Сначала постепенно, а потом сразу? Кризисный капитализм и его противоречия

Возможно, лучший способ понять смысл нашей «новой нормальности» — представить ее в качестве необратимого сдвига парадигмы в сторону кризисного капитализма.

Мой ключевой тезис относительно макроэкономической ситуации заключается в том, что современному капитализму больше не нужны кризисы для укрепления его способности к росту; скорее, они нужны ему, чтобы скрыть свое хроническое бессилие. Таким образом, меняется эпистемологическая функция кризиса. Если в прошлом кризис запускал новый экономический цикл, то сегодня кризис служит для того, чтобы упростить применение агрессивных методов управления процессом социально-экономической деградации, поскольку движок, который позволял подниматься после падения, залило, а «созидательное разрушение» Шумпетера оставляет после себя только щепки. Каким бы нелогичным это ни казалось, кредитная зависимость ультрафинансиализированного капитализма требует, чтобы реальная экономика сократилась, для чего серийно применяются в основном с точностью рассчитанные шоки — так сегодня работает «аварийная индустрия». И именно в силу присущего ему бессилия кризисный капитализм является политически авторитарным.

Показательно, что звучащие ныне критические голоса, будь то консервативные или прогрессивные, разделяют одну и ту же ностальгию по увядающему миру: тому самому либерально-демократическому «трудовому обществу», которое сам капитал сделал устаревшим. Даже те радикальные мыслители, которые настаивают на том, что видят освободительный потенциал в нынешних условиях, чаще всего впадают в противоречие, поскольку эмансипация, на которую они ссылаются, опирается на те самые категории, которые привели нас к тому, что мы имеем. Другими словами, они фатально недооценивают тоталитарный аппетит кризисного капитализма. Это понятно, поскольку пределы капитализма (как тоталитарной социальной формации, слепо преследующей свою цель) также являются пределами нашего воображения: будучи сверхдетерминированными капиталом, мы изо всех сил пытаемся заглянуть за пределы его системы ценностей. Однако, возможно, нам фактически уже пора поставить под вопрос устойчивость нашей экзистенциальной зоны комфорта, ибо история говорит нам, что, как правило, сползание человечества в варварство ускоряется политическим оппортунизмом — тем самым упрямым оппортунизмом, который сегодня объединяет консерваторов, прогрессистов, и большую часть так называемых левых радикалов. Чего политический класс не учитывает, так это того, что капитализм вполне способен воспроизводить свои категории — от наемного труда до товарного производства — в тоталитарных рамках; точно так же, как он вполне способен имитировать либеральный фасад, постепенно приостанавливая действие общественного договора.

 

Просчитанные кризисы и выборочные дефолты

Главный урок последних трех с половиной лет заключается в том, что манипулирование финансовыми рынками непосредственно переводится в манипулирование реальностью. «Систематически искаженное состояние рынков» равнозначно «систематически искаженной реальности». Главным дискурсом нашего времени является уже не экономика, основанная на труде, а управляемый финансами надзор за социально-экономической имплозией, которая открылась «пандемией» в мировом масштабе. Растущее отделение трудового общества, находящегося в свободном падении, от искусственно поддерживаемой финансовой стратосферы, где искажения по всему спектру классов активов являются нормой, говорит о том, что началась новая капиталистическая эра, основанная не столько на надзоре, но и, в особенности, на манипуляции и контроле.

Целью денежно-кредитной политики центрального банка является уже не стабилизация цен, а стабилизация падения, чтобы рынки могли продолжать работать. Например, цикл повышения процентных ставок Федеральной резервной системы, начавшийся в марте 2022 года, ужесточает правила выдачи кредитов реальному сектору, что является лишь косметической мерой против инфляции, но подрывает экономическое благосостояние простых людей. Кризис региональных банков США является особенно поучительным примером. С точки зрения финансового капитализма, крах банковской системы, начавшийся с Silicon Valley Bank 10 марта 2023 года, в извращенном смысле экзистенциально необходим, потому что экономика, одурманенная кредитом, не имеет возможности вновь разжечь трудозатратный цикл роста и функционирует благодаря просчитанным кризисам и выборочным дефолтам, которые следует приписывать внешним, а не системным факторам. Напичканная долгами система, нагромождающая риски, нуждается в постоянном притоке не только ликвидности (кредита), но и козлов отпущения и алиби — от «чрезвычайной ситуации пандемии» до «банкротства регионального банка». Почему?

