Информационные войны от Трои до Бахмута. Лекция 5. Пропаганда в Новое время

Центр политического анализа и социальных исследований продолжает публикацию курса лекций «Информационные войны от Трои до Бахмута: как противостоять деструктивной пропаганде».

История информационных войн от первых шагов человечества до современности, особенности использования пропаганды в наши дни, как распознавать пропаганду и как противостоять ей - обо всем об этом говорится в курсе лекций политолога, директора АНО Центр политического анализа и социальных исследований, доцента Финансового университета при Правительстве России, члена Общественной палаты Москвы Павла Данилина.

Проект реализуется при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.

В советской историографии под Новым временем понимался преимущественно период становления капитализма. Отправной точкой считались первые буржуазные революции - нидерландская и английская. Впрочем, в современной историографии предшествующий буржуазным революциям период чаще характеризуется не как Позднее Средневековье, а как ранее Новое время. «В историософии и социологии XIX в. – начала XX в. период европейской истории с середины XV по конец XVIII в., вмещавший в себя события Ренессанса, Реформации, Просвещения и Французской революции, был осмыслен как единая эпоха, время становления современного общества. Особое значение имела историко-социологическая концепция Макса Вебера, описавшего переход от традиционного общества к обществу модерна. Термин «раннее Новое время» возникает в середине ХХ в. как часть концепции модернизации, разработанной американскими социологами на основе идей М. Вебера. После упадка теории модернизации в конце 1960-х и появления новых философских концепций модерна и модерности раннее Новое время все больше начинает пониматься как условный хронологический период, подобный Античности и Средневековью и охватывающий время с середины XV в. по конец XVIII в.»[1].

В рамках исследования пропаганды такой подход более чем уместен, ведь описываемый период характеризуется появлением в Европе качественно новых средств распространения идей, а так же серьезными идеологическими и информационными войнами, в ходе которых стороны апеллируют к кратно более широкой аудитории, нежели в эпоху Средневековья. В это же время — что немаловажно — возникает и само определение «пропаганда». И именно в это время возникает идея противопоставления «современности» и «Средних веков» как двух качественно различающихся эпох.

«Темное Средневековье» - устойчивое словосочетание. Следом за ним на ум приходят разнообразные дикости и жестокости: пыточный инструмент «железная дева», диктат малообразованных кичливых священнослужителей, гонения на иноверцев, охота на ведьм, когда таковой могла оказаться любая женщина. В общем, торжество мракобесия. Плюс — огромная детская смертность, постоянный голод, повсеместная антисанитария и, как следствие, опустошающие целые города эпидемии вроде знаменитой «черной смерти», выкосившей едва ли не четверть населения Европы. Плюс — упадок культуры, примитивное искусство, почти поголовная безграмотность. Ужасная картина, жуткий мир.

И вот, на смену всему этому приходит Ренессанс — дивный новый мир, эпоха возрождения изящной латинской словесности (а затем и появления таковой на национальных языках), гуманизма, Микеланджело, Рафаэль, «человека мира» Эразма Роттердамского, Рембрандт. Светское искусство, религиозная и даже простая человеческая свобода. Индивидуум находится в центре мироздания, а Земля, как ей и положено, начинает вертеться, причем вокруг Солнца, а не наоборот.

И вроде бы все это в существенной степени правда. Но при этом, все это - продукт многовековой пропагандистской работы. Сам термин «Средние века» был впервые употреблен гуманистом Флавио Бьондо в 1453 году. Medium aevum, «средний век» - это то, что между блестящей Античностью и «современностью», в которой ведущие умы стремятся возродить и превзойти достижения древних греков и римлян.

На «черный образ» Средневековья был вполне внятный социальный заказ от самых разных социальных групп. Тут возникали вопросы и чисто политические: германские князья не очень хотели считаться с диктатом папства, порядком обанкротившегося в финансовом, моральном и политическом плане, итальянские князья соперничали за папский престол и стремились не допустить конкурирующие роды на него и т.д. Были причины и экономического характера — в вечно, на протяжении веков бедную Европу после Великих географических открытий начинает поступать довольно солидный поток драгоценных металлов, что перестраивает всю экономику и вызывает «революцию цен» (гиперинфляцию — по тем временам), в результате чего дворам европейских монархов начинает не хватать ранее на столетия установленных податей от подотчетного населения, и они компенсируют убытки, в том числе, за счет церкви и прямой конфискации церковного имущества, того, что получит название секуляризации. Есть недовольство и у городов, университетов — в общем так или иначе, но «разрушить» старый мир стремились довольно многие.

Рядом происходили и иные процессы, непосредственно людьми того времени не рефлексируемые. Тут и активное развитие техники (по причине постепенного истощения старых шахт, из-за стремления более безопасно и эффективно добираться до сокровищ Нового Света), активное внедрение огнестрельного оружия, обессмысливающее старые методы ведения войн и уничтожившие рыцарское конное войско в качестве основной ударной силы, демографический подъем после большого спада после эпидемии чумы, зарождение капиталистического производства и кризис цеховой системы в европейских городах. Процесс этот был растянутым во времени, нелинейным, но привел к коренной социальной и экономической перестройке всего европейского (да и русского) пространства.

И все эти перемены сперва требовали осознания со стороны современников, а затем и принятия. Как повышение роли светской власти, так и отъем церковной собственности – подо все это необходимо было подводить обоснование. Рассказывать обывателям, что все это – правильно, что все это во благо. А неправильно – то, что было раньше. Так, неправильными и «темными» объявили несколько веков человеческой истории. Сфабриковали многочисленные фальшивки, марающие одним цветом Средние века. Та же история про «железную деву» - пыточный инструмент якобы средневековья. Ведь, до сих пор нет ни одного свидетельства о применении этого аппарата в этот период. Ни одного! Зато есть данные, что «железную деву» изобрели в конце эпохи Просвещения. Тогда же примерно, когда и гильотину. Но для масс именно «Железная дева» стала символом инквизиции! Так тоже работает пропаганда.

Однако, изучая Средние века, Новое и Новейшее времена, нельзя не заметить, что люди то за все эти эпохи особо не поменялись. Не поменялись ни их желания, ни их потребности. И пропаганда как искусство – не сильно отличается, если брать, к примеру, события гражданских войн в Риме I века до н.э. и события Революции во Франции в веке XVIII-м. Попытки поменять календарь как общеупотребимую систему отсчета – удачная Августа, совсем не удачная Гелиогабала и частично удачная – французских революционеров – говорят сами за себя. Но все же, Новое время привнесло в развитие практики пропаганды и нечто новое – а именно печать, поставленную на службу идеологии.

В части развития искусства пропаганды в Новое время важнейшим фактором становится развитие средств доставки идей и символов на новом уровне технического прогресса. Наиболее принципиальным из них становится технология книгопечатания. Средневековое общество — как и античное — общества устной культуры. Письменность была уделом немногих, привилегированных слоев общества. Продвижение тех или иных идей в этих обстоятельствах было привязано к общественному пространству — где можно было непосредственно услышать оратора — храм, городская площадь, университет. Индивидуальное потребление пропаганды и продвижение ее отдельному человеку было делом относительно редким.

В Средние века книги были доступны преимущественно духовенству и дворянству. Само производство письменных текстов осуществлялось преимущественно в монастырских скрипториях, канцеляриях при дворах крупных светских властителей, позже — вокруг университетов. Это, конечно, не была монополия в прямом смысле этого слова, но сами материалы для изготовления книг были довольно дороги, каждая книга создавалась с нуля вручную — то есть, представляла собой штучный товар.

Гутенберг изменил все — книги не стали совсем дешевыми, но появилась возможность масштабирования любого письменного слова. Там, где раньше число потенциальных читателей исчислялось десятками, теперь их могли быть тысячи и даже десятки тысяч. Допечатать тираж даже в условиях церковной цензуры стало возможным практически по всей Европе.

На этом фоне расцвели старые жанры пропаганды, которые стали существенно более массовыми, нередко обращенные даже к людям, которые не умели читать. Плюсом шло распространение грамотности – сперва среди городских жителей, а к концу Нового времени – и среди населения в целом.

В пропаганде Нового времени можно выделить следующие изменения по сравнению со Средневековьем:

1. Печатная продукция используется как средство для донесения любой информации. В том числе, через сопротивление цензурных институтов.
2. Увеличение плюрализма.
3. Появление новых и актуализация старых жанров, направленных на широкую аудиторию — такие как памфлеты, газеты (и иные печатные периодические издания, скажем, энциклопедии, журналы), листовки, карикатура, воззвания и т. д.
4. Сохраняется роль прежних механизмов — например, проповеди харизматиков, получающие серьезное развитие в эпоху религиозных войн.
5. Конкуренция идей, прямые информационные войны (между конкурирующими церквями, светскими владыками, странами в эпоху формирования наций).
6. Массовое распространение театральных представлений разного типа, появление и распространение стационарных театров.
7. Латинский язык теряет статус единственного «легального» письменного языка, идет обращение к национальным языкам, развитие национальной литературы, и одновременно, большее ее распространение среди населения.

Новому обществу требовались новые идеалы и новые жупелы. И понятно, что такой институт, каким была католическая церковь, в этом плане сильно мешал новым средам, властям, группам интеллектуалов. Новое время стало эпохой яростной атаки на монополию католической церкви и ее иерархов в мире идей. Здесь разного рода пропагандисты развернулись по полной программе еще до эпохи Реформации, как уже говорилось в прошлой главе.

Но в Новое время, эти усилия становятся не разрозненными, а комбинированными. Интеллектуалов поддерживают светские власти, и наоборот. Все они активно кооптируют сторонников. И лишь католическая церковь этих сторонников постоянно теряет!

Среди главных аргументов интеллектуалов – якобы наступившая из-за церкви деградация морали и нравственности. Появляется целый ряд сочинений, в которых отражен «упадок» современного гуманистам общества. Себастьян Брант пишет около 1490 года сатирическую поэму «Корабль дураков». Автор изображает вереницу дураков из разных сословий и профессий, собирающихся отплыть в Царство глупости. Брант обличает невежество и своекорыстие, мир торжества «господина Пфеннига», забвение князьями, попами, монахами, юристами забот об общем благе:

Всем нам пример — Христос: из храма
Гнал торгашей он взашей прямо…
Разгневайся он так сегодня,
Заглохли бы дома господни.
Он, от попов очистив храм,
Добрался б и к пономарям! [2]

Поэма вдохновила Иеронима Босха на создание знаменитого полотна с одноименным названием. Хотя есть и сомневающиеся специалисты, указывающие, что корабль — традиционный для Средневековья символ Церкви. Как бы там ни было, важно то, что на картине Босха на корабле вместе с крестьянами таже беспутствуют монах и две монахини — явный намек на упадок нравов в церкви.

