшим — с начала 1890-х до середины ХХ века.

Но главное даже не в этих цифрах, а в том, что именно тогда, в страшные 1930-е и 1940-е, сформировались поколения людей, для которых война и насилие являются злом по умолчанию, которое не может быть оправдано никакими идеологиями и великими целями.

Победа в войне и суд над нацизмом лишь укрепил фундамент этого мировоззрения — при том что в нем уже был имплицитно заложен неизбежный демонтаж СССР и вообще всей коммунистической идеологии.

Если никакие цели и идеи не стоят «слезинки ребёнка», получается, что вообще всё доктринерское марксистское барахло, актуальное для середины XIX века, неизбежно рано или поздно должно было оказаться на свалке истории. Именно к этому и привели нас те, кто в сталинскую эпоху были «юношами, обдумывающими житьё», — от Сахарова до Солженицына, от Горбачёва до Ельцина.

Трясущиеся руки Янаева об этом же. Ему не было страшно за себя. Страшно было, что сейчас вот-вот придётся начать убивать — на это никто из «путчистов» так и не решился, предпочтя собственную быструю политическую — а некоторые и физическую — смерть.

Грустный урок нашей эпохи в том, что, увы, прививка перестаёт действовать. Горе-реконструкторы и горе-демократизаторы, нацисты, игиловцы, вообще любители пострелять за разного рода правое дело множатся как грибы.

Для них шестая заповедь — «не убий» — давным-давно неактуальна.

Источник