Наполеон, Россия, Англия — геополитический узел на фоне Кутузова

Михаила Кутузова сегодня помнят прежде всего как полководца. Далее мнения расходятся: в России его считают победителем Наполеона в войне 1812 года, во Франции — хитрым генералом, воспользовавшимся морозом, в Англии — неудачником, упустившим подряд несколько шансов пленить или ликвидировать французского императора.

Но мало кто знает, кроме специалистов по теме, что Кутузов, чья 270-я годовщина со дня рождения прошла только что практически не замеченной со стороны российской общественности, был далеко не только блестящим полководцем, заметно опередившим своё время. Он был ещё и не менее блестящим дипломатом, мыслителем и — одним из выдающихся геополитиков, оказавшимся, к сожалению, понятым лишь немногими своими современниками. К ещё большему сожалению, он оказался не понят царём Александром — иначе вся история XIX века могла бы пойти иначе. По крайней мере, она не была бы «веком Британии», «викторианским веком» — ибо в замыслах Кутузова Англии совсем не отводилась роль владычествующей на морях державы.

Что позволяет об этом думать? Две вещи. Действительные странности в том стратегическом плане войны, который упрямо, даже вопреки воле царя, пытался проводить фельдмаршал. И ряд его высказываний, помноженных на действительные геостратегические выгоды России, если бы слова Кутузова воплотились в жизнь.

Пункт первый давно занимает умы военных историков и стратегов, начиная с Клаузевица. Русский фельдмаршал действительно по максимуму стремился избегать прямого столкновения с Наполеоном. Бородино было, по сути, костью, брошенной общественному мнению и воинскому духу русской армии. И эффект от него получился двоякий. Если общественное мнение действительно поначалу воспряло, получив известия о победе при Бородине, то воинский дух в армии — историки знают — поколебался далеко не в лучшую сторону. Потеряв в битве треть личного состава, она отреагировала заметным ростом дезертирства, а последовавшая сдача Москвы вызвала и вовсе массовую неуверенность в победе.

По этой ли, по другой ли причине, но русский главнокомандующий действительно предпочитал в дальнейшем лишний раз избегать столкновений с французской армией. Под Тарутино он отказался вводить в бой всю армию, из-за чего оно закончилось какой-то половинчатой победою. В Малоярославце отбивался одним корпусом, а армию отвёл за город. В сражении под Вязьмой предоставил действовать одному лишь авангарду, за что даже получил похожее на выговор требование царя объясниться, отчего он не вмешался в дело всею армией. Под Красным опять дал французам прорваться через свой авангард, не поддержав его главными силами. Про Березину и говорить нечего — окружённый стратегически Наполеон обманул двух русских, дотоле успешных, военачальников и выскользнул из ловушки, пока Кутузов давал армии роздых в 100 верстах от места событий.

Действительно, напоминает вполне последовательную линию. Правда, как-то так оказывалось, что в захваченной Москве Наполеон сидел, как Паулюс в Сталинграде, окружённый со всех сторон значительными русскими силами. Отчего его армия начала голодать и разлагаться, а сам он решился оставить город, умножив тем самым на ноль всю предыдущую военную кампанию со всеми предыдущими успехами. Оказалось, что после Малоярославца французская армия потеряла всякую возможность для стратегической инициативы. После Вязьмы в ней кончились порядок и дисциплина, а отступление превратилось в бегство. После Красного она превратилась в толпу без артиллерии и конницы. После Березины же, по признанию самих французов, армия перестала существовать — подобие порядка поддерживалось лишь в относительно свежих корпусах, на Москву не ходивших. Впрочем, к границе растаяли и они: через Неман в строю и с оружием переправились лишь полторы тысячи человек. Из 640 тысяч, вошедших за время кампании в Россию!

Парадокс! Полководец, избегавший сражений, поселил во французском языке выражение «C’est la Bérézina» как понятие о полной катастрофе!