Иероним Босх. Корабль дураков (1495—1500)

Сатира на церковь не нова, ввященослужителей в народных песнях как только не склоняли и в Средневековье. Новшеством является то, что обличать сильных мира сего — как светских властителей, так и церковных — начинают люди нового образованного сословья, те самые гуманисты. И запретить распространение их сочинений не удается.

Одна из наиболее известных работ этого периода - «Письма темных людей», - написана группой гуманистов (Крот Рубеан, Ульрих фон Гуттен, Муциан Руф, Герман Буш), связанных с эрфуртским сообществом. В ней пародировалась переписка невежественных монахов и теологов. «Письма» по форме были полемическом ответом на писания Иоганна Пфефферкорна и его сподручных. Иоганн Пфефферкорн – еврей-выкрест и сам в прошлом гуманист – в Германии XV – нач. XVI веков он слыл гонителем новых гуманистических идей, вступал в полемику с будущими участниками движения реформации и даже издал «Маленькую боевую книжку», в которой предупреждал об угрозах, которые несут идеи реформации обществу.

В книге «Письма темных людей» кельнские доминиканцы Ортуин Граций, Арнольд Тонгрский и иные противники гуманизма обрисовывались, собственно, как «темные люди», полные амбиций и откровенной злобы к свободной мысли. В «Письмах» рассказывается о попойках и картежной игре со ставками в виде индульгенций. В них доказывается, что Пфефферкорн допустил большую ересь, назвав себя в одном своем сочинении нижайшим членом церкви: нижайший член тела есть нога, но нога поддерживает тело, церковь же поддерживается Папой, следовательно, Пфефферкорн приравнивает себя Папе, то есть является антипапой, а это есть ересь. Так, через шутки и едкую иронию интеллектуалы того периода вдалбливали в головы читателей мысль, что борьба с церковью не может рассматриваться как какое-то преступление. Кстати, адресат всех этих нападок даже выпустил «Защиту Пфефферкорна от темных писем» (Defensio J. Pepericorni contra famosas et criminales obscurorum virorum epistolas), но, как и «Маленькая боевая книжка» – его работы остались неизвестны широкой публике, а предупреждения консерваторов и сторонников церкви уже не воспринимались всерьез. А от последних работ Пфефферкорна до нас дошло лишь предупреждение к церковным и светским властям: «О вы, христианские государи и князья Церкви, доколе будете вы молчаливыми свидетелями такой наглости? Берегитесь сатаны! Предупреждаю вас, что он ведет за собою целые полчища демонов, чтобы уничтожить нашу веру»… Впрочем, Пфефферкорн вошел в историю как недалекий обскурантист. Тоже своего рода – цензура эпохи ренессанса и формирование определенного отношения к оппонентам.

Следует заметить, что противопоставление Средних веков Новому времени по сей день занимает видное место и в массовой культуре, и даже в учебниках истории. Хотя если разобраться, то как раз сама по себе эпоха гуманизма и была в нашем представлении той самой «средневековой» в самом мрачном смысле этого слова. В отличие от довольно вегетарианского периода, который эта «эра гуманизма» все время малевала в черном цвете.

Собственно, войны с массовыми жертвами и разорениями коренного населения — продукт как раз Нового времени. Битвы Средневековья — локальные стычки между вооруженными отрядами различной численности — нечасто выходили за рамки «разборок» бандитских группировок, известных нам по недавнему прошлому России 90-х годов. Средневековью были практически неизвестны массовые убийства на полях сражений, равно как и потери армии в несколько десятков или даже сотен тысяч человек. Появившиеся пушки и ружья тут же кратно увеличивают как размер армий, когда воевать начинают «числом, а не умением», так и количество потерь. Именно в Новое время появляются жестокие армии профессиональных наемников. И вот уже в ходе Тридцатилетней войны первой половины XVII в. мы видим последовательное уничтожение мирного населения в войнах, массовое мародерство всех армий, разоренные земли, многотысячные потери. То, чего в Средние века либо не было, либо бывало так редко, что это воспринималось как исключение из правил. Тут же исключение становится, наоборот, правилом.

«Костры инквизиции» - тоже продукт преимущественно эпохи Гуманизма. Да, аутодафе в качестве искупительной казни известно со Средневековья, но «охота на ведьм» - явление сугубо Нового времени. Примерно в то же время, когда Брант высмеивает пороки современного общества, в 1486 году, выходит суперизвестный сегодня трактат Генриха Крамера и Якоба Шпренгера «Молот ведьм». Лишь двумя годами ранее (1484 год) после уговоров того же Генриха Инститориса Крамера, папа римский Иннокентий VIII издает буллу Summis desiderantes affectibus («Всеми силами души»), направленную против ведьм. Но только через столетие – в середине XVI века, начинается «большая охота» на ведьм. Притом, в столкнувшихся с победившим гуманизмом землях, затронутых Реформацией, охота велась с куда большим энтузиазмом, чем в землях, где католическая церковь имела твердые позиции. В лютеранских и кальвинистских государствах появились свои законы о колдовстве, по которым кое-где даже отменялся пересмотр дел, касающихся ведовства. Одним из наиболее массовых процессов стало сожжение сразу 133 ведьм в саксонском городе Кведлинбурге с населением в 12 тысяч человек.

Всего, по оценкам специалистов, в ходе таких процессов было уничтожено от 25 до 100 тыс. колдунов и ведьм. Известный по массовой культуре процесс над ведьмами в американском Салеме, приходится на самый конец XVII в. — Средневековья уже 200 лет как нет. А с момента написания текста Флавио Бьондо, который как раз и придумал в своей работе 1453 года термин «Средние века», минуло аж четверть тысячелетия! При этом, лишь в 1736 году официально отменила законы о ведьмах Англия, в 1740 — Пруссия и Австрия. Последняя известная казнь ведьмы состоялась в кальвинистской Швейцарии в 1782 году — всего лишь за 7 лет до Французской революции. Выходит, что «темное Средневековье» не знало массовых казней ведьм, а вот эпоха гуманизма — напротив.

Ровно то же касается и рабства, которого в чистом виде средневековая Европа попросту не знала, массовых эпидемий, геноцида — все это по большому счету «инновации» Нового времени. Значительная часть «средневековых дикостей» является продуктом если не фантазии романтиков и гуманистов, то уж точно следствие преувеличения или же намеренной дезинформации. Все это – один из методов пропаганды (игра масштабами) через гиперболизацию, литоту (преуменьшение), гротеск (осмеяние) и иные методы. Но в головах как у профессиональных историков прошлого, так и у многих наших современников, именно Средние века представлены как «темное» и «страшное» время. Такова сила пропаганды!

Поэтому нет сомнения, что центре развития искусства пропаганды в период Нового времени стояли война идей - Реформация - и следовавшая бок о бок с ней борьба католиков с протестантами. Заметим также, что в самой концепции этой борьбы с одной стороны выступали всегда «положительные» гуманисты, реформисты и протестанты, а с другой стороны – «обскуранты» (затемняющие – лат. термин обозначал людей, противящихся образованию и введен как раз в «Письмах темных людей»), иначе говоря – мракобесы. Кстати, сам термин «мракобесы» - вольный перевод «обскурантов» в русской идеологической войне начала XIX века, где именно мракобесы противостояли прекрасным умным сторонникам великого Просвещения. Уже по самонаименованию и обозначению противника становится понятно, за кем «правда». И это тоже пропаганда – совокупность использования метода «добрых слов» и «демонизации врага».

 

Печатный станок

Важнейшее событие, обусловившее успех Реформации, произошло более чем за полстолетия до знаменательных лютеровских тезисов (1517 год). Иоганн Гутенберг в Майнце около 1454 года печатает первую книгу на собственном печатном станке. В 1456 году на том же станке была издана печатная латинская Библия, а в 1457 году - «Майнцский Псалтирь». Книгопечатание произвело революцию в пропаганде идей и предопределило успех Реформации.

Книгопечатание означало, что можно было быстро и дешево вести пропаганду идей гуманизма и Реформации. Теперь отпала необходимость в трудоемком и дорогом процессе ручного переписывания текстов. Кроме того, можно было избежать ошибок, которые возникали в процессе переписывания; после типографского набора можно было напечатать любое количество не содержащих ошибок экземпляров. Все, кто умел читать, и кто мог себе позволить платить за книги, получал доступ к сенсационным идеям, приходящим из Кельна, Майнца, Виттенберга и Женевы. Скорость распространения пропаганды поражала. Уже в третьем десятилетии XVI в. именно грамотные и обеспеченные слои английского общества больше всех знали о лютеранстве.

Начинается книгопечатание и на национальных языках — латынь окончательно уступает. Уже к 1524 году в Германии каждая четвертая книга издавалась на немецком языке. В 1541 году происходит издание франкоязычного варианта «Наставлений в христианской вере» Кальвина. Последовательно изложенные и тщательно аргументированные радикальные реформационные доктрины стали доступны во Франции на том языке, который лучше всего мог быть понят массами. Католическая церковь держится за латынь, и, тем самым, получается, ограничивает свои же возможности по распространению веры и вербовке так необходимых ей союзников!

В поле зрение протестантской пропаганды попала и история. Самым крупным по масштабам историческим трудом протестантских авторов стало издание «Церковной истории, изложенной по столетиям» в 13 томах, где каждому веку до XIII столетия, был посвящен отдельный том. Работу возглавлял лютеранский теолог из Магдебурга Матфей Флакк (Власич). Главной целью издания было показать на широчайшем историческом материале процесс «порчи» церкви после периода раннего христианства и превращения ее под главенством римских пап в «царство Антихриста».

 

Двери Виттенберга

31 октября 1517 года доктор теологии и монах-августинианец Мартин Лютер совершил важный символический акт: прибил к дверям церкви в Виттенберге свои 95 тезисов против злоупотреблений, связанных с продажей индульгенций. Гнев Лютера вызвал тот факт, что двумя неделями ранее папа Лев X ввел практику индульгенций в целях покрытия расходов на строительство собора святого Петра в Риме. Тезисы Лютера были направлены против этой практики, но послужили толчком к мощнейшему общественному движению, которое затронуло практически всю территорию Европы и послужило причиной многих войн и прочих социальных метаморфоз. Именно с этого момента началась Реформация.

