Презумпция виновности

Когда в начале сентября западные партнеры России хором потребовали от нее доказательств непричастности к отравлению Алексея Навального, я удивился. Насколько мне известно, доказать, что чего-то не было, считается неразрешимой задачей.

Работая в Вашингтоне, я сам десятки, если не сотни раз наблюдал, как пресс-секретари Белого дома и других госведомств отказывались даже пытаться, как это называется по-английски, to prove a negative.

В Москве я убедился, что и наши чиновники, даже самого высокого ранга, не знают, как это делать. Глава МИД РФ Сергей Лавров мне по этому поводу сказал, что не видит иного выхода, кроме как оперировать фактами со своей стороны и требовать предъявления доказательных фактов от партнеров по диалогу.

Но для этого как минимум требуется обоюдное признание фактов как таковых. А наши партнеры, как я опять-таки много раз убеждался на своем опыте, считают достоверными только свои факты, а чужие априори отвергают, как фикцию. И что с этим делать?

В поисках выхода я на сей раз попробовал обратиться к ученым. Академик-философ мне ответил, что для ответа на мой вопрос необходимо… такое переустройство мира, при котором правыми заведомо будем считаться мы, а не наши обвинители.

Одна из его коллег-логиков мне позже подтвердила, что «в логике, аргументации и критическом мышлении существует правило бремени доказательства: доказывать утверждение должен тот, кто его выдвинул». В учебниках логики, в том числе и американских, это, по ее словам, подробно изложено.

Меня, однако, и это не очень устроило. Мы же знаем, что на практике подход другой: мало ли, кто что должен. Вопрос в том, чьи доводы принимаются, а чьи нет.  

В итоге преодолеть очередной приступ рефлексии мне помог ученый-правовед. Я и так знал, что юридическая презумпция невиновности – частный случай того же правила бремени доказательства. Но специалист мне напомнил, что исторически эта самая презумпция родилась, как ответ на наличие у государства монополии на применение насилия. По его словам, итальянский юрист и философ Чезаре Беккариа ввел этот термин в конце XVIII века как средство защиты простых обывателей от произвола сильных мира сего.

Уж и не знаю, почему, но меня это утешило. Мне сразу вспомнился младший современник Беккариа – наш Иван Крылов. Он ведь отчеканил в своем «Волке и ягненке», что «у сильного всегда бессильный виноват», и никакие доводы разума, не говоря уже о морали, в их споре не помогут.

В реальной жизни, в том числе и политической, без возражений принимается то, что подкреплено большей силой. И если та требует презумпции виновности, то отступают и разум, и мораль.

Получается, что академик, предлагавший для победы в спорах изменить основы мироустройства, был по большому счету прав. Он, кстати, это называл переходом от «общечеловеческого» к «всечеловеческому»: как от набора одних роз к букету из самых разных цветов.

Но если сводить все к силе (нас, кстати, постоянно уверяют, что с ней у России все в порядке), то дальше напрашивается следующий вопрос, тоже нам всем хорошо знакомый. В чем сила, брат?