Что это было, Бэрримор?

Что это было? Этим вопросом принято задаваться на очередную годовщину событий августа 1991 года. Не будем изменять традиции — тем более что внятного, понятного ответа этот вопрос никто так и не получил.

Итак, что это было? Путч, попытка государственного переворота? Фарс, разыгранный спектакль? Перехват власти новыми элитами, воспользовавшимися неудачными действиями старых?

Чтобы если не понять — истинных намерений главных фигурантов тех событий, полагаю, никто не раскроет никогда, — то хотя бы приблизиться к пониманию того, что это было, необходимо проанализировать весь ход истории вокруг недолгого, но на редкость разрушительного правления Михаила Горбачёва.

Какой он застал власть и страну, встав во главе СССР в 1985 году?

Первое: было очевидно, что экономическая модель, унаследованная от Хрущёва, работать перестала от слова вообще. Там, где хозяйством можно было управлять приказами и пинками — нефте- и газодобыча, крупные заводы, комбинаты и стройки, ВПК, атом, космос, железные дороги, — это хозяйство управлялось. Об эффективности можно спорить, но с надёжностью и долговременностью службы созданного таким образом можно судить хотя бы по тому, что до сих оно служит фундаментом современной российской экономики.

«Газпром» сегодня хорошо и очень полезно двигается на север, и что он делает на Ямале вызывает искреннее восхищение. Однако базой его — и нефтяников — остаётся Западная Сибирь, добывающий потенциал которой создали романтики 70-х. Не они одни, конечно, и даже не столько они, сколько вполне организованные контингенты специалистов, — но памятник тем романтикам вполне справедливо стоит сегодня возле Салехарда.

«Росатом», при всём великолепии управляющей им команды во главе с Кириенко, тоже обеими ногами стоит в 70-х годах, когда были выстроены основные мощности советской атомной промышленности. Более того, именно тот научный и технологический потенциал спас Россию от невидимой, но разрушительной «руки рынка», когда экономические принципы базара либеральные реформаторы эпохи Ельцина попытались применить в тотальном порядке. Именно высокотехнологичность, сложность и организованность атомной отрасли стали тем волноломом, о который разбился либеральный тоталитаризм. Атомные реакторы — не помидоры: их «выращивает» настолько сложная и комплексная структура, что сразу на десяток прилавков, чтобы конкурировали, их не выбросишь.

Военно-промышленный комплекс, хоть и перешёл частично на сковородки, тоже не мог быть полностью «орыночен» примерно по тем же причинам. Наличие армии, а у армии — техники, требовало её обслуживания, причём настолько многослойного и комплексного, что люди с Закавказья с их неподражаемым произношением «ай, дорогой!» никак не могли бы заместить налаженные технологические цепочки.

Словом, в базисе своём советская экономика вполне работала, да так, что и на сегодня ещё её потенциала хватает. Но вот всё, что выше, всё, где она должна была растекаться миллионами тонких ручейков благ, доступных гражданам — да тем же романтикам! — в быту, к середине 80-х практически не работало. Причин тому и тогдашние экономисты-аналитики, и их последователи назвали много, не будем на этом останавливаться. Основная — в отсутствии именно рынка. Никита Хрущёв не зря некоторыми историками подозревается в скрытом троцкизме: ему настолько быстро хотелось в коммунизм, что, как говорилось в старом советском анекдоте, «скот за семимильными шагами не поспевал». Остававшаяся от Сталина многоукладность экономики с личными хозяйствами, артелями, даже частными фабричками, была ликвидирована. А всё народное хозяйство вздёрнуто на ходули, к тому же криво вытесанные по лекалам стремительно устаревающей идеологии. На них оно и качалось от пятилетки к пятилетке и от реформы к реформе и все 18 лет правления Брежнева. Ибо у него тоже — «Ветер века, ветер истории надувает паруса корабля социализма, и наш корабль движется всё дальше, вперёд, к сияющим вершинам коммунизма!»…

Дефицит всего, что потребно населению, стал нормою. В деревнях и посёлках городского типа уже к середине 70-х масло стало роскошью, и его заменяли маргарином. К концу 70-х почти опустели прилавки магазинов в городах, к середине 80-х — и в столицах.

И вот тут мы подходим к главному.

Одной из важнейших причин тотального дефицита стала уродливая система советской торговли. Как нельзя внедрить рынок в атомное производство, так нельзя его ликвидировать в торговле и быту. Физически продуктов почти хватало — мы и сегодня по некоторым позициям не достигаем тех объёмов сельскохозяйственного производства, что были во времена СССР. Но можно ли было рассчитывать — хотя бы и под угрозой расстрела, кстати, иногда воплощавшейся, — что наличие под контролем дефицитных товарных позиций не приведёт к попыткам заработать на этом кое-что позначительнее маленькой зарплаты продавца или завмага?

Конечно, нет. И торговля стала одной из главных мастерских по «производству» дефицита. Ну, например, самая распространённая схема. Мандарины поступили в магазин. На прилавок их не выкладывают, а сначала несколько дней осчастливливают ими с заднего хода людей нужных («ты мне — я тебе»), полезных («сынок у меня к вам поступить хочет») и просто готовых заплатить выше магазинной цены. И лишь когда весь этот контингент удовлетворён, а мандарины начали подгнивать, их — воистину! — выбрасывают простым гражданам…

Но эти же схемы действовали по всему народному хозяйству! И к приходу Горбачёва к власти на товарных потоках уже долго сидело достаточно много профессиональных людей, которые всею своею массою, осознанно и нет, но устремлялись в рынок.

