Необыкновенный американец

Я впервые встретился с Фредом Джеймисоном в 1976 году, когда он пригласил меня читать его аспирантам в Калифорнийском университете в Сан-Диего.

До этого я знал о его существовании только по потрясающей книге «Марксизм и форма», опубликованной пятью годами ранее, сборнику блестящих статей о таких мыслителях, как Лукач, Беньямин, Адорно, Эрнст Блох и другие. Само название книги бросает вызов унылому родословию вульгарной марксистской критики. В ней также рассматривается ряд работ немецких авторов, некоторые из них весьма сложные, и которые тогда не были переведены на английский язык.

Тогда я был уверен, что имя Фредрик Джеймисон, вероятно, было псевдонимом Ганса-Георга Кауфмана или Карла Глюкштейна, беженца из Центральной Европы, засевшего в южной Калифорнии. Однако человек, которого я встретил и который сурово встретил меня, что, как я позже понял, было результатом его застенчивости, являлся таким же американцем, как Тим Вальц, хотя я полагаю, что Вальц не сольется, чтобы почитать свежие произведения чешских авторов за бокалом вина. Он использовал выражения вроде «позырь» и «вот дерьмо», носил джинсы из денима, любил есть мясо в сочетании с морепродуктами и явно чувствовал себя неуютно в присутствии французских интеллектуалов-патрициев, предпочитая общительного и добродушного Умберто Эко. Он был вполне аутентичен для своего окружения, но также он оставался интеллектуалом в том мире, где подобным существам лучше появляться в маскировке. Нечто подобное можно сказать и о набитым риторикой ртом его литературного стиля, который выполнял функцию как маски, так и способа коммуникации. Джеймисон был в некотором роде частным человеком, попавшим в публичную сферу, любителем путешествий (позже мы встретимся в Китае и Австралии), обитателем наполненного детским шумом фермерского дома в отдаленной сельской местности Северной Каролины в кругу коз и кур. Дети были для него особенно дороги, и он оставил после себя целый батальон внуков и внучек.

Он был, без сомнения, величайшим культурным критиком своего времени, хотя термин «культурный критик» — это просто обозначение для вида интеллектуальной работы, охватывающей эстетику, философию, социологию, антропологию, психоанализ, политическую теорию и тому подобное, для которой у нас пока нет адекватного названия. Не было ничего в области гуманитарных наук, что не требовало бы его внимания, от кино и архитектуры до живописи и научной фантастики, и он, казалось, прочитал больше книг, чем кто-либо другой на планете. Он мог говорить о Пармениде так же, как и о постмодернизме, и когда появился фильм Стэнли Кубрика «Барри Линдон», основанный на малоизвестном романе Теккерея, о котором никто не слышал, один из его студентов уверенно заметил: «Фред, наверное, его уже прочитал», и, вероятно, был прав. У него была ненасытная американская энергия в сочетании с высокой европейской чувствительностью. Он утверждал, что никакая марксистская критика не стоила бы ничего, если бы она не могла бы иметь дело с формой предложений и не позволяла ба обнаружить целую идеологическую стратегию в повороте сюжета или изменении поэтического тона. Но он также держал руку на пульсе целой цивилизации, как в его классическом работе о культуре постмодерна.

В наши дни литературные критики не выполняют особой социальной функции. Частью достижений Джеймисона является то, что он показал всем нам, как такие скромные академические фигуры могут снова стать публичными интеллектуалами, теми, чье влияние распространяется далеко за пределы традиционных границ литературных исследований. Именно подобное стало значением аморфного понятия «теория», и Джеймисон был лучшим теоретиком из всех.

Verso