Финансисты знают, что, касаемо сегодняшних рынков, за любым нажатием красной кнопки активизируется ФРС, которая начинает действовать, чтобы поднять рискованные активы выше и разогреть спекулятивный сектор. Все, от мегабанков до инвестиционных фондов и розничных инвесторов, знают, что механизм «справедливой стоимости» на финансовых рынках сфальсифицирован — но именно поэтому они продолжают верить в него! В этом контексте жертвенные агнцы, такие как SVB, вызывают искусственные ралли, основанные на покупках на просадках, шорт-сквизах, корпоративных выкупах и других стратегиях, которые теперь учитываются в соглашении о «молчаливом вознаграждении», застрахованном ФРС. В настоящее время кажется, что все бегут впереди ФРС, готовясь к снижению ставок, которое ожидается к концу года.

Следует добавить, что крах региональных банков из-за повышения процентных ставок был (еще одним) промахом злого гения со стороны нашей финансовой аристократии, основанным на уверенности в том, что на данном этапе мегабанки, такие как JP Morgan, не рискуют заразиться, так как они еще (но насколько серьезно?) обеспечены достаточными резервами. Собственно говоря, эти банки в конечном итоге укрепили свои позиции благодаря дешевым слияниям и поглощениям (например, First Republic Bank), а также миллиардным депозитам, перемещающимся из опальных региональных банков в их казну. Тем не менее, мы должны также иметь в виду, что банковский кризис, начавшийся с SVB, был результатом падения его базового обеспечения — долговых ценных бумаг США. По сути, SVB рухнул, потому что у него был большой объем традиционно безопасных долгосрочных казначейских облигаций (государственных облигаций США), которые внезапно потеряли свою стоимость. По мере роста процентных ставок цена этих облигаций падала, что делало долговые обязательства банка несостоятельными и вызывало бегство банков. Главный момент заключается в том, что банковский кризис, будучи оппортунистическим событием, в то же время является симптомом системного сбоя.

Иными словами, оппортунизм — это форма отрицания. Заранее выбирая козла отпущения, система и дальше продолжает пинать банку вдоль дороги. Но какова длина самой дороги? Возможно, тупик уже виден. Крайне важно иметь в виду, что, как только нематериальные финансовые леса, построенные из «дурных денег» и слой за слоем деривативов, рухнут, рухнет и общество, и весь мир, каким мы его знаем, внезапно распадется. Нынешняя экономическая система находится в состоянии постоянного дефицита, и по мере увеличения дефицита требуется все больше инфляционных денежных средств. Систему, основанную на долгах, подобную нашей, можно сравнить с черной дырой, высасывающей деньги как спагетти. Зависимость большинства банков от деривативов уже зашкаливает (только Goldman Sachs имеет более 53 триллионов долларов в деривативах). Поскольку в нашей инфляционной среде замораживание ликвидности может произойти в любое время, ФРС (в ногу с другими крупными центральными банками) не только должна сохранять бдительность, если она хочет поддерживать высокий уровень уверенности в будущем, но также должна найти способ упредить коллапс. Но как? Например, подталкивая систему к выборочным дефолтам, с помощью которых можно оправдать пакеты мер по спасению. Игра по-прежнему построена на риске, хотя и в несколько ином виде.

 

«Безопасные и эффективные» цифровые деньги

При этом инфляция продолжает расти. Даже если (мы полагаем, что) ее темпы замедляются, факт остается фактом: из года в год инфляция только растет. Продовольственная инфляция в Европе выражается двузначными числами (в среднем по ЕС 19,17%), в Германии — 21,2%, Великобритании — 19,1% и Турции — 67,89%. Кроме того, большинство финансовых операторов знают, что официальный ИПЦ (индекс потребительских цен) является фальшивым. Использование шкалы, которую использовал Пол Волкер в 1980-х годах, поднимет инфляцию в два раза выше, чем официально сообщается. Короче говоря, ФРС и К и получили свой пирог и съели его, поскольку им нужна инфляция, чтобы «раздувать» долг (через отрицательные реальные ставки), но они также могут занижать ее, чтобы их политика не выглядела неэффективной, каковой она является на самом деле.