Не меньшее значение имеет и философский аспект пропаганды Мартина Лютера. Возвеличивая труд, он говорил: «Труды монахов и священников, какими бы тяжкими и святыми они ни были, ни на йоту не отличаются в глазах Бога от трудов крестьянина в поле или женщины, работающей по хозяйству». Отметим, что именно отсюда берет основу протестантская этика, а немецкий социолог Макс Вебер справедливо называет Лютера творцом современного капитализма и духа Нового времени[3].

В своих проповедях Лютер опроверг авторитет Священного Предания, то есть постановлений церкви и папские декреты, отводя роль единственного источника религиозной истины Священному Писанию. Это был прямой вызов Католической церкви. Следующим шагом было то, на что до этого практически никто не решался: 10 декабря 1520 года при огромном скоплении народа Лютер сжег папскую буллу, где осуждались его взгляды. Здесь в дело вмешалась светская власть. Вновь избранный император Священной Римской империи Карл V вызвал Лютера на имперский сейм в Вормсе с целью убедить его отказаться от своих взглядов — подобно тому, как сто лет назад подобную попытку предпринял император Сигизмунд в отношении Яна Гуса на Констанцском соборе. Лютеру дали два дня, чтобы дать ответ на вопрос о том, готов ли он отречься. В конце второго дня Лютер, стоя перед императором, окруженным верховными светскими и духовными правителями Германии, ответил: «На том стою. Не могу иначе. Да поможет мне Бог».

Все это произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Можно было бы ожидать, что Лютера казнят, так же как казнили в 1415 году Гуса. Но Лютера отпустили из Вормса. Да, его настиг Вормсский эдикт, осудивший Лютера как еретика. Но его тут же взяли под опеку германские феодалы (курфюрст Фридрих Саксонский). Они инсценировали похищение Лютера и поселили его в замке Вартбург, где тот переводил на немецкий язык Библию (что опять же прямо било по Католической церкви), а во время начавшейся крестьянской войны – последовательно выступал на стороне приютивших его немецких феодалов, написав в 1525 году памфлет «Против разбойников и убийц – бунтующих крестьян». Скончался Лютер только на 63 году жизни.

 

Рождение цензуры

Церковные власти на распространение лютеранских идей смотрели с откровенной враждебностью: подрывались основы владычества Римской церкви, как института. Церковь ответила на Реформацию введением цензуры. Часть светских властей также поддержала церковь, особенно это касалось регионов Европы, которые находились в противостоянии с теми странами, где вовсю разошлась Реформация, или же в тех странах, где власти особенно боялись проникновения идей Реформации в общество. Начиная с 20-х годов XVI в. возникают «Списки запрещенных книг» (Index librorum prohibitorum). Первый такой список был опубликован в Нидерландах в 1529 году. А 1 июля 1542 года парижский парламент издал распоряжение, согласно которому все книги, содержащие еретические доктрины, особенно «Наставления» Кальвина, должны были быть сданы властям в течение трех дней. Обыски книжных лавок стали важным элементом официальной попытки подавить растущее «еретическое» движение. В следующем году богословский факультет Парижского университета, которому король Франции поручил поддержание религиозной ортодоксальности, составил список книг, состоящий из шестидесяти названий, которые должны были быть немедленно запрещены. В этот период появляется и первый папский список запрещенных книг, составленный самим Папой Павлом IV.

В декабре 1545 года для противодействия Реформации начал свою работу Тридентский собор, который продолжался с перерывами 18 лет. Он был призван сгруппировать всех сторонников католической церкви и осудить протестантизм. Характерным было то, что все решения этого собора были поставлены в полную зависимость от Папы Римского (в то время должность занимали последовательно Павел III, Юлий III, Павел IV и Пий IV), власть которого признавалась высшей и непререкаемой.

Преемник Павла IV - папа Пий IV составил в 1564 году исправленный и дополненный «Индекс запрещенных книг», поскольку первый список Ватикана был признан слишком суровым. В итоге Тридентский собор изменил церковное законодательство в области запрета книг. В 1572 году была сформирована Святая Конгрегация списка, специально предназначенная для выявления запрещенной литературы, внесения дополнений в список, а также создания списков исправлений в тех случаях, когда требовались исправления книги, а не безусловный ее запрет. В таких случаях книга вносилась в список со специальными пометками, например, donec corrigatur (запрещено, если не исправлено) или donec expurgetur (запрещено, если не очищено). В результате иногда появлялись очень длинные списки исправлений, публиковавшиеся в особом издании — Index Expurgatorius.

 

Рождение пропаганды

Одним из самых значительных решений Тридентского собора, принципиальных с точки зрения антипротестантской пропаганды, было постановление о создании духовных семинарий. Собор предписал, чтобы по мере возможности в каждой епархии был создан институт (семинария), который проводил бы в жизнь католическую реформу. Семинарии должны были готовить священников нового типа, способных соперничать в знании теологии с протестантскими проповедниками.

Отвечали католики и сфере историописания. В 1588-93 появился ответ «Магдебургским центуриям» — «Церковные анналы» объемом в 12 томов. Его автором был кардинал Чезаре Баронио, который использовал недоступные протестантам архивы Ватикана. Несмотря на приверженность критическому методу, Баронио сделал все, чтобы написать апологию католицизма и папского престола.

Само понятие «пропаганда» рождается как раз в этот период. Первоначально никакого негативного, да и вообще политического контекста у этого слова не было, хотя цели и методы уже тогда были узнаваемы. Пропаганда в понимании XVI-XVII вв является просто латинским словом, означающим «распространение» или, если использовать современный сленг рекламщиков и маркетологов, «продвижение».

Еще в начале XVI в. были предприняты первые попытки создать при Римской курии организацию, занимающуюся миссионерской деятельностью, главным образом в Америке и Африке. В 1568 с этой целью Ватикан создает специальную Комиссию Кардиналов. А настоящее рождение слова «пропаганда» приходится на 22 июня 1622 года. Именно в этот день буллой Inscrutabili divinae providentiae папы Григория XV была создана Конгрегация «пропаганды» веры (Sacra Congregatio de Propaganda Fide).

Конгрегация – постоянный административный орган католической церкви, занятый рассмотрением церковных дел определенного круга. В настоящее время в Римской католической церкви действует 10 конгрегаций. Прежде в них входили только кардиналы, сейчас есть и епископы. Во главе каждой конгрегации стоит префект. Юрисдикция большинства конгрегаций распространяется на всю католическую церковь с некоторыми ограничениями, касающимися верующих восточного обряда. Таким образом, Римский престол стал первой в мире страной (или организацией), выделившей пропаганду в отдельное структурное подразделение.

Для распространения религии Ватикан основал систему помощи и поддержки для священников, желающих уехать проповедовать. Фактически Святой престол формирует, как выразились бы современные политтехнологи, «поле» - сеть «распространителей» слова божьего. Миссионерская деятельность, разумеется, была широко известна и практиковалась церковью и ранее, но именно Конгрегация становится «министерством пропаганды» со своими полномочиями, аппаратом, бюджетом, кругом обязанностей.

Создание такой структуры стало ответом на серьезный вызов. И речь даже не столько о Реформации. Великие географические открытия привели к существенному расширению европейского мира — европейцы начали активную экспансию в Северную и Южную Америки, Африку и Азию. Население этих территорий понятия не имело о христианстве. Поначалу некоторые горячие головы в церкви даже просто отказывали индейцам в наличии у них души, но после все-таки решили «освоить» новый человеческий материал. Без сильной пропагандистской машины такая задача была непредставима.

 

Поход на Восток

Христианизация колоний — далеко не единственная задача, которую решала Конгрегация по пропаганде веры. Еще до ее создания взгляды Ватикана были устремлены не только на язычников из Нового Света и Африки, но и на Восточную Европу. Там, конечно, жили в основном христиане, но христиане «неправильные». С ними также необходимо было работать. И эта работа осуществлялась, в первую очередь, через соседей-католиков – в первую очередь, через немецких и австрийских католиков и Речь Посполитую. Впоследствии Римская курия использовала этот же опыт для проникновения на современные земли Белоруссии, Прибалтики и на Балканский полуостров. Изначально для работы с «восточными схизматиками» в 1573 году была создана специальная Дикастерия, затем Папа Григорий XV передал ее функции во вновь созданную Конгрегацию пропаганды, а через пять лет в рамках этой Конгрегации Папа Урбан VIII в 1627 года создал отдельную комиссию по делам восточных обрядов. Фактически отдельная Конгрегация для Восточных Церквей была основана Папой Пием IX 6 января 1862 года как часть Конгрегации распространения веры, получив название Congregatio de Propaganda Fide pro negotiis ritus orientalis. Папа Бенедикт XV 1 мая 1917 года переименовал ее в Конгрегацию для Восточных Церквей (Congregatio pro Ecclesia Orientali)[4].

Система в таком виде работает и до сих пор. Вот как описывал задачи католической церкви во время визита в Казахстан Тадеуш Войда из Конгрегации по евангелизации народов в 2012 году: «Если речь идет о такой посткоммунистической стране, как Казахстан, Узбекистан или Таджикистан, мы понимаем, что год за годом ситуация усложняется: все сложнее проводить евангелизацию, даже если конституция и власти той или иной страны допускают религиозную свободу. Первой и основной задачей миссионеров и церковных структур является сохранение того, что уже удалось сделать, а также неустанное свидетельство Евангелия. Я имею в виду смешанные семьи, которым легче принять веру. Необходимо также идти к молодежи. Конечно, в Казахстане нет никаких религиозных школ или университетов, что затрудняет такой контакт. В тех странах, где это возможно, дети или молодежь могут получить в школе или на университете христианское образование. Очень часто в тех государствах, где развиты большие религии, молодые люди, получившие образование в христианских школах, совершенно по-другому смотрят на христианство: они не видят в нем опасность, не видят религию, отнимающую их свободу, а наоборот: религию, говорящую о служении друг другу, о взаимной любви, о всеобщем братстве людей. И мы должны стараться, чтобы жители миссионерских стран увидели нашу веру именно такой»[5].

