Внутри пузыря «успешной паранойи»: лакановские размышления о техно-капиталистическом бреде

Успешная паранойя могла бы также выглядеть как условие конца науки. (Лакан, «Наука и истина»).

 

В психоаналитическом смысле отказ отрицает реальность, тогда как бред её подменяет. В отказе субъект не желает противостоять тому, что кажется ему невыносимым; в бреду субъект идёт дальше, конструируя образ альтернативной реальности, чтобы защититься от того, что в противном случае было бы невыносимым. Переписывая диагноз циничного разума (Слотердайк) или фетишистского отказа (Жижек), я утверждаю, что господствующая структура массового сознания сегодня всё в большей степени становится бредовой. Опираясь на теорию психоза Жака Лакана, я предполагаю, что наше пошатнувшееся ощущение принадлежности к устойчивому социальному порядку теперь подкрепляется бредовыми фигуративностями – компенсаторными вымыслами, которые призваны залатать щели на социально-символической связи в условиях имплозивного капитализма.

1. В терминах Лакана формирование идентичности – это динамический, реляционный процесс – символический обмен, посредством которого «я» и мир взаимно опосредуются языком. Поскольку эго всегда уязвимо для магнетизма воображаемого, где оно вовлекается в нарциссическую саморефлексию и видит мир в зеркале своего собственного образа, символическое (лингвистическое) отчуждение является необходимым условием для возникновения субъективности. Однако сегодня мы наблюдаем отчуждение иного порядка: по мере разрушения символических структур субъект всё больше теряет в себе опору, вынужденный полагаться на бредовые конструкции, чтобы заменить ими социальную связь, которая больше не может быть устойчивой. С распадом символического – того самого посредника, который наделяет эго эластичностью – субъект застывает, превращаясь в замкнутые, обороняющиеся реифицированные идентичности.

Этот процесс теперь разворачивается на коллективном уровне под давлением тектонических сдвигов в социально-экономической констелляции, в которой мы живём. В условиях техно-капиталистического господства, где платформы, финансовые рынки и алгоритмы всё больше предформатируют координаты нашей жизни, идентичность больше не возникает посредством символических интеракций. Теперь она выбирается, как пункты в меню, конструируясь из готовых шаблонов, предоставленных цифровыми инфраструктурами и коммерциализированными культурами автобрендинга. Эти идентичности не формируются, а устанавливаются: персональный бренд, генерируемая алгоритмами микрокультура, стартовый пакет, диагностический ярлык, которые вместе все функционируют как готовые самоописания. Там, где эго когда-то возникало посредством символического компромисса и соблазнов языка – игры означающих – теперь оно заточено в жёсткие, скачиваемые, солипсистские и, в конечном счёте, бредовые режимы идентификации. Однако было бы слишком просто сказать, что технологии отчуждают нас, превращая в пассивные автоматы. Правда более тревожна: мы являемся активными участниками бредовой фантазии о «божественных» силах технокапитала, и именно посредством этой фантазии мы теперь формируем наше самоощущение.

Я утверждаю, что ныне роль коллективного самообмана заключается в том, чтобы связать воедино в противном случае подавляющее наслаждение финансовым, постпроизводственным капиталом – конечной формой самого капитала. Поэтому мы можем понимать современную идеологию как коллективный бред: компенсаторную реакцию на риск вторжения Реального непосредственно капитала. По мере того, как техно-финансированный капитал всё больше проявляет себя как бессознательный, автоматический механизм, которым он всегда и был – работающий без оглядки на символическое значение или человеческие потребности, – он формирует десоциализированный субъект, который цепляется за свой авторитет как за щит от бездны бессмыслицы. Таким образом, мы становимся соучастниками собственного уничтожения, хранителями тех самых сил, которые нас истощают.