Чтобы понять этот парадокс, необходимо вспомнить некоторые высказывания Кутузова по поводу стратегических целей его войны. Их немного, ибо фельдмаршал был не только умён и хитёр, но и предельно скрытен. Даже в рапортах царю он не раскрывал всех своих замыслов! Что уж говорить о генералах! Их мнение он внимательно выслушивал, принимал или не принимал в расчёт, но поступал по-своему, сильно гневя многих из носителей золотых эполет.

Двое, впрочем, из этого ряда настолько сильно конфликтовали с главнокомандующим, что несколько раз вынуждали его раскрываться. За что им — начальнику штаба армии генералу Беннигсену и английскому комиссару при штабе генералу Вильсону — сегодняшние историки должны быть предельно благодарны: они позволили хоть глазком заглянуть в ту политическую лабораторию, что действовала в мозгу Кутузова.

Очень интересен с этой стороны конфликт, который произошёл между Кутузовым и сколоченной Беннигсеном и Вильсоном группой русских генералов — кстати, всех — иностранного происхождения. Конфликт произошёл из-за намерения фельдмаршала принять посланца Наполеона генерала Лористона, который вёз от французского императора предложения о мире.

Кутузов не имел никакого права принимать подобного рода визиты — на сие имелся прямой запрет Александра I вступать в мирные переговоры с противником. Тем не менее фельдмаршал на это пошёл, чем явственно продемонстрировал, что имеет собственные, отличные от царских взгляды на политические цели войны. Государственный изменник? В этом почти обвинил Кутузова английский комиссар. На что тот пожал плечами: ему известно о «примирительном характере французских предложений», но «коли так, то, возможно, они послужат к почётной и выгодной для России договорённости». Что же до инвектив со стороны Вильсона, то Кутузов саркастически выразил надежду, что «английский генерал по зрелом размышлении всё-таки возьмёт в соображение состояние Империи и то обстоятельство, что, хотя численность русской армии возрастает, она ещё далека от желаемой, и в сём случае ради своей приверженности к Императору и России английский посланник готов преодолеть всем известную его враждебность к императору Франции».

Итак, пункт первый: Кутузов считает, что почётная и выгодная России договорённость с Наполеоном куда полезнее продолжения войны, жестоко пожирающей ресурсы России. И из-за этого готов даже нарушить прямой запрет царя.

Но ведь и действительно: война, хоть уже и победоносная, была очень разорительной и, естественно, разрушительной. Историки, как водится, спорят, но спорят лишь о масштабах — в один или в три годовых бюджета государства она обошлась. Во всяком случае, из «подлинного отчета Государю Императору главнокомандовавшего графа Барклая де Толли от 24 Марта 1815 года в Варшаве» следует, что только по армии расходы составили 157 450 710 руб. 59 коп. ассигнациями. А ещё сожжённые города и сёла, несметные материальные и культурные ценности, сгоревшие в Москве, разграбленные в занятых врагом местностях! И, наконец, жизни людей, коих, по минимальной оценке, сгинуло, вместе с гражданскими, более 400 тысяч!

Понятно, что англичанину, готовому традиционно воевать с врагами его страны до последнего союзного солдата, до этих потерь дела не было. Понятно, что и император российский закусил удила: «Наполеон — или я, или он — или я; мы уже не можем больше царствовать вместе!» (или он имел в виду, что если не справится с поставленной Лондоном задачей, то и его может постичь судьба отца?). Но Кутузов заявил о своём более разумном видении дальнейшего хода войны: отпустить армию Наполеона и не нести хотя бы дальнейших военных расходов. Разве это не позиция настоящего, подлинного патриота?