Подобный подход коренится еще в политике католиков c XVI в. Дело католической реставрации еще папа Григорий XIII связывал с организацией основательного церковного обучения. Он окружил заботой Григорианский университет, созданный с одобрения папы Юлия III Игнацием Лойолой (основателем ордена иезуитов) в 1552 г. Выделив этому университету крупную сумму и отдав несколько зданий в Риме, он рассчитывал подготовить достойных бойцов Контрреформации и пропагандистов католицизма. Для иностранцев, обучавшихся в этом университете, открывались и национальные коллегии. Созданная в 1552 г. Германская коллегия уже в 1569 г. приняла до сотрни студентов. Вслед за Германской в 1577 г. открылась Греческая коллегия для греков и армян, в 1579 г. — Английская коллегия, а затем - Шотландская, Ирландская и другие.

Иными словами: столкнувшись с сильным противодействием протестантов, уже в XVII в. Ватикан изобрел то, что сегодня назвали бы «мягкой силой» (Soft power). И использовал эти методы задолго до всяких бархатных революций. В дальнейшем технологию пропаганды примерно в этом же виде переняли и светские власти Европы.

 

Новая сила слова

Впрочем, распространение идей Реформации эти действия церкви не остановило и остановить не могло. Лютеранские книги, запрещенные в Англии властями, незаконно привозились в Кембридж по ганзейскому торговому пути через Антверпен и Ипсвич. Лютеру даже не нужно было ехать в Англию, чтобы его идеи были услышаны — они распространялись посредством печатного слова. Остановила Реформацию только ужасающая война, которую, по правде, и следовало бы считать Первой мировой. Тридцатилетняя война прокатилась по всей Европе и принесла миру огромные страдания и жертвы. Достаточно сказать, что население Чехии после тридцатилетней войны сократилось с 2 млн до 700 тыс. человек, то есть почти втрое. Практически уполовинилось население Германии (с 17 до 10 млн.). Франция потеряла около миллиона человек. Заключенный странами в 1648 году Вестфальский мир существенно ограничил влияние религиозного фактора на политику, а также положил начало системе современных государств. Некоторые историки именно эту дату предлагают считать началом нового периода в истории человечества. И в этом, в целом есть резон[6].

Эпоха Реформации породила и новый тип проповедников, по сути, новый тип пропаганды. О проповедях как одном из мощнейших инструментов средневековой пропаганды речь уже шла, но в Новое время вокруг проповедников не просто собираются толпы и внимают каждому слову — проповедники начинают переустраивать мир в соответствии со своими взглядами. Опять-таки печатное слово на национальных языках позволяет охватить более широкий круг людей на большем географическом пространстве.

Некоторые проповедники Нового времени создают даже свои собственные государственные образования, где начинают нехитрые социальные эксперименты по построению нового общества, царства Божия на Земле. По стилистике эти действия похожи на создание крупных сект, но в случае с двумя известными деятелями эпохи — Жана Кальвина и Джироламо Савонаролы можно говорить именно о попытках нациестроительства. Успешной и не очень.

Монах из ордена доминиканцев Савонарола, строго говоря, к эпохе Реформации не принадлежит — он жил до Лютера с его тезисами. Но противостоял он ровно тем же «признакам упадка» что и многие деятели эпохи Реформации после него. В 1486 году Савонарола появился в Брешии уже опытным и отважным проповедником, резко бичевавшим людские пороки, властно призывавшим к покаянию и предвещавшим Италии божьи кары за ее грехи.

В это же время Савонарола познакомился в Реджио с Джованни Пико делла Мирандола, который стал его страстным последователем. Под влиянием Пико, Лоренцо Медичи вызвал Савонаролу из Генуи во Флоренцию, где тот занял кафедру учителя в Сан-Марко. Савонарола клеймил в проповедях высшее духовенство и светских правителей, призванных служить примером для низших классов, но запятнавших себя предательствами, убийствами и развратом. Он говорил: «Я вижу прелатов, не заботящихся о своей духовной пастве, но развращающих ее своими дурными примерами. Священники разбрасывают достояние церкви; проповедники проповедуют пустое тщеславие; служители религия отдаются всяким излишествам; верные не повинуются более прелатам; отцы и матери дурно воспитывают детей; князья давят народы, разжигая страсти; граждане и купцы думают только о наживе, женщины - о пустяках, крестьяне - о краже, солдаты - о богохульствах и всяких преступлениях. Я хотел бы молчать, но я не могу; слово Божие в моем сердце горит неугасимым огнем; если я не уступлю ему, оно сожжет мозг костей моих. Князья Италии посланы ей в наказание. Их дворцы - убежище диких зверей и земных чудовищ, т. е. негодяев и развратников, потакающих их развращенным желаниям и их дурным страстям. Там злые советники, изобретающие без конца новые налоги, высасывая кровь из бедных; придворные философы и поэты, рассказывающие тысячи сказок, чтобы довести до богов генеалогию своих владык; там, что еще хуже, духовные лица следуют тем же заблуждениям... Это действительно Вавилон, братия, город безумцев и злодеев, который хочет разрушить Господь. Ступайте в Рим! Вместо христианства там прелаты отдаются поэзии и красноречию. В их руках вы найдете творения Горация, Вергилия или Цицерона; из этих книг они учатся управлять душами»[7].

Четыре года спустя во время итальянского похода французского короля Карла VIII Медичи изгнали из Флоренции, а талантливый проповедник на несколько лет стал полноправным диктатором города.

Режим Савонаролы был довольно жестким, даже тоталитарным. Флорентийцы постились, посещали церковь, женщины сняли с себя богатые уборы, на улицах вместо песен раздавались псалмы, читали только Библию. Порицались пиры и маскарады, свои проведи Савонарола нарочно устраивал в дни проведения празднеств. Савонарола организовал отряды из подростков, которые бегали по городу, врывались в знатные дома с целью следить за исполнением 10 заповедей, отбирали игральные карты, кости, светские книги, флейты, духи. Затем все это предавалось торжественному сожжению на так называемом костре тщеславия. Преследовалось не только стремление к материальному богатству и комфорту. Врагами веры Савонарола объявил светские науки и искусства.

Несмотря на восстановление Савонаролой республиканских порядков, его реформами постепенно город пресытился. Против проповедника и его партии выступили «рассерженные» и «серые» - сторонники аристократической партии и клана Медичи. К ним присоединилась часть католического духовенства, которую беспокоила популярность проповедника (его проповеди переводили на иностранные языки и даже на турецкий, специально для султана). За границами Флоренции тоже плелись интриги против Савонаролы, исходившие от изгнанного правителя Петра Медичи, которому помогали герцог Миланский и несколько кардиналов. Папа Римский занимал неопределенную позицию: он то грозил доминиканцу отлучением от церкви, то предлагал ему кардинальский пост. Впрочем, закончилось все заговором против диктатора, переменой настроения флорентийцев, арестом, пытками и казнью.

Более успешным был другой проповедник — Жан Кальвин. В октябре 1533 года во Франции Кальвин пишет речь «О христианской философии» для Николя Копа — ректора университета в Париже. После произнесения речи ректор был вынужден сбежать в Базель. Против Кальвина, как автора речи, также было начато преследование, и он в крестьянской одежде покинул главный город Франции. Под чужим именем он скрывался на юге страны. В мае 1534 года он отказался от своих приходов, некоторое время жил при дворе Маргариты Наваррской и написал свой первый теологический труд «Сон душ». Кальвин планировал вернуться в Париж, но, когда после скандала с распространением протестантской пропаганды в королевском дворце в Париже 29 января 1535 года были сожжены шесть протестантов, Кальвин окончательно покинул Францию и перебрался в Женеву.

В Женеве Кальвин представил проект устава церкви, который был утвержден 20 ноября Генеральным собранием граждан. Устав предусматривал избрание двенадцати старейшин, которые должны были надзирать за жизнью членов общины. В руках старейшин концентрировалась судебная и контролирующая власть. Все государственное устройство Женевы получило строгий религиозный характер. Постепенно вся городская власть концентрировалась в малом совете, на который сам Кальвин имел неограниченное влияние.

Широко применялась смертная казнь. Только за 1542-1546 году в Женеве было принято 58 смертных приговоров и 76 декретов об изгнании из города. В 1555 году были разгромлены последние противники Кальвина — либертины. За время жизни Кальвина в Женеве в городе постепенно установился режим, напоминавший теократическую диктатуру. Его так и называли — «Женевский Папа». Пытка стала необходимым форматом проведения любого допроса - обвиняемого пытали до тех пор, пока он не признавал обвинения. Детей заставляли свидетельствовать против родителей.

Кальвин, несмотря на идею об угодности зажиточного человека Богу, не считал достойным сам подчеркивать собственное богатство. Это требование он распространил и на всю паству. Постепенно в Женеве не осталось театров, были разбиты практически все зеркала, женские прически подвергались поруганию. Были запрещены игры, танцы, музыка, распевание светских песен, шумные празднования свадеб, трактирные заведения.

Вместо этих «обителей греха» были устроены так называемые духовные казино, по одному в каждом из пяти городских районов. В этих-то «аббатствах» женевские граждане, не сумевшие побороть в себе потребность общения, могли проводить свой досуг под светским и духовным надзором. Хозяин заведения был городским чиновником и должен был следить, чтобы гости не садились за стол, не совершив предварительно молитвы, чтобы они вели себя прилично, не вступали в бесполезные прения, и о каждом нарушении этих правил доносилось властям.

Почему Кальвину удалось, а Савонароле нет? Причина в том, что эксперимент Кальвина пришелся на период расцвета идей Реформации. Савонарола был один - таких как Кальвин было много. Плюс Кальвину удалось создать в сознании швейцарцев миф о том, что именно он является благодетелем Женевы, поскольку вывел кантон из-под владычества Савойи и епископа. Соответственно, формировалось представление, что Реформация и освобождение от гнета епископа невозможна без Кальвина.

Не следует полагать, что обоих вышеописанных харизматиков поддерживали только люди небогатые или необразованные — среди поклонников Савонаролы и Кальвина было множество знатных людей. Как уже говорилось, страстным поклонником учения Савонаролы был известный гуманист Джованни Пико делла Мирандола, а Кальвин был авторитетом для многих видных гуманистов его времени. Их идеи воспринимались не только в силу сектантства, но и в силу того, что современники действительно видели пороки тогдашних церковных властей и истинно желали обновления веры.