По мере того, как кризис долга/облигаций превращается в банковский кризис, становится все более очевидным, что имплозивному капитализму нужна некая форма централизованного механизма по юрисдикции цифровой валюты. Эмбриональная стадия подобного перехода к денежному контролю сверху вниз — это то, что BIS («центральный банк всех центральных банков») удобно для себя называет Project Icebreaker. Первоначально его целью было использование центральными банками цифровых транзакций между собой. В действительности, однако, у нас есть не один повод предполагать, что это именно ледокол: первый значительный шаг к подготовке инфраструктуры, которая «спасет» нас от очередного спада. Не следует забывать, что с самого начала «пандемии» центральные банки настойчиво провозглашали CBDC как будущее денежных транзакций. Можно вспомнить успокаивающие разъяснения Огюстена Карстена (генерального менеджера BIS) от 19 октября 2020 года: «ключевая разница с началом применения CBDC заключается в том, что центральный банк будет иметь абсолютный контроль над правилами и положениями, которые будут определять использование этого выражения под ответственность центрального банка [цифровые деньги], а также у нас будет технология для обеспечения этого».

Действительно правда, что, как напоминает нам Янис Варуфакис (среди прочих), государство и полиция уже имеют право контролировать наши транзакции, о чем свидетельствует замораживание счетов канадских водителей грузовиков во время протестов против вакцинации в феврале 2022 года. Однако для подобных мер потребовался Закон о чрезвычайном положении — официальное введение ограниченного по времени «чрезвычайного положения», которое, как таковое, все еще, вероятно, встретит широко распространенное народное сопротивление. Совсем другое дело — разрешить централизованную цифровую систему абсолютного денежного контроля. На самом деле Варуфакис рассматривает цифровые технологии центрального банка как демократический инструмент, предположительно потому, что (по наивности, или нет?) он проецирует ее на идеализированный мир: «Конфиденциальность могла бы быть лучше защищена, если бы транзакции были сосредоточены в бухгалтерской книге центрального банка под контролем чего-то вроде жюри по финансовому надзору, состоящего из случайно выбранных граждан и экспертов, набранных из самых разных профессий», что автоматически предполагает, что всякое жюри по финансовому надзору, скорее всего, будет контролироваться сверхбогатой олигархией, которая будет предпринимать скоординированные усилия по сдерживанию бедных в узде при сохранении собствнной власти и соответствующих привилегий.

И это не просто вопрос политического воображения или желания, поскольку деньги (фиатная валюта) являются лишь поверхностным выражением сложных и безжалостных социально-экономических условий. Предложение Варуфакиса исключить «коррумпированных посредников» — коммерческую банковскую систему — так, чтобы центральные банки могли вливать деньги непосредственно в цифровые кошельки каждого (например, в виде универсального базового дохода), полностью обходит экзистенциальную дилемму, с которой столкнулся сегодня капитал: возрастающая неспособность генерировать достаточное количество новой стоимости и, следовательно, общественного богатства посредством трудозатратных циклов роста, именно поэтому он настолько зависим от кредита, выдаваемого по щелчку мыши, и раздувания финансовых пузырей. Поразительно, но в соответствии со своей позицией Варуфакис предлагает большее количественное смягчение ради инвестиций в зеленый и цифровой транзит, как будто этот заезженный кейнсианский ход мог бы волшебным образом создать новый режим накопления из сегодняшнего терминального застоя и спасти капиталистические общества от их мрачной судьбы – простое решение для упрощенных условий задачи. По правде говоря, и неокейнсианские, и неолиберальные рецепты — это вчерашние новости; они уже неоднократно доказывали свою неспособность воскресить капиталистический способ производства, поскольку противостоят ему только на поверхностном уровне. Более глубокая и наиболее неотложная проблема, с которой мы сталкиваемся, — это структурный кризис создания стоимости в быстро набирающей обороты дефляционной экономике, поэтому централизованные цифровые валюты могут работать только как циничные инструменты для регулирования массовой деградации. Любая другая гипотеза в лучшем случае до безобразия наивна.

