Праздник непослушания

За эти двадцать лет я припоминаю всего один краткий период, когда можно было говорить об относительной «политизации молодежи», то есть живом и массовом интересе молодых людей к политике.

Я преподаю в университете двадцать лет, и, разумеется, за это время имел много возможностей с достаточно близкой дистанции наблюдать за примерно тремя-четырьмя поколенческими волнами молодежи. Точнее, сейчас наблюдаю четвертую для себя волну. Оговорюсь, что я являюсь сторонником теории, согласно которой качественная перемена молодежи происходит за период в шесть-семь лет. По крайней мере, мой преподавательский опыт подтверждает эту теорию. Добавлю, что преподаю я гуманитарные дисциплины, поэтому в сам процесс преподавания встроена возможность знакомства с тем, что называют поколенческими вкусами и предпочтениями, поколенческими ценностями, и шире — мировоззрением.

За эти двадцать лет я припоминаю всего один краткий период, когда можно было говорить об относительной «политизации молодежи», то есть живом и массовом интересе молодых людей к политике. Это 1999-й год, точнее, вторая его половина — выборы третьего состава Государственной Думы.

Молодежь тогда довольно активно откликнулась на слоганы Союза Правых Сил — «Хочешь жить как в Европе — голосуй за СПС!» и «Голосуй за молодых!».

Чуть ли не от каждого второго студента можно было услышать примерно следующее: «Хочу проголосовать, но не хочу голосовать за старых!» СПС тогда смог себя правильно подать, он вполне соответствовал молодежному желанию выказать доверие пусть и достаточно условным в своей молодежности, но все-таки молодым политикам, если сравнивать их с другими.

После этого последовал затяжной период молодежной аполитичности. Конечно, встречались студенты и студентки, нацеленные на карьеру по политической линии. Помню и тех, кто изначально сделал ставку, которая не сыграла — то есть отправился в молодежные отделения упомянутого СПС и даже «Яблока», но ближе к середине нулевых умело переиграл в направлении «Единой России» и ее молодежных структур вроде «Молодой гвардии» (движение «Наши» в Иркутске и Иркутской области никогда не было представлено). Помню и тех, кто сразу сориентировался в ситуации, и примкнул к партии действующей власти без предварительного разброда и шатаний.

Некоторая вспышка политизированности случилась во время «грозы двенадцатого года» — так я называю протестную зиму 2011−2012 гг., символизируемую Болотной площадью. Но тогда все быстро закончилось. Так что возьму на себя смелость утверждать, что мне, как университетскому преподавателю, никогда не приходилось сталкиваться с такой массовой политизацией обучаемого студенчества, как сейчас.

Раз уж взял на себя одну смелость, то возьму и другую, не будучи правда уверен, что соблюду некоторые каноны преподавательской этики. Ну да ладно — скажу, как есть. В преподавательском кругу мы часто обсуждаем феномен того, что наиболее способные (или, как политкорректно принято сейчас выражаться, наиболее «мотивированные») студенты в отношении к Путину, к его политике и к власти в целом разделились примерно пополам — половина за, половина против. Что касается студентов послабее, то для них характерны действительно массовые, почти стопроцентно пропутинские настроения и эмоции. Позволю себе не комментировать это наблюдение, ибо и так уже сказал лишнего, разделив студентов на сильных и слабых.

Остановлюсь на трех моментах, бросающихся в глаза при наблюдении за помянутой «новой политизированностью» студенческой молодежи.