Проповедник-фанатик — особый тип пропагандиста. Человек увлекает окружающих своей убежденностью, аскетизмом. Вокруг него создается ореол страдальца за высшее благо. При этом, он использует зависть и страхи толпы, угадывает ее инстинктивную невысказанную тягу к разрушению и ниспровержению авторитетов. Де-факто, теми же методами в публичных выступлениях будет пользоваться несколько столетий спустя Адольф Гитлер. Схожие методы будет применять Бенито Муссолини.

 

Рождение прессы

Параллельно с проповедниками-пропагандистами на сцену выходят и писатели-пропагандисты. Труды таких выдающихся авторов как Николо Макиавелли («Государь»), а также Томаса Мора («Утопия») и Томмазо Кампанеллы («Город Солнца») необходимы для изучения каждого специалиста по пропаганде. Макиавелли в «Государе» дает наставления по организации и функционированию правильного правления – в том числе и по организации пропагандистской работы. Томас Мор и Кампанелла создали собственные образы будущего, которые позже легли в основу различных идеологий. Сегодня эти работы выглядят где-то наивно и где-то беспомощно, но для современников они были поистине откровениями. Тот же «Государь» по нынешним временам – легкомысленное наставление для действующих политиков, а не безнравственное руководство для жаждущих власти. Взять нынешние газетные публикации – большая часть из них окажется куда более циничной.

Кстати, о газете. Вторым великим изобретением, повлиявшим на пропаганду так же сильно, как и печатный станок, стало появление периодических изданий – газет. Само слово газета происходит от одноименного итальянского слова «газзетта» – мелкая монета. В Венеции XVI в. газзетту платили за прочтение информационного листка, содержавшего новости торговли, события других городов и информацию из жизни высшего света.

Первой газетой в современном смысле слова можно назвать вышедшую в мае 1631 года во Франции La Gazette. Ее тираж составлял 1200 экземпляров, и распространялась она по всей Франции. Значение газеты было настолько велико, что материалы в нее писали лично король Франции Людовик XIII, а также кардинал Ришелье. В России первые газеты (рукописные вестовые письма – «столбцы», названные позже «Куранты») появились в 1613 году. До нашего времени сохранился экземпляр «Курантов» 1621 года. Его содержание – перевод иностранной прессы и сообщения дипломатов и купцов. Газета в европейском смысле этого слова в России появилась в 1702 году при Петре I. Это были «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и иных окрестных странах». Петр Великий сам правил корректуру газеты. Тираж составлял 1000 экземпляров.

Таким образом, уже в XVI–XVII веке пропаганда получает свой основной инструмент – периодическое СМИ – газету.

 

Казнь короля

Эпоха Нового времени, получив печатный станок и газету, пообвыкшись с риторикой Реформации, подступает и к, казалось, незыблемому. Пересмотру подвергается еще одна важнейшая концепция Средних веков — идея божественного происхождения монаршей власти. Во время английской революции (или гражданской войны) было даже специально придумано идеологическое обоснование казни короля.

30 января 1649 года выдалось морозным — середина XVII в. вообще вошла в историю как малый ледниковый период (Темза в этот период замерзала, например). Но современникам этот день запомнился совсем другим: король Англии Карл I был обезглавлен в Уайтхолле. В предсмертной речи король заявил с эшафота собравшейся толпе: «Я должен сказать вам, что ваши вольности и свободы заключены в наличии правительства, в тех законах, которые наилучшим образом обеспечивают вам жизнь и сохранность имущества. Это проистекает не из участия в управлении, которое никак вам не надлежит. Подданный и государь — это совершенно различные понятия». Поразительно – на эшафоте король произносит умные слова про систему управления и претендует на то, что это управление не принадлежит народу, а является правом монарха - суверена. Отрубленная голова короля стала неплохим аргументом для противной стороны – управлять может не только лишь монарх.

Казнь короля Карла I, гравюра (1882)

Событие беспрецедентное: король, конечно, профессия с известными рисками досрочной смерти, но, чтобы его судил пусть специальный, но вполне гражданский суд, состоящий из его же подданных, да еще и приговорил к смертной казни — такого Европа до тех пор не знала. Да, к 1649 году Карл I уже потерпел поражение в многолетнем, в том числе вооруженном противостоянии с парламентом. Но все равно он оставался в глазах подданных монархом. А по мнению многих — и незаконно судимым монархом. События 40-х и 50-х годов XVII в. впоследствии получили наименование гражданской войны. В нашей историографической традиции их называют английской революцией. Гражданская война, с одной стороны, более корректное определение, но именно казнь короля сделала это внутригражданское противостояние событием революционным.

Для казни недостаточно было желания противников короля уничтожить Карла — требовалось «железное» обвинение и обоснование. И в центре этого процесса едва ли не впервые в Европе так остро возник вопрос о суверене. Кто является источником власти — король как божий наместник или народ? Вопрос далеко не теоретический: в тех условиях многие не хотели принимать участия в рискованной затее. Когда 23 декабря 1648 года Палата Общин постановила создать комитет для рассмотрения вопроса, каким образом король может быть привлечен к судебной ответственности, началось повальное бегство из Лондона членов парламента. Бежали наиболее опытные юристы — те, кто должен был стать ответственным за разработку обоснований для суда. От участия в суде отказались сразу несколько верховных судей, в частности, Генри Ролл, Оливер Сент-Джонс, Джон Уилд. Все они были назначены на эти должности парламентом, находились у него на службе, были противниками короля, и тем не менее, все они опасались принять участие в судебном процессе — настолько сомнительной и рискованной казалась эта затея.

1 января от имени подготовительного комитета в парламент был внесен проект ордонанса, в котором говорилось: «Поскольку известно, что Карл Стюарт, теперешний король Англии, не довольствуясь многими посягательствами на права и свободы народа, допущенными его предшественниками, задался целью полностью уничтожить древние и основополагающие законы и права этой нации и ввести вместо них произвольное и тираническое правление, ради чего он развязал ужасную войну против парламента и народа, которая опустошила страну, истощила казну, приостановила полезные занятия и торговлю и стоила жизни многим тысячам людей... изменнически и злоумышленно стремился поработить английскую нацию... На страх всем будущим правителям, которые могут пытаться предпринять нечто подобное, король должен быть привлечен к ответу перед специальной судебной палатой, состоящей из 150 членов, назначенных настоящим парламентом, под председательством двух верховных судей»[8].

Не претендуя на уничтожение монархии, ородонанс, меж тем выдвигал «убойные» аргументы против короля. Карл I привлекался к суду за злоупотребления королевской властью.

Палата лордов, где число сторонников короля было подавляющим, единодушно отвергла проект. Вслед за этим лорды объявили о недельном перерыве в заседаниях и поспешно покинули столицу. Но нижняя палата парламента в ответ на это декларировала, что выступает в качестве единственно избранной народом палаты, а народ — источник всякой справедливой власти. Поэтому именно нижняя палата является высшей властью в стране и ее решения не нуждаются в подтверждении никакой другой палаты. Из списка членов специального суда были вычеркнуты значившиеся там немногие имена пэров.

Начался судебный процесс. Обвинение Карлу было сформулировано следующим образом: «Как король Англии, Карл был наделен ограниченной властью управлять страной в согласии с законами, и не иначе. Однако он возымел коварную цель учредить и присвоить себе неограниченную и тираническую власть, дабы управлять по произволу, уничтожив права и привилегии народа; преследуя эту цель, он изменнически и злоумышленно объявил войну парламенту и народу, в нем представленному». Кроме того, Карл обвинялся в подготовке «иноземного вторжения» в Англию, указывалось на преступность развязанной им второй гражданской войны. Именем народа Англии «упомянутый Карл призван к ответу как тиран, изменник, публичный и беспощадный враг английского государства».

Король на скамье подсудимых вел себя с подчеркнутым спокойствием. Когда он выслушал обвинение, то обратился к лорду-президенту суда Джону Брэдшо и собравшимся: «Я хотел бы знать, какой властью я призван сюда, то есть какой законной властью?» Карл отказался признать его законность и тем самым отвечать на предъявленное ему обвинение: «Англия никогда не была выборной монархией, а на протяжении без малого тысячи лет являлась монархией наследственной. Я нахожусь не в качестве признающего власть суда... Я не вижу палаты лордов, которая (вместе с общинами) составляет парламент... Покажите мне законные основания, опирающиеся на слова божьи, Писание или... конституцию королевства, и я отвечу»[9].

Тогда организаторы процесса пустили в ход свидетельские показания. Требовалось дискредитировать короля, прежде всего, в глазах общественного мнения. Крестьянин из Рэтленда рассказал о том, что после взятия королевскими частями города Лестера в присутствии Карла началась поголовная резня взятых в плен защитников города. Когда же один из королевских офицеров попытался приостановить избиение, король ему заметил: «Меня мало беспокоит, если их будет вырезано в три раза больше — они мои враги». Другие свидетели рассказали, что видели короля на поле боя в доспехах, участвующим в сражении. Последние показания были важными с идеологической точки зрения: парламент представлял дело так, что король, лично убивающий своих подданных — не наместник божий, а тиран и убийца.

Показания свидетелей широко тиражировались в газетах тех дней — парламент всячески стремился доказать, что Карл виновен и в тираническом правлении, и в предательстве интересов государства и народа. Основной упор делался на то, что Бог отвернулся от короля. «Были ли вы заступником Англии, кем вы по должности обязаны были являться, или ее врагом и разорителем, пусть судит Англия и весь мир», говорил Джон Брэдшоу в заключительной речи на суде над Карлом. В своей речи лорду-президенту суда удалось изложить исторические и юридические основания приговора. Основной тезис Брэдшоу был следующим: «Существует договор, заключенный между королем и его народом, и обязательства, из него вытекающие, обоюдосторонние. Обязанность суверена защищать свой народ, обязанность народа — верность суверену. Если король однажды нарушил свою клятву и свои обязательства, он уничтожил свой суверенитет». Очевидная демагогия, но сработало замечательно, в том числе и потому, что Англия не знала подобных открытых судилищ, тем более, столь высокого уровня.