Поэтому неудивительно, что переход от цинизма («Я это прекрасно знаю, но, тем не менее…») и отрицания («Я бы предпочёл этого не знать») к заблуждению («Всё это не лишено смысла») наиболее заметен в повсеместном отказе от всякой критики политической экономии. Всё более катастрофические последствия функционирования режимов, ориентированных на накопление, теперь пытаются компенсироваться универсальными нарративами, колеблющимися между фантазиями о безупречном технологическом прогрессе и облагороженными, символическими антагонизмами, которые ничему не угрожают – и то, и другое неоспоримо позиционирует технокапитал как главный организационный принцип самой жизни. Как и все бредовые формации, эти дискурсы основаны на твёрдом ядре убеждения, которое структурно неуязвимо для критики. Больше всего беспокоит то, что даже значительная часть современных левых, какими бы «радикальными» они ни казались, впала в то, что Лакан назвал успешной паранойей: социально санкционированную бредовую систему, которая сохраняет психическую непротиворечивость перед лицом растущего варварства и социально-экономического коллапса.

2. Лакан изложил свои взгляды на параноидный бред в третьем семинаре, посвященном психозам (1955–56), где он обсуждал, по его мнению, новаторский случай Фрейда с Даниэлем Паулем Шребером, основанный на мемуарах последнего. Судья Шребер разработал сложную систему параноидных убеждений, которая глубоко повлияла на его психическое здоровье. Однако Лакан утверждал, что паранойя Шребера не достигла кульминации в полноценном психотическом срыве, потому что общество позволило его бредовым фантазиям играть определенную роль, что помогло сохранить ему тождество личности. Для Лакана паранойя — это не состояние хаоса, а структурированная попытка «обрести смысл» — попытка навязать воображаемую связность в противовес краху социально-символического порядка. Положение Шребера в обществе создавало рамки, посредством которых его параноидные бредовые идеи приобретали организацию и только укреплялись, что позволяло ему поддерживать вполне функциональное отношение к реальности. С точки зрения Лакана, паранойя — это защитный механизм, который структурирует психотический опыт, активно компенсируя исключение отцовской метафоры, означающего, закрепляющего субъект в символическом поле.

Позднее, в «Науке и истине», Лакан развил эту точку зрения, открыто соотнеся успешную паранойю с бредовой замкнутостью (или тоталитарным характером) современной науки. Это имеет решающее значение для моей аргументации: поскольку наша эпоха структурирована вокруг конвергенции научного дискурса и капиталистического способа производства («причудливое совокупление дискурса капиталиста с наукой»)[1], она представляет собой идеальную почву для устойчивого успешно-параноидального знания. Активно изымая бессознательное как место истины и как причины – нехватки, противоречия, случайности и случая – это бредовое знание, подкреплённое метриками научной и экономической эффективности, предотвращает скатывание субъекта в психотический срыв. И всё же та же структура, которая сохраняет целостность субъекта, продолжает его истощать.

Проще говоря, успешная паранойя — это безумие, дисциплинированное верой субъекта (твёрдой убеждённостью) в непогрешимость господствующего дискурса. В этом отношении, похоже, человечество сегодня находится в ловушке коллективного заблуждения, своего рода массового психоза, организованного вокруг божественной магнетической силы научной и технологической эффективности, движимой капиталом. Это заблуждение мешает нам признать тот факт, что и наука, и капитал «дырявы», поскольку каждый из них структурирован тем, чего им не хватает — невозможностью когда-либо удовлетворить их ненасытное стремление к большему (соответственно, к большему знанию и большему капиталу).

Другими словами, согласно принципу достаточного основания, современная наука в союзе с капиталом отказывается от вопроса о сущности в пользу вопроса о функции. Подобно богу Шребера, она стремится тотализировать реальность, проецируя на неё сияющий образ знания и управления. Современное технократическое «экспертное знание» стремится обеспечить исчислимость, предсказуемость и господство над своими объектами, а не раскрыть их происхождение. Важно то, чтобы все работало и чтобы все приносило пользу и прибыль. В этом смысле современная наука исполняет лейбницев императив (principium rationis enoughis) не как метафизика, а как technē, где разум оправдывает себя авторитарной эффективностью, а не поиском истины. Это поистине «успешно-параноидальный» дискурс, где количественная оценка, прогнозирование, управление и мониторинг воспринимаются как неоспоримые законы.