В настоящее время CBDC внедряется как «безопасная и эффективная» (пора звонить в колокол?) платежная система, которая, среди прочего, гарантирует более безопасные банковские операции и устраняет риск сбоев, подобных SVB. Тем не менее, по всей вероятности, следующий серьезный кризис покажет свое истинное лицо, заставив нас снова согласиться на больше страданий и меньше свободы. Как и в случае с Covid, чрезвычайное положение не оставляет нам реального выбора. Для большинства людей сохранение работы означало получение уколов. Сейчас мы движемся к настоящему экономическому спаду, который, независимо от того, материализуется ли он как дефляционный рыночный крах или гиперинфляционный цикл (или и то, и другое), за ним сразу придет элита, предлагающая нам свое потрясающее технологическое решение: депозиты будут перемещены в центральный банк рядом с вами, а это означает, что все, что вы должны, станет обязательством этого центрального банка, который гарантирует защиту путем цифрового управления вашими денежными потоками. Как и в случае с уколами против Covid, большинство граждан клюнут на «безопасную и эффективную» приманку. Капитализм — это действительно подарок, который сам продолжает дарить! Конечная цель теперь предрешена: глобальная экономика, находящаяся в состоянии медленного коллапса, может только попытаться бесконечно длить себя, манипулируя обесценившимися валютами.

Невозможно предсказать, как далеко мы зашли на пути к переломному моменту, который окажется достаточно шокирующим (то есть удобным) для ловкого введения нового денежного режима. Silicon Valley Bank, Signature и First Republic были лишь небольшой частью грядущих событий. Система трещит по швам, и кредитное событие давно назрело — как и ожидалось кризисом репо в сентябре 2019 года, за которым последовал крах в марте 2020 года, крах британских долговых обязательств в октябре 2022 года и региональный банковский кризис в марте 2023 года. Нет никаких сомнений в том, что «Титаник» приближается к айсбергу, крупной аварии, которая будет использована для плавания в чудодейственном лекарстве: «цифровой вакцине», которая — как ее будут продвигать — защитит нас от экономического вируса.

 

Охраномика? Да неужели…

Мы вступили в эпоху крайней социально-экономической фрагментации, которая будет полностью контролироваться сверху вниз. Разложение нашего мира проявляется как в разрыве социальных связей, так и в медленном крахе финансовых рынков. Тем не менее, как напоминает нам Хемингуэй в «И восходит солнце», банкротство происходит «двумя способами. Сначала постепенно, а потом сразу». И пока мы готовимся к жесткой посадке, недоверие, которое поднимается снизу, начинает вступать в конфликт с политикой антикризисного управления, навязанной сверху. Это увеличит экономические, социальные, военные и культурные факторы стресса. Первое, что нужно сделать, это признать, что в настоящее время общих альтернатив не предвидится. Капитал занимает нас весь день (нестандартная и/или тяжелая работа, массовые отвлекающие факторы, ложные поляризации, когнитивный диссонанс, эмоциональный шантаж), но в то же время он же делает нас излишними. Какую бы форму ни приняло подлинно освободительное посткапиталистическое общество, одно можно сказать наверняка: оно должно будет заменить нынешний способ производства социальными связями, в которых мы научимся радикально иным образом использовать наше время, творческие способности и методы получения удовольствия – то есть использование нашей свободы иным образом.

В этом отношении экономическая наука мало чем может помочь, так как ее продолжает подтачивать серьезный позитивистский изъян – тот самый изъян, который всегда угрожал и традиционному марксизму. Пока мы объясняем наш кризис исключительно эмпирическими данными, экономическая наука будет предлагать больше проблем, чем решений. Например, инфляция рассматривается как простое следствие немедленно видимого и поддающегося расчету триггера: войны на Украине, дефицита энергоносителей, карантина в связи с пандемией, узких мест в цепочке поставок и так далее. Гегемонистская экономическая мысль сводит всю реальность к измеримым единицам, наблюдаемым на поверхности. Все, что ускользает от эмпирического расчета, в лучшем случае низводится до уровня философских рассуждений. Но в своей заносчивости буржуазная экономическая теория оказывается недостаточной для того, чтобы уловить ценностную субстанцию общественно-экономических отношений. Все, на что она способна, это предложить нам пресыщенные ребрендинги старых формул, от «байденомики» до «охраномики». Последний неологизм является последней итерацией «зеленого неокейнсианства», недавно мобилизованной Лейбористской партией Великобритании. Как обычно, он обещает обеспечить захватывающее сочетание увеличения государственного долга и инвестиций в новые технологии («план зеленого процветания» на 28 миллиардов фунтов стерлингов в год), направленный на создание большего количества рабочих мест и (наконец!) безопасную финансовую среду для всех граждан Великобритании.