Сейчас в студенческом возрасте находится поколение молодых людей, которые в отличие от тех, кто учился в вузах в течение почти пятнадцати предшествующих лет, получило некое «большое событие», которое может оказаться фундаментальным для конструирования их поколения. Наличие такого «большого события» — очень важно в самом феномене поколений. Поколения могут различаться потребительскими вкусами, модой и увлечениями, но если в формативный возраст поколения не происходит каких-то «больших событий», они остаются своего рода недопоколениями. Именно поэтому полноценной поколенческой спецификой обладали: почти ушедшее «поколение победителей» (поколение войны), шестидесятники («поколение XX съезда» или «поколение оттепели»), поколение перестройки и поколение, молодость которого выпала на 1990-е, кстати, сочинившее про себя один из самых милых поколенческих мифов — мол, мы были «первым и последним свободным поколением в истории России». Именно поэтому слабоват поколенческий колорит у семидесятников (которые, по сути, «доживали» идеи и ценности шестидесятников) и у тех, чья молодость выпала на стабильные, гламурные нулевые. После дефолта 1998-го и второй чеченской наша новейшая история, по сути, не знала «больших событий». В каком-то смысле «ничего не происходило», по крайней мере, не происходило ничего такого, что работало бы на конструирование поколений. Думаю, очевидно, что если самое яркое, что случилось в вашей молодости, это выход какого-нибудь альбома Земфиры или «Мумий Тролля», ваша поколенческая идентичность будет слабее, чем, например, у тех, чья молодость выпала на распад СССР.

Нынешняя неостывающая драма украинской государственности, #крымнаш, донбасский мятеж, санкции и в целом та серьезная международно-политическая игра с совершенно непредсказуемыми последствиями, в которую вступила сейчас Россия, изменили не только политическую ситуацию и климат в стране.

Происходящее тянет на «большое событие», вокруг которого поколение нынешних молодых сможет формировать свою идентичность, почти также, как это было с упомянутыми выше «поколениями больших событий».

Второй момент связан с запросом на национально-государственный реванш, который невозможно не признать важным в современном российском обществе. Речь о желании ответить всем внешнеполитическим недругам за «десятилетие позора» (за 1990-е), за хроническое неуважение к национальным интересам, за плохо обоснованный отказ в равнопартнерстве и т. п. Так вот интересно, что этот запрос не просто в полной мере, а в гораздо более сильном виде переживает молодежь, которая по возрасту своему просто не может помнить ни «десятилетия позора» (она только родилась в 1990-е), ни какого-то совсем уж серьезного пренебрежения российскими интересами в мировой политике. Это молодые люди, которые помнят Россию, извиняюсь за надоевшую метафору, на коленях уже не стоявшую. Зрелые поколения, жившие в дряхлеющем, а потом и в распадающемся СССР, жившие в 1990-е, будто передали в наследство молодежи собственную, гораздо более для себя органичную жажду реванша. А молодежь уже усилила ее своим юным рвением.

Ну, и к этому всему добавляется уже сугубо молодежная эмоция, кстати, вполне себе тянущая на давно искомый призрак национальной идеи. «Политика партии и правительства» идет на ура потому, что воспринимается вполне «молодежно». Воспринимается как некий мирополитический «праздник непослушания», почти панковский бунт против мирового начальства, против оборзевшей и невесть что о себе возомнившей вертикали власти в мировой политике. Речь в первую очередь о США, ну и о «лакействующей» при них Европе, конечно. Никакие «ужасы гей-пропаганды», никакая православность, никакие «духовные скрепы» (что там еще у нас было в последние годы?) не вызывали такого живого отклика у молодежи, как отказ от послушания мировому начальству, как эти условные рассыпанные кнопки под его, начальства, толстой (евро-американской) задницей.

Не уверен, что этот мотив молодежного одобрения конфликта с сильными мира сего, в который вступила Россия, может быть обозначен как классический патриотизм или государственничество.

Это все-таки другое. Скорее, мы имеем дело с естественной молодежностью.

С естественной для молодых симпатией к любому подростковому бунту против опостылевшей власти взрослых. Удивительное дело, но получается, что тысячелетняя держава наша, страна с совсем не юным руководством, кстати, еще недавно позиционировавшая себя как мировой оплот ценностного консерватизма, затеяла этакую «молодежную революцию» в мировой политике. И засияла при этом всеми красками и отблесками всегда в чем-то привлекательной эстетики революционного вызова «старому миру». Что, видимо, не могло не понравиться молодым.

Как долго продлится эта симпатия к непослушанию? Вот ответ на этот вопрос уж точно не знает никто — ведь, в конце концов, неизвестно, как долго продлится само это непослушание?