Как и в случае с акселерационизмом – и, в частности, с манифестом «эффективного акселератора» элит Кремниевой долины – иллюзия цепляется за власть технокапитала, представляя общественный прогресс и воспроизводство посредством либо авторитарной (правые), либо эгалитарной (левые) технологической автоматизации. Подобно Шреберу, который верил, что превращается в женщину, чтобы быть оплодотворенным богом и искупить мир, акселерационисты принимают постчеловеческий горизонт, подчиняясь священной силе (пост)капиталистической технологической рациональности – и, в случае сторонников Тёмного Просвещения, реакционному управлению техноэлиты. С другой стороны, акселерационистскому заблуждению противостоит его зеркальное отражение: ностальгическая фантазия, основанная на вере в то, что капиталистическую жажду наживы можно приручить посредством моральных или политических гарантий. Эта позиция до сих пор, по крайней мере частично, разделяется всем спектром парламентской либерально-демократической политики. Таким образом консерваторы, либералы и социал-демократы фактически сливаются в одно и то же старое анахроничное требование «капитализма с человеческим лицом». Заблуждение здесь безнадежно ностальгическое, поскольку объективные условия капиталистического накопления радикально изменились.

Если фантазия о безграничной капиталистической экспансии предсказуемо трансформируется в переработанные авторитарные мифологии, то форма, которую сегодня принимает левый бред, создаёт иную, более серьезную проблему. В конце концов, именно от левых – традиционных площадок системной критики – можно ожидать твердого противостояния противоречиям политической экономии, а не скатывания к нарративам технологического спасения, корпоративной ответственности, этичного потребления или фрагментированной моральной борьбы, которые на практике часто воспроизводят ту самую логику, которой они противостоят.

В эпоху гиперфинансированного капитализма, основанного на долге, критику политической экономии всё чаще заменяют политические формы, основанные на культурном признании, мобилизации вокруг одной проблемы и защите окружающей среды. Какими бы важными ни были эти проблемы, они часто выполняют неосознаваемую идеологическую функцию: отвлекают внимание от ключевого системного противоречия – снижения способности массового производительного труда создавать достаточную стоимость для материального воспроизводства общества. В то же время многие из этих рамок скатываются к морализированной и персонализированной политической логике, в которой антагонизм направлен на фигуру «неправильного» или «злого» другого, а не на структурные условия, которые приводят к социальному распаду.

Короче говоря, сегодня успешная паранойя вытесняет злокачественную связь между капиталом, трудом и технологиями – разлагающуюся сердцевину капиталистического способа производства. Глубоко иронично, что сам технологический пузырь, ныне разогнанный искусственным интеллектом, способствует этой паранойе, порождая как авторитарную фантазию о бесконечных капиталистических инновациях, так и либеральную фантазию о вечном политическом антагонизме, каждая из которых по-своему поддерживает этот обман. Логика современного капитализма, действующая от пузыря к пузырю, породила соответствующую психическую экономику: иллюзорный пузырь, поддерживающий наивную веру именно там, где коллапс неизбежно приводит к к расплате.

3. Позвольте мне теперь привести краткий пример того самого риска, от которого нас защищает наш успешно-параноидальный пузырь. В последние месяцы крупные технологические компании занимали рекордные суммы посредством выпуска облигаций, чтобы поддержать свои серьезно переоцененные акции. На фоне нынешней рыночной эйфории, которую мы все так любим, формируется быстро растущий системный риск: рост неплатёжеспособности и динамика финансовых пирамид в сегментах частного кредитования, которые всё больше напоминают финансовые условия, предшествовавшие кризису 2007–2008 годов.