Чтобы почувствовать направление движения современного капитализма, нам лучше оставить исчерпавшую себя мантру «стимулирование против жесткой экономии» и рассмотреть следующие более глубокие индикаторы: 1. нарастающее сокращение общей массы (общественно необходимой) стоимости; 2. компенсационный рост денежного капитала как кредита без стоимостной субстанции; 3. увеличение разрыва между кредитом, созданным из воздуха, и прибавочной стоимостью, созданной за счет эксплуатации труда; и 4. глобальный сдвиг парадигмы от либерального капитализма к нелиберальной, сверхчрезвычайной мировой системе, которая в настоящее время находится в процессе становления. Последний пункт является прямым следствием первых трех. Игнорировать эту причинно-следственную связь — значит заниматься критикой «новой нормальности», что одновременно бесплодно и контрпродуктивно.

Неуклонный спад темпов экономического роста в последние десятилетия требует увеличения денежной эмиссии, направленной на погоню за долгом, который постоянно пускается в оборот. Что следует подчеркнуть, так это отсроченный эффект этого монетарного феномена, поскольку сегодняшняя инфляция, по сути, является результатом прошлой кредитной экспансии, которой требуется время, чтобы пройти через систему, которая изо всех сил пытается создать достаточную стоимость. Настаивать на том, что сегодняшнюю инфляционную среду можно объяснить исключительно эмпирически поддающимися количественному измерению факторами, означает придерживаться позитивистской близорукости господствующей неоклассической экономической теории и, следовательно, придерживаться безнадежно антиисторического взгляда на капитализм. Нынешняя девальвация — неизбежный результат кредитной лавины, начавшейся в предыдущие десятилетия, особенно с 2008 года; лавина, которая сейчас зловеще катится вниз по склону, и центральные банки должны с большой осторожностью к ней относиться. К сожалению, мы еще ничего не видели в отношении ее воздействия. В этом смысле возиться с расчетом влияния текущего повышения ставки на инфляцию бессмысленно. Не в последнюю очередь потому, что эти повышения ставок ограничены деструктивным эффектом, который они оказывают на финансовую архитектуру, преодолев определенный порог, — о чем свидетельствует недавний банковский крах.

Недостаточным также выглядит возражение, что кредит и капитал, приносящий проценты, всегда определяли историю капитализма. Скорее, важен исторический процесс, который привел к нашей гротескной зависимости от создания кредита. Качественный скачок в функции кредита в рамках капиталистического способа производства можно обнаружить в начале ХХ века, когда дополнительная ликвидность начала дополнять массу стоимости, произведенной за счет инвестиций в наемный труд[1]. Это обращение к экзогенному кредиту вскоре из спорадического явления превратилось в условие возможности самого реального производства. Таким образом, в XX веке кредитный рычаг, используемый для извлечения прибавочной стоимости, проявляет себя с характеристиками, отличными от описанных Марксом в третьей книге «Капитала». Согласно представлениям Маркса, кредитный процент получается из прибавочной стоимости, произведенной в реальной экономике, которая во второй половине XIX века еще составляла основу капитализма. Но теперь эти взгляды нуждаются в пересмотре.

 

Кредитная удавка

Исторический рост кредита является неизбежным следствием развития капиталистического способа производства. Поскольку прибыли от индивидуального капитала уже недостаточно для покрытия растущих инвестиций в то, что Маркс называл основным капиталом (например, в машины и сырье), кредитные вливания становятся повсеместными. Иными словами, технический прогресс начинает затягивать кредитную петлю вокруг капиталистических корпораций, поскольку закон конкуренции не оставляет иного выбора, кроме как наращивать дорогостоящие инвестиции в новые производственные технологии. В этот момент устанавливается механизм, который переопределяет внутреннюю логику способа производства, оставляя его цель неизменной: чтобы завоевать новые сегменты рынка, капиталы должны принять внешнее кредитное ограничение, которое постепенно подчиняет себе рабочих не только в условиях трудовой эксплуатации, но и посредством финансовых спекуляций, от которых зависит подобная способность к эксплуатации. И по мере того, как капитал начинает изо всех сил пытаться воспроизвести себя за счет инвестиций прибыли, зависимость от кредита превращается в хроническую зависимость.