Но не теряли времени и сторонники Карла, потому суд торопился: агитация против суда в Лондоне и за его пределами достигла апогея. Проповедники Принс и Уокер, находясь в тюрьме, издавали памфлеты против армии, которая была, по их мнению, организатором судилища. Иные проповедники делали то же в ежедневных устных проповедях, в церковных приходах, на улицах и площадях. Сторонники короля множились, и недалек был тот день, когда никакие аргументы парламента не смогут удержать Карла в тюрьме.

В этот момент решающую роль сыграл генерал-лейтенант парламентской армии Оливер Кромвель. Занимавший ранее двусмысленную позицию, под давлением армии, он принял решение встать на сторону тех, кто требовал казни. Впоследствии это решение Кромвель назовет «жестокой необходимостью», а в то время он использовал весь свой огромный авторитет в армии для дискредитации короля и его сторонников. Кромвель публично заявил, что «нельзя верить ни единому слову, ни одному предложению или обещанию Карла». «Как можно ожидать добра от человека, от которого сам всевышний отшатнулся» - в этом был пафос речи Кромвеля. Судьба короля была решена, а современникам была доказана его вина: ведь, на самом деле поддерживаемый Богом король не мог потерпеть столько поражений, и, тем более, попасться в руки своих противников.

Однако казнь суверена все равно была событием экстраординарным. После ее свершения палач поднял голову бывшего короля, но слова «вот голова изменника» (традиционные при казни изменников и врагов государства) так и не были произнесены. Голову короля пришили обратно к телу, чтобы родственники имели возможность достойно проститься и похоронить его. Тело Карла было отвезено в Виндзор, 8 февраля в часовне Генриха VIII состоялось погребение. Политически парламент выиграл. В Англии была провозглашена республика.

Почти сразу же после смерти Кромвеля – всего лишь 2 года спустя - на трон вновь сел монарх — сын Карла Карл II. Труп королевского обвинителя - Джона Брэдшоу, погребенный в Вестминстерском аббатстве, после реставрации был эксгумирован, подвергнут посмертной казни и зарыт под виселицей вместе с трупами Оливера Кромвеля и его друга и коллеги полководца Генри Айртона. Головы этих трех фронтменов времен английской гражданской войны были отрублены и насажены на шесты около Вестминстерского дворца в качестве наглядной агитации: что бывает с теми, кто поднимает руку на монарха. Да, пусть парламенту и удалось казнить «тирана», но саму идею монархии дискредитировать было невозможно: в конце концов, Великобритания остается монархией до сих пор. А сам факт посмертной казни Кромвеля, Айртона и Брэдшоу стал не менее значимым актом пропаганды, чем казнь Карла I.

 

Изобретение революции

Интересно, что сегодня мы, называя английскую гражданскую войну революцией, вкладываем в это слово совершенно не тот смысл, что современники Карла и Кромвеля! Слово «революция» применялось изначально в астрономии и означало в XIII – XIV веках последовательное и возвратное движение небесных тел, обращение, движение по орбите. В политике это слово было закреплено в 1688 году после «Славной революции» в Англии, когда Вильгельм Оранский сверг своего тестя Якова II. Использование термина «революция» в отношении событий 1688 года подразумевало контекст возвращения к норме. То есть, изначально революция воспринималась именно как реставрация и возвращение прежних обычаев. Лишь впоследствии стало очевидно, что этот процесс «нормализации» как в Португалии, так и в Англии привел к радикальным переменам в обеих странах. И лишь потом слово «революция» стало восприниматься не как возвращение старых порядков, а как перемены, закрывающие старые пути, и открывающие новые.

Революция (точнее, казнь суверена) требовала осмысления. Идеологические изыскания английских философов XVII-XVIII вв все в той или иной степени обращены к теме и роли государства. Конечно, работы Томаса Гоббса, Джона Локка и Дэвида Юма вряд ли могут сами по себе рассматриваться как пропаганда. Но они являются важнейшей базой для пропагандистов любой эпохи. В отличие от работы Эдмунда Берка, опубликовавшего в 1790 году консервативный манифест «Размышления о революции во Франции», в котором он подверг критике революцию как способ переустроения государства. Этот манифест и сам по себе был и фактором пропаганды, и стал основой для пропагандистских концепций консерваторов и контрреволюционеров конца XVIII – нач. XIX вв.

Конечно, сразу после казни Карла I, английские философы пытались понять реальность, в которой они оказались. Томас Гоббс в «Левиафане» (1651) пишет, что «многие были рады видеть недавние смуты в Англии из желания подражать Нидерландам, полагая, что для увеличения богатств страны не требуется ничего больше, как изменить, подобно Нидерландам, форму правления. В самом деле, люди по самой своей природе жаждут перемен. Если поэтому они имеют перед собой пример соседних народов, которые еще и разбогатели при этом, то они не могут не прислушиваться к тем, кто подстрекает их к переменам. И они рады, когда смута начинается, хотя горюют, когда беспорядки принимают затяжной характер, подобно тому, как нетерпеливые люди, заболевшие чесоткой, раздирают себя ногтями, пока боль не становится нестерпимой». То есть, Гоббс видит все несовершенство существовавшего раньше абсолютистского строя, однако он полагает, что перемены равнозначны беспорядкам. При этом, Гоббс рассказывает нам, что среди англичан, по крайней мере образованных, довольно активно шла агитация за использование опыта Нидерландов с их столетней революцией (1566 – 1648).

Младший современник Гоббса Джон Локк в «Двух трактатах о правлении» рассматривает революцию как следствие ошибок властей и даже оправдывает народное возмущение: «революции не происходят при всяком незначительном непорядке в общественных делах. Грубые ошибки со стороны власти, многочисленные неправильные и неудобные законы и все промахи человеческой слабости народ перенесет без бунта и ропота. Но если в результате длинного ряда злоупотреблений, правонарушений и хитростей, направленных к одному и тому же, народу становится ясно, что здесь имеется определенный умысел, и он не может не чувствовать, что его гнетет, и не видеть, куда он идет, то не приходится удивляться, что народ восстает и пытается передать власть в руки тех, кто может обеспечить ему достижение целей, ради которых первоначально создавалось государство и без которых древние названия и благовидные формы ничуть не лучше, а гораздо хуже, чем естественное состояние или чистейшая анархия».

Но Локк в этом был одинок. Другие английские философы явно не были согласны с подобным подходом. Революция — это регресс, пишет в «Опытах истории гражданского общества» Адам Фергюсон (1766). Шотландец Дэвид Юм соглашается с ним: «Хотя в некоторых случаях сопротивление верховной власти может быть оправдываемо как здравой политикой, так и моралью, несомненно, что при обычном течении дел человеческих ничто не может быть более пагубным и преступным; не говоря уже о потрясениях, обычно сопровождающих революции, подобный образ действий прямо ведет к ниспровержению всякого правительства и порождает всеобщую анархию, всеобщую смуту среди человечества». Философы в Британии на собственном опыте видели, что даже если свержение деспотизма может быть оправдано, грядущая анархия представляется куда более страшным злом, чем деспотизм. Эта едва ли не единодушная позиция создавала определенную базу для идеологической работы с английским общественным мнением. А уж после начала Французской революции…

Как говорилось выше, английский парламентарий Эдмунд Берк опубликовал в 1790 году консервативный манифест «Размышления о революции во Франции». Признавая, что старый режим совершил множество ошибок, Берк отмечает, что революция противоестественна, главным образом, «в связи с тем, что она умышленно и сознательно разрушила «все мнения и предрассудки, которые поддерживали правле­ние», то есть его легитимность»[10]. То есть, разрушение идеологических основ, на которых базировалось правление, по мнению Берка было чуть ли не главным показателем того, что режим может рухнуть. Это важное в контексте пропаганды и идеологической работы замечание ничуть не менее важно, чем выводы Берка, касательно причин революции: «выходцы из буржуазии, достигшие по своему богатству уровня аристократии, не получили общественного положения и достоинства, каких богатство по соображениям разума и политики заслуживает в любой стране»[11].

Во Франции изучение английского опыта революции в эпоху Просвещения также находилось на острие политической мысли. В «Энциклопедии» Дидро статья «Революция» была написана Луи де Жокуром в 1765 году, за четверть века до того, как империя погрузится в кровавую бойню революционных событий. Считается, кстати говоря, что именно «Энциклопедия» во многом подготовила революционные события. Процитирую статью целиком: «Слово это происходит от латинского revolvere - переворачивать. Нет таких государств, в которых не совершилось бы больше или меньше революций. Аббат Верто дал нам две или три превосходные истории революций в Швеции, в Римской республике и др. Хотя в Великобритании в разное время было много революций, англичане особо наделяют этим именем революцию 1688 г., когда принц Оранский Вильгельм Нассаусский занял трон вместо своего тестя Якова Стюарта. Плохое управление короля Якова, говорит милорд Болингброк, сделало революцию неизбежной и осуществимой, но это плохое управление, как и все его предшествующее поведение, проистекало из его слепой приверженности папе и принципам деспотизма, от чего не могли его отвратить никакие предупреждения. Эта приверженность проистекала из жизни в изгнании королевской семьи, причиной которого была узурпация власти Кромвелем, узурпация же Кромвеля была порождена предыдущим восстанием, начавшимся не без основания в отношении свободы, но без всякого стоящего предлога по отношению к религии»[12].

Стоит отметить, что публикация самой «Энциклопедии» - это был такой же акт пропаганды. Игра вдолгую. Воспитание поколений на нужных идеях. Французские просветители не мелочились. Вряд ли они, конечно, предполагали, к чему именно приведет их работа — Франция на всем скаку летела уже к своей собственной революции. Падение Бастилии 14 июля 1789 года ознаменовало десятилетие, которое во всем мире было воспринято с ужасом, а во Франции с облегчением и надеждой на прогресс и перемены.

 

Рождение идеологии

Особую роль в истории мировой пропаганды следует отвести эпохе, предшествующей французской революции конца XVIII в., самой революции и периоду, наступившему после. Фундамент для этого нового этапа готовился на протяжении всего XVIII в. Идеологи Просвещения создали так много образов и идеологем, что с ними до сего дня активно работают все бойцы идеологического фронта. Многие современные идеологии, включая либерализм, берут свою основу именно в эту эпоху. Демократические традиции, понимание политических свобод и прав человека точно так же коренятся в работах гениев времен эпохи Просвещения. То есть, пропагандисту, ежедневно имеющему дело с вопросами столкновения идеологий, знать, «откуда ноги растут», необходимо. Из деятелей эпохи Просвещения особенное внимание следует обратить на Руссо, Гоббса, Локка, Франклина. Внимания, конечно же заслуживает и Эдмунд Берк, ирландец, один из главных интеллектуальных оппонентов Великой Французской революции.

