Голод второго рода

Когда я разбирался с идейной эволюцией Ленина от «Развития капитализма»-1899 до «Государства и революции»-1917, одна вещь мне была непонятна — постоянная крикливая критика «обманки буржуазных свобод» и конкретно «буржуазной демократии»..

Положил себе в этом разобраться — очевидно, там было некое «общее место», проработанное марксистами-теоретиками, и Ленин просто апеллировал к нему в кругу своих.

Как я понял. В основном у Энгельса, который больше социальный философ, чем Маркс. Труд есть основная форма несвободы, присущая человеку вообще — чтобы выживать, человек вынужден трудом добывать себе пропитание; труд, действительно, «сделал из обезьяны человека», но сделал путём непрерывного насилия и закрепощения.

Но так было до тех пор, пока человек в своей трудовой деятельности взаимодействовал в основном с природой и один на один. Однако когда труд стал коллективным, взаимодействовать теперь уже стало нужно не с природой, а с социумом, с теми институтами, которые тебе и определяют твое место в пресловутом «разделении труда» и соответствующую долю в распределении благ. И теперь уже это не слепые силы природы гнетут человека, а вполне себе зрячие силы социальных машин, всякий разный «общественный строй».

Но при этом те же машины создавали пространство для узких и небольших социальных групп, в котором они могли быть от этого самого проклятия обязательного труда освобождены. Рабовладельцы, феодалы, капиталисты: эксплуатируя труд других, они получали сами свободу от этого векового проклятья. Однако оборотной стороной медали был регулярный риск бунта со стороны эксплуатируемых классов, для предотвращения и/или подавления которого регулярно придумывались всякие придумки — в частности, государство.

Соответственно, идея коммунизма состояла в том, чтобы освободить от проклятия труда не узкую категорию избранных, а вообще всех и везде. Не в том смысле, чтобы никто ничего не делал, а в том смысле, чтобы каждый мог делать что ему вздумается, хоть бы даже и ничего, и от этого никак не зависело ни его выживание, ни его благосостояние.

А кто бы тогда работал? Машины. Идея была в том, что уровень развития производительных сил неизбежно достигнет той точки, при которой машины вместо людей сами будут добывать и производить все необходимое человечеству, а оно, это человечество, наконец-то обретёт свободу и станет самим собой. Избавится от проклятия, которое в то же время и было основным движком антропогенеза, и заменит труд свободным творчеством.

Итак. Социализм — это когда все еще работают, но эксплуатация уже устранена, и блага делятся между всеми в некотором полуавтоматическом режиме. Коммунизм — это когда вообще никто не работает — в смысле не работает ради пропитания.

Так понимаемая свобода, помимо всего прочего, обнуляла любые известные свободы капиталистического мира. Их марксистский критик говорил так: пока люди вынуждены зарабатывать себе на пропитание, да еще и не в «лесу», а в «городе» (то есть идти наниматься к его «хозяевам» на их условиях либо подыхать с голоду) — все рассказы про демократические свободы это чушь и обман. Правящие классы, то есть владельцы систем распределения общего блага, найдут способы сделать так, чтобы любая политическая активность большинства трудозависимых была подчинена интересам этих классов, а не своим собственным.

Под этим углом зрения и правовое государство, и демократические институты (партии, выборы, парламенты и т.д.), и уж тем более религия или гражданская религия (национализм) — это все есть одно только чистое, беспримесное на....во. Набор конструкций, удерживающих эксплуатируемые классы под ярмом эксплуатации, и облегчающих, а попутно и легитимирующих присвоение эксплуататорами результатов их труда.

Социалистические эксперименты ХХ века опытным путём установили: при любой социалистической попытке «освобождения труда» люди перестают хотеть работать и уходят всем трудящимся классом в перманентный запой практически сразу, гораздо раньше, чем «развитие производительных сил» предоставляет им такую возможность. В этом месте со стороны победившей «диктатуры пролетариата» поневоле начинается опять довольно-таки зверское принуждение, по поводу которого еще Троцкий задавал резонный вопрос: а чем «социалистическое» принуждение отличается от капиталистического, если только не большей жестокостью?

Аналогичным образом с демократией и ее свободами. При капитализме главным мотиватором и принуждателем человека является его пустой желудок: хочешь-не хочешь — арбайтен. При социализме, наполнив хотя бы по минимуму всем желудки, система сталкивается с тем, что работать никто не хочет ни в какую, ибо внутренняя мотивация больше не действует. И тогда вместо желудка в роли принуждателя оказывается уже партком. Что, конечно, воспринимается субъективно как куда большая несвобода и тирания. Опять-таки, централизованный принцип распределения обобществленных благ требует консенсуса, а значит, в пределе исключает многопартийность и борьбу партий (мы сейчас даже в ни разу не марксистской нынешней РФ видим ту же проблему).

Но с советским марксизмом более-менее понятно: он потерпел именно идейное, теоретическое поражение — задолго до краха СССР. Не сумев ни объяснить, ни даже увидеть хотя бы то, что описано у меня в предыдущем абзаце. Куда интереснее и поучительнее то, что в то же самое время произошло с капитализмом.