Современный капитализм работает как петля обратной связи между сообщающимися сосудами компенсационного кредита и задушенной массой прибавочной стоимости. В то время как отдельные капиталы должны продолжать присваивать часть прибавочной стоимости для обслуживания своих долгов, часть этой прибавочной стоимости уже колонизирована расширяющимся кредитным фондом. Таким образом, капитализм оказывается жертвой оптической иллюзии: каждое увеличение создания прибавочной стоимости есть просто форма появления экспоненциально растущей денежной экспансии. Увеличение разрыва между несущественным кредитом и реальной валоризацией означает, что сама розничная экономика оказывается затопленной токсичной ликвидностью. На этой стадии кажущееся повышение стоимости отдельных капиталов уже соответствует сокращению общей произведенной стоимости по отношению к денежной массе, пущенной в обращение, — ситуации системного дисбаланса, которая после инкубационного периода сегодня проявляется как необратимое обесценивание валюты. Экономика, каннибализированная кредитом, может только разрушить ценностную субстанцию своих бумажных денег.

По мере увеличения разрыва между реальным капиталом и фиктивным кредитом увеличивается и вероятность системного коллапса. В то же время у транснационального капитала нет другого выбора, кроме как попытаться контролировать нарративы, гарантирующие непрерывное предоставление кредита. Вот парадокс, представленный в начале статьи: чтобы кредитные цепочки продолжали тянуться в будущее, реальная экономика должна быть радикально сокращена. Чтобы выжить в собственном разрушительном противоречии, гиперфинансированный капитализм должен ограничивать и регулировать реальный спрос, завинчивая гайки трудового общества. В этом мире «новой нормальности» сочетание обнищания и бунта встречается с массовым манипулированием средствами массовой информации, управлением поведением и социальной инженерией. Сегодня «причудливое совокупление»[2] между наукой и капиталом приводит не только к фатальному кризису валоризации, но и к дематериализации реального как такового, когда коды и алгоритмы работают как главные означающие для идеологической реструктуризации социальной реальности.

Что касается этой удручающей картины, то историческая ошибка левых (в том числе марксистов) заключается в их фетишизации наемного труда. По сути, левые верят, что труд (и борьба рабочих) может либо спасти капитализм от взрыва, либо, что более радикально, вывести нас за пределы капитализма. Но вопрос надо ставить иначе: не как спасти или вытеснить капитализм через наемный труд, а как преодолеть и капитализм, и наемный труд, ибо последний всегда был креатурой и опорой капитала, не только его диалектическим противником, но и его условие возможности. Наемный труд — это то, что сделало возможным капитал, обобщив его в капитализм.

Противоречие, определяющее сегодня рабочую силу, заключается в том, что ее слишком мало для процесса производства стоимости, но слишком много для способности системы его поглотить. По этой причине его необходимо рационализировать и систематизировать, а также подвергать дальнейшему угнетению и эксплуатации. Необходимость роста капитала уже не может быть удовлетворена одной лишь эксплуатацией труда. Сегодняшний центр «производства богатства» — это финансовая симуляция роста, которая является самодвижущейся и лишенной содержания. Кредит теперь функционирует как суррогат реального капитала по отношению как к спросу, который в противном случае стремился бы к нулю, так и к издержкам реальных производственных циклов. Мы уже являемся заложниками будущего, в котором масса прибавочной стоимости становится меньше по сравнению с массой кредита, необходимой для ее поддержания. Это значит, что сама темпоральность капитала переместилась из прошлого (воспроизводство за счет уже накопленной прибыли) в будущее (воспроизводство за счет еще не реализованной прибыли). В то время как две темпоральности переплетаются, относительный рост кредита (параллельно с ростом доли постоянного капитала) способствовал качественной мутации в основе капитала, что и стоит за всем тем, что мы сейчас переживаем.