Интересно, что именно из Просвещения к нам дошла довольно вредная в пропагандистской деятельности и невозможная в обычной жизни, но часто упоминаемая фраза Вольтера «Я не согласен ни с одним словом, которое Вы говорите, но готов умереть за Ваше право это говорить». Настоящий пропагандист, в том случае, если не согласен со словами, которые произносит оппонент, должен приложить максимум усилий для того, чтобы общество не воспринимало доводы противной стороны, а разделяло вашу точку зрения. Тут нет ничего общего с цензурой - это всего лишь часть психологической войны, или, как говорят японцы, применительно к пропаганде – битвы идей.

Собственно, касательно Вольтера все понятно – его судьба пообтесала так, что для него цензура стала главным врагом – за стихи и прозу Вольтера бросали в тюрьмы и изгоняли из Франции и Пруссии. Тем не менее, носить на руках этого философа в наше время было бы верхом цинизма: Вольтер, в частности, был резким противником народного образования и во многом поддерживал косную сословную систему. А уж эта его пресловутая фраза никоим образом не состыковывалась с практиками революционной эпохи с цензурой и репрессиями за неугодные высказывания. Некоторым укорачивали язык вместе с головой.

Через полтора столетия после казни Карла I, французы, последовав примеру островных соседей, отрубили 21 января 1793 года голову и своему собственному монарху Людовику XVI. Еще ранее они провозгласили республику. Масштабное явление, известное как Великая Французская революция изменило все человечество. Данный период французской истории, несомненно, имеет всемирное значение. Сыграл он свою роль и в развитии механизмов пропаганды.

Как пишет отечественный исследователь Ю. Куркина, «вряд ли можно считать публицистику эпохи революции пропагандой, инспирированной определенными группировками. Известные имена авторов — это в основном имена независимых политических деятелей. Кроме того, каждый памфлет производит впечатление самостоятельного произведения. Практически не встречается "цепочек" из нескольких памфлетов, которые замыкали бы полемику в кругу профессиональных публицистов. Каждая брошюра содержит оценку определенного события или деятельности какого-то лица или общества, но почти не встречается прямых апологий, которые могли бы свидетельствовать о заказе. Это дает основание считать, что в большинстве своем публицистика эпохи революции может считаться действительным зеркалом общественного мнения, а не проявлением партийной пропаганды»[13].

Это своя рода «стихийная пропаганда» - без внятного заказчика, ориентированная, прежде всего, на прямое взаимодействие с толпой. Она не была подчинена единой линии, не было продуманной кампании, но меж тем сами механизмы хорошо узнаются и сегодня. Революционное правительство быстро оценило эффективные методы работы с общественным мнением — уже к 1793 году возникает де-факто правительственный заказ на «правильную» подачу новостей и интерпретацию происходящего (особенно важно это было в условиях интервенции).

Активно во Франции того периода развивалось газетное дело. Следует отметить, что французская печатная журналистика появилась в 1605 году — с газеты Aviso, выпускавшейся в Страсбурге. Впрочем, газеты того периода — это преимущественно листки с объявлениями. Но уже кардинал Ришелье оценил новшество — при нем начинается издание еженедельника La Gazette. Газета печаталась огромным для того времени тиражом — 1200 экземпляров, она распространялась как в самом Париже, так и в провинции. Сначала в ней было всего 2 полосы, потом 4, потом 6, 8 и 12. На пике тираж ее достигал 12 тысяч экземпляров. Газета, разумеется, оставалась подцензурной. И это очевидно сегодня - La Gazette, скажем, обходила молчанием события 1789 года, поэтому в издании даже не было упомянуто о взятии Бастилии 14 июля. В газете преимущественно публиковался официоз — королевские указы, сплетни и новости из-за границы.

У настоящих интеллектуалов работа газетчиков никакого энтузиазма не вызывала. Руссо писал так: «Что такое периодическое издание? Эфемерное, лишенное всяких достоинств, не приносящее пользы произведение, чтением которого пренебрегают серьезно образованные люди и назначение которого - тешить тщеславие глупцов и женщин, ничему их не научая»[14]. Но тиражи говорили сами за себя — читатели голосовали за газету, в том числе деньгами.

 

Дело о бриллиантовом ожерелье

Одним из наиболее популярных пропагандистских жанров времен Французской революции стал жанр памфлетов. Само развитие жанра связано с ходом политической борьбы и с развитием свободы печати. Уже после собрания нотаблей 1787 года во Франции стало появляться большое количество памфлетов и брошюр. Оно еще более выросло после указа 5 июля 1788 года, разрешавшего письменное изложение мнений по поводу предстоящего созыва Генеральных штатов всеми «сведущими людьми королевства». По этому указу ни один текст, посвященный созыву Генеральных штатов, не мог преследоваться по закону. Де-факто это было объявлением свободы слова.

Не будь памфлетов, не было бы и революции. Это так же верно, как если бы не было бы Марии Антуанетты, то не было бы и памфлетов, без которых не было бы революции. Дофина (жена наследника), а затем королева Франции – Мария Антуанетта оказалась настолько несовместимой с Версалем, что стала катализатором самых чудовищных процессов во французских элитных кругах даже не осознавая это. С ходу ввязавшись в конфликт с любовницей короля мадам Дюбарри, еще будучи никому не нужной дофиной, Мария Антуанетта лишь подчеркнула, что является управляемым персонажем. Ей умело играли «тетушки» будущего короля. Ей управляли знакомые. Ей вовсю пользовались подруги. И все это происходило в замкнутой системе, в которой любое действие становилось тут же известно всем.

На примере «дела о бриллиантовом ожерелье» можно проследить, как формировался «черный миф» о Марии Антуанетте, какими средствами его рисовали для общественности, и как в этом помогали внешние игроки. Итак, суть дела. После смерти короля Людовика XV, у ювелиров осталось заказанное им и не оплаченное огромное бриллиантовое ожерелье для графини мадам Дюбарри. После смерти короля фаворитку «раскулачили» и посадили в тюрьму. А ожерелье осталось у ювелиров. Купить его мог бы только король. Королева Мария Антуанетта не имела таких денег, а просить подобную сумму у Людовика не могла, поскольку и без того, постоянно тянула из казны огромные суммы, которые выбрасывала на ветер. Авантюристка графиня Жанна Ламотт-Валуа, как ей казалось, придумала изящный план по обогащению. Она пришла к ювелирам и заявила, что готова выступить посредником между ними и королевой. Потом она сообщила ювелирам, что обо всем договорилась, а переговоры от имени королевы будет вести кардинал Луи де Роган. Кардинала Ламотт ввела в заблуждение, устроив ему встречу якобы с королевой, но на самом деле, с переодетой служанкой. Кардинал явился к ювелирам и купил у них ожерелье, передав часть наличными, а часть расписками. Но когда пришли сроки платежа, оказалось, что платить никто не собирался. Королева вообще не знала ничего об этой покупке, а подписи на расписках оказались фальшивыми.

Ювелиры сделали этот факт публичным, и тут же начались аресты подозреваемых, в том числе и авантюриста Алессандро Калиостро. Публичный судебный процесс в парижском парламенте привел к тому, что слух о склоках, заговорах и кознях аристократов очень быстро разошелся по стране. Жанну Ламотт клеймили печатью воровки. Но та вскоре бежала из страны и оказалась в Лондоне, откуда вскоре во Францию пошли «мемуары» о королеве, в которых Ламотт подавала Марию-Антуанетту в качестве распутной и развратной транжиры. Репутации королевы был нанесен непоправимый урон. Можно уверенно говорить, что именно мемуары «Жизнь Жанны де Сен-Реми, де Валуа, графини де ля Мотт и т. д., описанная ею самой» стали той соломинкой, которая переломила спину верблюду. Отношение к Марии-Антуанетте в обществе больше никогда не будет позитивным.

 

Рождение общественного мнения

Черный пиар могуч. Многие и по сей день уверены, что именно Мария Антуанетта произнесла фразу «Нет хлеба, так пусть едят пирожные». И переубедить их невозможно. Но реальность такова, что эту фразу впервые упоминает Жан-Жак Руссо в «Исповеди», которую он закончил в 1770 году. И относилась она не к Марии Антуанетте, которая только в апреле 1770 года приехала в страну и еще была никому вообще не известна. Но народная молва сурова, и вскоре после того, как репутация Марии-Антуанетты начала рушиться из-за дела об ожерелье, слухов о ее амурных отношениях с подругами и любовниками, а также правдивыми отчетами о гигантских подарках и расходах на свое окружение, вскоре после этого невозможно было убедить кого бы то ни было, что Мария Антуанетта этих слов не говорила.

Уже в ходе самой революции возникает огромное множество памфлетов, направленных против отдельных государственных деятелей. Наиболее «популярной» в этом смысле стала фигура Марии-Антуанетты. Памфлетисты посвящали ей стихи, песни, устраивали маскарады, публиковали монологи «самой» королевы. Ее упрекали в том, что она иностранка, в расточительности, враждебности к французскому народу и революции. Вот колоритный текст памфлета тех лет (рассказ ведется от имени королевы): «Есть ли что-либо более приятное для королевы, чем видеть льющейся ненавистную ей кровь? Французы! Моя ненависть к вам угаснет лишь в могиле»[15]. Одной из центральных тем памфлетов стала развратная жизнь королевы. Даже там, где подобное не является основной темой, о развратности королевы обязательно упоминается.

Всплеск активности памфлетистов не мог состояться без активного развития газетного дела. Несмотря на довольно кустарный метод производства (по нашим современным представлениям: ручной пресс давал возможность печатать не более 3 тыс. печатных единиц в сутки), новые издания появлялись практически каждый день. Многие из них были весьма недолговечны: после Термидора «Газета Бонапарта и добродетельных людей», например, просуществовала всего двадцать дней.

Одним из наиболее ярких и радикальных памфлетистов эпохи был без сомнений Марат. Уже 12 сентября 1789 года Марат начал выпускать «Парижского публициста», продолжением которого явилось издание «Друг народа» - одна из самых знаменитых газет революции. Газету эту надо сказать, Марат издавал в одиночку. «Друг народа» критиковал недостаточно радикальную политику революционных властей. Против Марата и его газеты несколько раз возбуждалось судебное преследование. Влияние «Друга народа» было довольно велико: появлялись даже «клоны» издания, которые выпускали политические противники Марата. Целью таких фальсификаций была дискредитация Марата. Его взгляды утрировались до абсурда, на что он не раз жаловался на все тех же страницах своего «Друга народа».