А вот для чего — отпустить Наполеона? Ведь и месть сладка! А за ценой мы, как известно, и в те времена не постояли бы. Собственно, и не постояли…

На эту тему также есть замечательная проговорка русского фельдмаршала. Дело было возле Малоярославца, где происходило, пожалуй, решающее сражение кампании: Бородино не спасло ничего, кроме чести, Малоярославец определял саму судьбу войны. Прорвись Наполеон на юг, он обретал там предназначенные для русской армии запасы и уходил бы домой, что называется, невозбранно. Дело в том, что и в реальности трудности со снабжением у Кутузова из-за быстрого наступления были предельно велики. А в этом варианте французов просто не смогли бы преследовать. Кстати, одна из причин частых днёвок, из-за чего главная русская армия и не успела исправить ошибку адмирала Чичагова на Березине, была именно продовольственная — обозы за войсками не поспевали.

Кутузов, как уже сказано, отбивать Малоярославец в конечном итоге не стал. Наоборот, приказал отступить ещё, чтобы одним занятием необоримой позиции лишить Наполеона всякой охоты проливать кровь своих и чужих солдат. Что, собственно, и произошло: император французов, оценив шансы на прорыв, приказал отступать. Причём именно туда, куда направил его своими манёврами фельдмаршал — на разорённую Смоленскую дорогу.

У Вильсона же было на этот счёт своё мнение. И он, видимо, его навязыванием настолько вывел русского главнокомандующего из себя, что тот заявил, против своего обыкновения, прямо и однозначно: не будет русский солдат зря гибнуть за английские интересы. Что же до самой Англии, добавил он, то «ежели она завтра уйдёт на дно моря, я и не охну».

Пункт второй, следовательно: Кутузов Англию вполне не любил, и воевать за её интересы, ни тем более жертвовать ради них своими солдатами не желал.

На следующий день, когда Вильсон вновь примчался требовать генерального сражения, Кутузов вообще раскрыл карты. Вильсон обвинил фельдмаршала в том, что он не хочет полного уничтожения Наполеона. На что тот спокойно ответил: так оно и есть. Ибо задача России в этой войне — победить, сохранив армию для дальнейших славных дел и для того, чтобы никто более не смел покуситься на неё. И добавил: «Я отнюдь не уверен, что полное изничтожение императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света. Наследие его не достанется ни России, ни какой-либо иной континентальной державе, а той, которая уже владеет морями и превосходство которой станет тогда непереносимым».

Наконец, когда русские войска три дня подряд громили проходящие мимо французские корпуса под Красным, но в генеральное сражение опять не вступали, Вильсон снова прибежал к Кутузову с криком, что Наполеон обречён и одна-единственная команда «марш вперед» закончит войну в течение часа». На что фельдмаршал ответил ему предельно холодно: «Я уже всё сказал вам в Малоярославце».

Пункт третий: Кутузов не желает полного уничтожения французской военной мощи, ибо предназначает её для противодействия английской экспансии по планете. Вот масштаб мышления!

Осталось только задуматься, какая геополитическая реальность могла бы возникнуть из кутузовского замысла, удайся он.

Рассуждать фельдмаршал, дипломат и политик мог примерно так: «Без Наполеона на континенте нашем устанавливается один доминант — Англия. А с учётом её владений по всему миру и флота, коему противостоять уже некому, гегемония сего государства будет всемирной. Поскольку же Россия самим ходом войны объективно превращается также в мощную военную и политическую силу, то задача, возникающая перед Англиею, становится совершенно определена и даже неизбежна вне зависимости от воль и отношений между монархами и нациями. А именно задача сия — отбрасывать Россию в первобытное её состояние, когда не мешала она своею волею воле великих держав. Посему следует уже в ближайшей будущности ожидать если не прямой войны к нам со стороны Англии — для того армия её слишком худа, — но давления и угроз в случае желания России собственные интересы где-то продвинуть.