А с ним произошло следующее. Подъем производительных сил — НТР — в принципе довёл вплотную человечество до ситуации, когда для удовлетворения базовых потребностей работать уже необязательно. Технически — повторяю, технически — объем производимых благ в единицу времени позволяет выживать и сносно существовать вообще каждому представителю рода человеческого, как работающему, так и неработающему, а рабсилы стало требоваться все меньше. Плюс к тому, постоянное давление со стороны «другого строя» привело к внедрению все большего количества элементов социального государства в странах с частной собственностью и рыночной экономикой. Как результат — начали возникать и активно расти социальные страты «профессиональных бездельников» — людей, поколениями сидящих на велфере и ни к какой работе уже просто неспособных. Надо ли говорить, что эти среды стали рассадниками наркоторговли, криминала, терроризма, проституции и тому подобных социальных язв.

Подлила масла в огонь глобализация — не столько даже экономическая, сколько политическая («экспорт демократии» и прочий неоколониализм) — обе они породили не только перенос производств (с ним понятно), но и большие миграционные волны. Все это послужило катализатором стремительного формирования нового пролетариата (в изначальном древнеримском смысле) — ничем не занятого плебса, живущего подачками от власти и вечно требующего «хлеба и зрелищ».

Но принципиальное отличие капитализма, главный источник его мощи — это опора на внутренние человеческие мотивации. На желания, сколь угодно низменные и примитивные — они, собственно, и есть плечо, к которому крепится смитовская «невидимая рука». Рыночная модель построена на довольно-таки циничной антропологии, в которой рациональный выбор — всего лишь инструментарий обслуживания инстинктов, на базовой одинаковости которых как раз и строятся чуть более чем все аналитическо-управленческие технологии в этой сфере.

Поэтому и проблемы свои он решает этим же способом. В ситуации, когда голод первого рода, то есть физический дефицит пищи, отходит на второй план, он искусственно конструирует голод второго рода — потребительский голод по Бодрийяру. Включается машина пропаганды/рекламы/стимулирования, которая заставляет человека непрерывно хотеть, причем хотеть бесконечно — тряпку, гаджет, автомобиль, квартиру, яхту, самолёт… Гордых он цепляет на «достигательстве», жадных на стяжательстве, активных на благотворительстве («скольким я мог бы помочь»), всех и вся — на сексе (превратив его в рыночный товар на всех уровнях от лупанария до семьи), а особых умников — на «свободе» (имеешь ренту — можешь путешествовать-читать-просветляться и т.д.). Но главное, что он производит, причем всегда сверх меры — это «потребности».

Понятно, что это очень опасная игра. Ибо люди, чьи потребности (хоть бы и искусственно сконструированные и вменённые им) долго не удовлетворяются, рано или поздно впадают в психоз — кто-то убивает себя, кто-то других, кто-то свергает режимы, кто-то идёт в серийные насильники, и все-все-все подавлены, раздражены, озлоблены и т.д. Но — совершенно точно — они куда более «мотивированы» на работу-карьеру-успех, чем советские люди.

В результате комбинации этих двух факторов — постоянное «потребительское вожделение» и сильная внутренняя мотивация к труду — капитализм и победил в ХХ веке. А, победив, остался один на один уже с собственными демонами, в борьбе с которыми ему не поможет теперь никто.

Резюме. Те проблемы, которые поставили марксисты — эфемерность политических свобод в условиях фундаментальной несвободы, порождаемой «голодом второго рода», вообще не решаются чисто политическими средствами. Поскольку находятся преимущественно в сфере того, что до эпохи Просвещения называлось «верой», а более точно — ценностно-мировоззренческой основой. А поскольку до полноценного формулирования собственного вероучения ни одна из версий марксизма (включая русскую) так и не дозрела, ибо все они были отравлены тем же просвещенческим антирелигиозным (маскирующимся под антиклерикальный) вирусом, крах их был только вопросом времени.

Собственно, из этой перспективы вполне закономерно, что новым мировым оппонентом глобальному капитализму стал политический ислам. У которого, впрочем, ровно противоположная марксизму болезнь — архаичная и негибкая, образца VII-IX веков, политэкономия, обфлажкованная множеством древних табу. И, как неизбежное следствие — жестокость внешнего принуждения. Которое тут же, едва ослабевает репрессивная истерия, оборачивается лицемерием и двойной моралью, как в нынешнем Иране (да и в суннитских монархиях Залива, если разобраться, картина похожая), где ничего нельзя, но если очень хочется, то все можно, главное знать как. Собственно, мы это уже проходили при «развитОм социализме».

Из этого всего следует признание за политикой принципиально обслуживающей, вторичной функции — причем не по отношению к экономике, а по отношению к религии. Вот там — «базис». На который уже громоздится «надстройка» экономики, а уже «крышей» всего этого только и выступает политика, вообще «государство» и «общественный строй».

Что с этим выводом делать — пока ума не приложу.

Источник