Отметим, что и памфлеты в адрес королевы, и воспоминания госпожи Ламотт, и поддельный «Друг народа» - все это то, что в современности называется «черным пиаром». И все это было задействовано уже в революционной Франции!

Еще одним популярным радикальным памфлетистом того времени был Камилл Демулен, прославившийся своей агитацией в июльские дни 1789 года и памфлетом «Речь с фонаря к парижанам». В повести «Заговор равных» (про заговор Гракха Бабефа против Директории) писатель Илья Эренбург так описывает события того периода: «Газетчики выкрикивают: «Замечательное произведение Демулена. Речь фонаря к парижанам!» Берут нарасхват. Здорово написано!.. Ржавый фонарь, конечно, не умеет разговаривать. За него говорит молодой журналист Камилл Демулен, и парижане хорошо понимают язык фонаря. Бабеф тоже читает не отрываясь: бойкое перо!.. С воодушевлением он восклицает:

- Вот что значит свобода нации — теперь каждый может говорить все, что ему вздумается!..

Перед ним, однако, пика, а на пике голова бывшего контролера финансов Фулона».

Это художественное описание. Но само настроение передано, как представляется, верно. Восторг парижан от внезапной свободы слова и конкуренции разного рода памфлетистов (Демулен был одним из лучших авторов) с одной стороны, и внесудебные и судебные жестокие расправы с аристократами и их сторонниками – с другой.

Осенью 1789 года Демулен стал выпускать газету под названием «Революции Франции и Брабанта и тех королевств, которые, потребовав от Национального собрания и приняв кокарду, заслужат место в летописях свободы». Страницы этого издания были заполнены язвительными нападками на двор и правых членов Национального собрания. Уже после закрытия своего издания Демулен писал в одном из своих текстов, анонсируя выход нового издания: «В настоящее время газета - это власть, самая большая власть: Трепещите, интриганы, карьеристы, аристократы и контрреволюционеры всех мастей! Я еще раз скажу всю правду обо всех партиях»[16]. И Демулен ничуть не преуменьшал. Владея популярной газетой, человек в то время по значимости мог сравниться с министром.

Роялисты отвечали радикалам в своей печати. Первой на защиту трона встала «Газета двора и города». Позже к ней присоединились «Друг короля» и «Деяния апостолов». В этих газетах давались карикатурные изображения революции, использовались сарказм и язвительность по отношению к некоторым депутатам Национального собрания, вовсю распространялись сплетни о частной жизни депутатов третьего сословия и демократических журналистов, публиковались всевозможные пародии на революционные произведения, эпиграммы. Сотрудники «Деяний апостолов» во главе с графом де Ривароль выступали с яростными нападками на оппозиционных двору членов Собрания, призывали к расправе с ними. Со страниц «Деяний» и «Друга короля» впервые прозвучали угрозы «обновить Францию в кровавой купели», отправить на эшафот «мятежников». А мятежниками в глазах роялистских публицистов были все противники феодально-абсолютистского строя. Эти газеты пользовались большим успехом в аристократических кругах и при дворе. Людовик XVI и Мария-Антуанетта были постоянными его читателями. Нельзя также отрицать, что радикализм и боевой настрой «Деяний» и «Друга короля» во многом способствовал радикализации и их оппонентов.

Еще одним важным инструментом политической агитации тех лет стала политическая карикатура. Карикатура была популярной во Франции еще задолго до революционных событий, но именно в период политической борьбы времен революции изображения на актуально-политические темы стали настоящим оружием информационных войн. Карикатура позволяла агитировать неграмотных, которых среди населения было большинство.

Карикатура 1789 года «Третье сословие». Мещане, купечество и крестьяне тянут на себе два привилегированных во французской монархии сословия - дворян и священников. Третье сословие было движущей силой революции.

Новые революционные власти этот метод агитации оценили довольно быстро. С одной стороны, карикатура помогала поддерживать в народе патриотические настроения, а с другой, – направлять его внимание в нужное русло. С помощью сатирических картинок было легко формировать общественное мнение, поэтому популярные гравюры выставлялись прямо на улицах Парижа. Помимо картин на революционные сюжеты, Комитет общественного спасения заказывает художникам и карикатуры. Специальным решением Комитета общественного спасения от 12 сентября 1793 года депутату Давиду поручалось «использовать таланты и средства, находящиеся в его ведении, на то, чтобы увеличить количество гравюр, карикатур, которыми следует разбудить общественные умы и дать почувствовать, насколько жестоки и смешны враги свободы и республики». Еще раньше, чем пользу, революционные власти Франции оценили опасность карикатур. Уже в июле 1791 года Национальное собрание издает декрет, запрещающий публикацию текстов или изображений, которые носят подстрекательский характер против власти. А еще год спустя печатание и распространение подрывных гравюр становится уже серьезным преступлением.

В качестве методов пропагандистской борьбы использовались и другие народные жанры, в частности песни. В популярных песнях времен революции отношение к дворянству и к королевским чиновникам было откровенно враждебным. В одной из песен на взятие Бастилии упоминается «шайка господ», которой предлагается «убираться вон». В «Новой песне на взятие Бастилии» поется об аристократах, сопротивляющихся революции. Речь идет об «угрожающей гидре», которая «дышит бессильной злобой» и сто голов которой должны быть обрублены топором. В «Письме одного башмачника к другому» говорится как о коварной и антинародной силе — о «больших сеньорах», которые жиреют, в то время как народ стонет. Позже и король был включен в отрицательный образ старого порядка и описывался как враг революции[17]. Это помогало дискредитировать монархию и лично Людовика, что в конечном счете довело короля до эшафота. А вот революционная «Марсельеза» является гимном Франции по сей день (кстати, русский вариант под названием «Рабочая Марсельеза» исполнялся в качестве гимна после Февральской революции и в Советской России).

Еще один важный инструмент информационного воздействия времен Французской революции — распространение слухов. Наиболее показательным тут является паника лета 1789 года, получившая название «Великий страх». В самый разгар революционных событий в Париже в провинциях вспыхивали бунты и восстания крестьян и низших сословий. Они возникли в обстановке активно распускавшихся слухов об «аристократическом заговоре» короля и его приближенных. Крестьяне восставали против землевладельцев, нападали на дворцы и уничтожали феодальные документы, опасаясь, что аристократы вернутся и заставят платить отмененные революцией подати. Крестьянские восстания в провинциях оказали на развитие революционных процессов самое непосредственное влияние. Вечером 4 августа 1789 года виконт де Ноай поднялся на трибуну Учредительного собрания и предложил для успокоения бунтовщиков взять и ликвидировать сословные привилегии. Следом выступил д’Эгийон, призвав ввести равное для всех налогообложение и отменить сеньориальные права за выкуп. Почти все выступавшие представители первого сословия в едином порыве отказывались от исключительного права на охоту, сеньориальных судов, церковной десятины, провинциальных и муниципальных привилегий и прочего наследия «старого порядка». Это заседание, вошедшее в историю как «Ночь чудес», закончилось под утро присвоением Людовику XVI титула «Восстановитель французской свободы»[18]. Для того, чтобы были приняты уникальные решения, невозможные в обычных условиях, понадобился всего лишь один слух, обошедший всю страну и ставшей причиной крестьянских восстаний.

Разумеется, позже были приняты и соответствующие нормативные акты. 26 августа 1789 г. Учредительное собрание приняло «Декларацию прав человека и гражданина». Это документ колоссальной пропагандистской силы. Подчеркивая равенство всех перед законом, неотчуждаемость «естественных» прав человека и другие демократические идеи, Декларация стала краеугольным камнем всех современных демократий. Борьба Старого порядка и Революции только разгоралась, но вооруженные Декларацией революционеры легко завоевывали себе все больше и больше сторонников. В том числе, и среди представителей правящих сословий – ведь, как мы раньше уже успели убедиться, пропаганда идей либерализма и демократии гуманистами эпохи Просвещения оказалась очень действенной, а велась она, в первую очередь, среди дворянства, духовенства и купечества. Да и антиклерикальный и реформистский фундаменты, щедро сбавленные идеями эпохи Ренессанса, также не следует сбрасывать со счетов.

Следует упомянуть и такой необычный жанр пропаганды как создание нового революционного республиканского календаря. Он начал действовать с 1793 года, а отменен был в 1806 году. Календарь знаменовал отказ от христианских традиций и подчеркивал значение «естественной религии», ассоциируемой с природой. Так, все месяцы носили связанные с природой названия – вандемьер (22 сентября 21 октября) – месяц сбора винограда; брюмер (по 20 ноября) – месяц туманов, фример (по 20 декабря) – месяц заморозков. Революционеры взяли на вооружение опыт Октавиана Августа и творчески переработали его. Действительно, «отрекаясь от старого мира и отрясая прах его со своих ног»[19], французские революционеры перечеркивали все, связанное с прошлым.

Продвижение идеи революционного календаря было возложено на Конвент – действовала специальная комиссия под руководством Жильбера Рома. А истоком идеи естественной религии стали труды времен Просвещения, в частности, работы Жана-Жака Руссо и Вольтера. Календарь, на самом деле –- крайне эффективное средство регулярной пропаганды и, что немаловажно – разрыва с традицией Старого порядка. Поэтому деятельность революционеров в пропагандистском плане следует признать крайне эффективной. Не зря Наполеон почти сразу же отказался от революционного календаря, чтобы подчеркнуть преемственность своей Империи и империи старого времени.

В условиях свободы слова времен революции стала понятна и необходимость контроля за информацией. Так, при Директории было создано «Бюро по контролю над общественным мнением». Во главе этого института стоял Жозеф Фуше – министр Полиции. Развивая традиции королевской Франции, Фуше распустил широкую сеть осведомителей – то есть, создал аппарат мониторинга настроений общества. Он же организовал досье как на подозрительных французов, так и на лидеров общественного мнения.

В целом можно констатировать, что во времена Французской революции пропаганда переживает настоящий расцвет. До уровня, который был характерен французам в конце XVIII – начале XIX веков, весь мир дойдет только ко Второй мировой войне.