 

Геополитические извращения

Ирония заключается в том, что сегодняшний зависимый от кредита капитализм задыхается от собственной производительности. «Глобализация» сама по себе является идеологически нейтральным знаком, скрывающим тот факт, что мировое производство в настоящее время приковано ко все более неуправляемым циклам дефицита и сопутствующей экономике пузырей. Превращение глобализации в социально-экономический коллапс является главной движущей силой военного конфликта. С 2001 года Соединенные Штаты ведут непрерывные боевые действия, которые, согласно консервативной оценке исследовательского проекта Университета Брауна, привели (прямо или косвенно) к гибели около 4,5 миллионов человек в зонах военных действий после 11 сентября, включая Афганистан и Пакистан, Ирак, Сирию и Йемен. Если размер этой бойни вообще попадает в новости, то только потому, что он апеллирует к глубоко лицемерному чувству вины. Что никогда не подвергается сомнению, так это причинно-следственная связь между мировым экономическим господством США и их военно-промышленным комплексом, многоголовой гидрой, которая будет продолжать сеять хаос, чтобы отсрочить конец возглавляемой США экономической гегемонии.

В то время, когда их глобальное господство, основанное на власти доллара, находится под угрозой, США продолжают полагаться на военно-промышленный комплекс как на основу для обеспечения своей валюты. И чем больше задолжала экономика, тем больше поводов для растяжки своих щупалец найдет ВПК. Банковский кризис в марте 2023 года, вызванный самим собой, дает нам представление о том, насколько извращенной стала вся игра. Чтобы попытаться сохранить мировую гегемонию, основанная на долгах экономическая модель должна продолжать направлять миллиарды в военную машину. Увеличение долга позволяет США финансировать свои гигантские вооруженные силы дома и особенно за границей, что, в свою очередь, поддерживает доллар как мировую резервную валюту — такова извращенная геополитическая логика, если логика в ней вообще когда-либо существовала. Следует добавить, что в этом состязании нет победителей, поскольку мы являемся свидетелями геополитического противостояния на тонущем «Титанике», единственным общим итогом которого является деградация и авторитаризм.

Объективно сложно понять, как юань — или новая валюта БРИКС+ — сможет заменить доллар. Исторический рост китайской экономики характеризовался ее монополией на обрабатывающую промышленность. Это происходило в рамках глобальных долговых и дефицитных схем, когда динамика долга на Западе генерировала спрос на китайский экспорт, что привело к наводнению западных рынков дешевыми товарами. Однако это шаткое равновесие закончилось глобальным финансовым кризисом 2008 года, который привел к сокращению положительного сальдо китайского экспорта. С тех пор рост Китая, в основном обусловленный пузырем на рынке жилья, также происходит за счет растущего кредита, следуя по стопам своих имплозивных западных «глобальных партнеров». Таким образом, Китай, похоже, не в состоянии повторить то, что США сделали в конце Второй мировой войны, поскольку его трудоемкая промышленность уже является заложником финансовых излишеств, сравнимых с западными. Китайская инициатива «Один пояс, один путь» — это не план Маршалла. Скорее формирующийся многополярный мировой порядок омрачен тем же навязчивым беспорядком: саморазрушительной тенденцией разлагающегося капиталистического способа производства. Это говорит о том, что большая война сейчас возможна как молчаливое соглашение между геополитическими врагами, у которых очень схожие экономические судьбы, а также одинаковая потребность в навязывании репрессивной инфраструктуры массам.

Современные войны неразрывно связаны с кредитозависимой экономикой. На протяжении всей недолгой истории капитализма войны использовались для получения кредита для финансирования армий, оружия и новых технологий. В этом отношении две мировые войны ХХ века уже выявили зависимость государства от капитала и зависимость капитала от создания кредита. Особенно после третьей промышленной революции 1970-х годов массовые инвестиции в основной капитал, вызванные технологической конкуренцией, сокрушили труд и, следовательно, поставили под угрозу способность системы создавать стоимость, превратив кредит в новое золото. Отсюда постепенная приватизация центральных банков, которые теперь имеют возможность влиять на геополитические, а также (по крайней мере, косвенно) социокультурные стратегии. Именно поэтому недавнюю «пандемию» сразу же назвали «войной против вируса». Именно поэтому она плавно сменилась настоящей горячей войной, которая в настоящее время затягивается до абсурда с типичным капиталистическим пренебрежением к человеческой жизни. Как я утверждал в другом месте, «война с Covid» позволила непосредственно создавать и впускать в систему колоссальные суммы денег (стратегия «идти напрямую», контролируемая BlackRock), представляя в сжатом виде и гораздо более узких временных рамках извращенную логику двух предыдущих десятилетий «войны с террором». Но по мере того, как глобальные манипуляции становятся все более извращенными, все-таки должно начать проявляться коллективное сознание.

PS