С начала года технологические компании привлекли около 157 миллиардов долларов на рынке публичных облигаций США. Эта сумма примерно на 70% превышает показатель 2024 года и примерно на 134% показатель 2023 года. Общий объём процентного долга 1300 крупнейших технологических компаний сейчас составляет 1,35 триллиона долларов, что примерно в четыре раза больше, чем десять лет назад. Пять американских технологических гигантов – Amazon, Microsoft, Apple, Meta[2] и Alphabet – в совокупности имеют долг в размере 457 миллиардов долларов. Особенно показательно, что корпорация Oracle (одна из самых известных историй успеха в области искусственного интеллекта, акции которой выросли на 54% в 2025 году) в сентябре 2025 года завершила продажу облигаций на сумму 18 миллиардов долларов и, как ожидается, привлечёт ещё 38 миллиардов долларов через банки, планируя при этом ежегодно занимать по 25 миллиардов долларов в течение следующих четырёх лет. В чём же тогда логика корреляции между рекордным объёмом выпуска облигаций и рекордным объёмом акций, если не в логике классического финансового пузыря? Бум в сфере искусственного интеллекта, очевидно, подпитывается беспрецедентным ростом всё более сложных структур долга. Иными словами, эти выпуски долговых обязательств обусловлены необходимостью финансирования масштабных инвестиций в центры обработки данных, облачную инфраструктуру и связанные с ними капитальные затраты, несмотря на то, что доходность большинства этих инвестиций весьма сомнительна. Масштабы заимствований вызывают особую тревогу, учитывая всё более широкое распространение высокодоходных или «мусорных» облигаций, связанных с ИИ, а также рост использования обеспеченных активами ценных бумаг (ABS), которые объединяют контракты, такие как арендная плата за центры обработки данных, в торгуемые инструменты.

Важно отметить, что многие из чрезмерных инвестиций в инфраструктуру ИИ, чипы и центры обработки данных значительно опережают получаемые доходы, вплоть до того, что лишь около 5% внедренных систем ИИ в настоящее время создают реальную ценность. Всё это подчёркивает критически важный вопрос, который давно должен был стать центральным в наших политико-экономических дебатах: технологический сектор — это финансируемый за счёт долга и акций мегапузырь, который уже готов лопнуть. В то время как мы говорим о всемогущих технологических компаниях, объём заёмных средств в корпоративном секторе сейчас растёт темпами, напоминающими пузырь доткомов конца 1990-х годов и период, предшествовавший финансовому кризису 2008 года. Этот стремительный рост заёмных средств говорит о том, что нам следует готовиться к серьёзным и далеко идущим последствиям.

Ещё одним признаком финансовой нестабильности недавно стал всплеск случаев мошенничества, связанных с практикой, известной как «финансирование под дебиторскую задолженность». Такие компании, как Broadband Telecom, Bridgevoice и EquipmentShare, использовали дебиторскую задолженность клиентов (неоплаченные счета) в качестве залога для получения новых кредитов. По сути, эти компании берут кредиты под залог средств, которые им должны клиенты – средств, которых на самом деле может и не быть – для обеспечения финансирования. Хотя кредитование под ожидаемый денежный поток по счетам является законной практикой, проблемы возникают, когда компании заходят в подобном слишком далеко. Это может включать в себя завышение стоимости дебиторской задолженности, задержку признания безнадежных долгов для создания видимости их взыскания или даже полную фальсификацию счетов. Когда кредиторы обнаруживают ненадёжность этой дебиторской задолженности, кредиты, ранее обеспеченные этим залогом, становятся необеспеченными, что часто приводит к дефолту или банкротству, как это произошло, когда Broadband Telecom и Bridgevoice подали заявление о банкротстве в августе 2025 года на фоне обвинений в многомиллионных мошеннических схемах. Более того, риск на этом не заканчивается: эти кредиты часто объединяются и продаются инвесторам, а это означает, что одно слабое звено может вызвать резонанс на всем рынке частного кредитования, подобно кризису субстандартного ипотечного кредитования до 2008 года.

Я обратился к понятию Лакана «успешная паранойя», чтобы подчеркнуть, как именно наша бредовая вовлечённость в техно-капиталистический нарратив мешает нам видеть острые противоречия внутри социально-экономической системы, всё ближе приближающейся к своему пределу. Ключевой вопрос заключается в том, способны ли мы обрести ясность и смелость взять на себя ответственность за наши бредовые конструкции, которые функционируют лишь постольку, поскольку мы в них верим. В конечном счёте, нами правит не техно-капиталистическая матрица, а фантазия о спасении за ее счет.

PS