Таким образом, Горбачёв принял из брежневской эпохи не одну, а две страны. Страну атомщиков, военных, учёных и романтиков — и страну торговцев, рыночников, цеховиков, мелкооптовых производственников. И обслуживающих вторую страну коррупционеров. И слившееся со второй страной население. Ибо, какую бы ты реакторную сталь не выплавил за смену, а вечером хочется покушать что-нибудь повкуснее консервированной кильки в томате. И какой ни будь ты романтик, а и тебе неясно, что такого сложного или идейно вредного в джинсах, что покупать ты их вынужден у спекулянта за половину месячной зарплаты…

Собственно, вот отсюда, из этой долгой преамбулы и всё объяснение двойственности политики Горбачёва, как и двойственности путча 19 — 21 августа. Ему и его команде надо было примирить непримиримое: «тяжёлую» экономику, к тому же не знавшую денег, а производящую расчёты по спущенным сверху и подчас самым фантастическим расценкам, — и экономику бытовую, давно уже подпольно рыночную, но из-за той самой подпольности искажённую дичайшими перекосами.

Пустить рынок в первую экономику? Такие попытки начались. Точнее, продолжились, если вспомнить реформы Косыгина, попытки хозрасчёта в 70-е, неосуществлённые намерения Андропова. Тогда мешал марксизм; Горбачёв от него негласно отказался, но, тем не менее, внедрение хозрасчёта в промышленности из-за его личной половинчатости и слабой опоры в политбюро практически не удалось. Впрочем, как минимум одно яркое исключение работает и до сего дня: крупнейшая в мире наша газовая компания — «национальное достояние» — родилась в 1989 году из Министерства газовой промышленности СССР, которое незабвенный Виктор Степанович Черномырдин сумел поставить хозрасчётные рельсы.

Легализовать рынок во «второй» экономике? Да, конечно. И появились кооперативы. И тут же все хозяйственники взвыли: кооперативы в массе своей устремились не на обслуживание населения по рыночным правилам, а туда, где водились по-настоящему громадные деньги. То есть в «первую» экономику, где принялись обналичивать безналичные фонды и переводить миллионы и миллиарды во «вторую». Которую они и обрушили окончательно.

Что оставалось делать Михаилу Горбачёву, даже будь он самым добронамеренным гением? Да ничего! Это был экономический цугцванг, когда любое решение ухудшало ситуацию. Надо было решаться похоронить социализм окончательно и объединять обе экономики.

Но в таком случае ключевым становился вопрос о принципах, на которых это объединение могло осуществиться. То есть: либо народное хозяйство вернуть к принципам тяжёлой промышленности — максимум с широким хозрасчётом,-либо полностью выпустить на волю рыночного джинна.

Первый вариант с неизбежностью приводил к экономической диктатуре хрущёвского типа, причём без всяких гарантий, что кто-то сможет совладать с торговлей и порождаемой ею дефицитами. Либо же такая диктатура должна была воплотиться в террор, выходящий за экономические рамки.

Вспомним: такой вариант в первых приближениях тоже нащупывался: дела азиатские, хлопковые, кубанские, магазинов «Океан», «Елисеевского»… К этому шло при Андропове, и выдвиженец Андропова Горбачёв в какой-то мере продолжил его дело.

За этот вариант в основе своих политических идей и выступил ГКЧП 19 августа 1991 года. Хотя, если рассматривать события непредвзято и во всех их связях, за этот вариант выступил тогда Горбачёв, в обычной своей манере предоставив соратникам запачкаться в грязи, а сам спрятался на даче в Форосе. Уверен: чтобы потом, когда порядок будет наведён — появиться на сцене вновь весь в белом, как после Баку или Вильнюса…

Второй вариант, рыночный, с тою же неизбежностью приводил к тому, к чему мы и пришли после путча и реформ Гайдара. Всякое регулирование не только «второй», но и «первой» экономики отменялось, предприятия переходили в частную собственность и выживали, как умели. Деньги обеих экономик приводились к общему знаменателю и становились не цифрами в расчётах и отчётах, а реальным финансовым инструментом, население жёстко переводилось в разряд потребителей, которые и должны были оплачивать только полезное им производство. Что при этом будет с «не полезным» производством и, следовательно, с работающим там населением, правительство уже не интересовало. «Невидимая рука рынка» должна была всё отрегулировать.

За этот вариант выступали силы, нашедшие себе временного вождя в лице Бориса Ельцина. Говоря совсем грубо, это и были потаённые дотоле заправилы и владельцы подпольных производств и торговли, которым пора уже было легализовываться — накопленные капиталы давили. То, что позднее по рынку начнут гулять такие деньги, что цеховики и торгаши, не сумевшие вовремя и правильно разместить капиталы, станут нищими либо трупами, они тогда еще даже не догадывались.

Кто победил по итогам путча, мы знаем. А вот в экономике победили две основные категории дельцов. Это «красные директора» и — шире — вообще все те, кто управлял чем-то, что в ходе гайдаро-чубайсовских реформ стало крупной собственностью. И частично связанные с ними, а чаще конкурирующие кланы, которым какие-то влиятельные силы передали в ходе более или менее коррупционных или вовсе мошеннических сделок, контроль и право на собственность в сфере природных ресурсов и крупной государственной собственности.

Но вот что это за влиятельные силы, которые позволяли никому дотоле не известному молодому человеку приходить в правительство на пост вице-премьера, устанавливать правила залогового аукциона, получать средства из бюджета, выигрывать с ними тот аукцион, после чего уходить из правительства миллиардером и владельцем мирового значения производства… — что это за силы, до сих пор так никто и не узнал. За исключением, понятно, их самих.

А ведь это именно они выиграли в том путче…

Вот что это было, сэр…