А вот сохранение Наполеона — оно равновесие, России выгодное, обеспечит. Ясно уже, что в Россию он больше не сунется, — нет таких условий и целей, коих мог бы он добиться вооружённой рукою, коли уж не добился в столь благоприятных условиях, кои сложились для него в начале нынешней кампании. С Англиею он помириться не может, ибо обречён будет бороться с нею за торговлю и обеспечение сбыта товаров французских. Таким образом, Англия и Франция заняты между собой; Австрия и Пруссия дрожат и перед Наполеоном, и перед Россиею и должны, следственно, искать добрых отношений с последнею. В рассуждении же продолжающейся войны с Франциею, Англия также будет в поддержке России заинтересована. Все сии обстоятельства сами создадут для нас ситуацию, когда уступки нам мы будем не просто выторговывать, а выбирать из предлагаемых противостоящими сторонами.

А потому в наиболее непротиворечивой политической конфигурации после изгнания Наполеона за Вислу видится мне такая картина: Наполеон остаётся в Европе, не склонный к миру с Англией любой ценою и имеющий довольно сил ещё противостоять ей; Англия, не упокоившая Наполеона окончательно, вынуждена одновременно улещивать Россию продолжать поход. Россия, которая оставляет этих двух соперников разбираться между собою, а сама обеспечивает себя выгодной торговлею с ними обоими, а также их поддержкою в окончательном решении турецкой и прочих проблем

И так занята Европа будет очень самою собой. Наполеон в явной войне с Англиею остаётся; воюет он в Испании прямо и по всей Европе — с агентами английскими. Англия же Наполеоном занята, не до шалостей наших с турками будет ей; тем паче, что турки сами баловники известные: обидятся на что-либо и сами нам войну объявят. Пруссия и Австрия формально союзницы с Наполеоном; однако для нас они не угроза, покуда он им не велит, да к тому же будут волноваться из-за противоречий с национально настроенным дворянством, кое-непременно там окажется, особливо с нашей поддержкою. Италия тоже волноваться будет, вновь меж Францией и Австрией оказавшись; с Швециею мир у нас и союз, а Дания хотя и с Наполеоном, да едва что сделать нам сможет по слабости своей и заботе от шведов. Того более: в раскладах сих сам дом наш императорский настоять может успешно на возвращении родового гнезда своего Голштинии — кто в том откажет? А по земле сей, российской ставшею, канал прокопать меж Балтикой и Северным морем — вот и проливы Балтийские не нужны нам!

Паки большего: при таком раскладе сил европейских и будет как раз Европа на Александра оглядываться и волю его ловить!».

Конечно, это всего лишь реконструкция. Но вспомним, что Кутузов родом из «века Екатерининского». Из века светлейшего князя Потёмкина. При них двоих уже было это, когда, по словам русской царицы, «без моего дозволения ни одна пушка в Европе не выстрелит». Павел, сын её, посылал казаков отвоёвывать у англичан Индию — и Лондон настолько серьёзно рассматривал такую возможность, что постарался побыстрее ликвидировать русского царя. Это было поколение титанов, ставивших перед собою титанические задачи, и решавших их, — и Кутузов был одним из тех! Что, собственно, и доказал своей победой над Наполеоном — тоже эпического масштаба фигурой.

Так что фельдмаршал был способен, был подготовлен и считал себя в праве — размышлять в подобных геополитических измерениях. И, судя по свидетельствам, размышлял. И, судя по реальной дальнейшей истории, размышлял верно.

Царь же Александр, добив Наполеона после смерти Кутузова, получил от той же Англии истинно английскую «благодарность». Лондон, для которого, как известно, нет постоянных союзников, но есть только постоянные интересы, уже в 1815 году сколотил тройственный антироссийский пакт. С Австрией и… с Францией! Предметом было — не позволить России получить даже мельчайшего на фоне заплаченной ею за победу цены территориального приобретения — Варшавы и области вокруг неё! Так себе, впрочем, приобретения, как мы сегодня знаем…

А ведь разница между двумя подходами к геополитике, что называется, всего в одном знаке. Всего лишь в ориентации — на интересы своей страны или на, современным языком выражаясь, «общечеловеческие ценности». Которые всегда почему-то берётся воплощать вполне конкретная страна с вполне конкретными собственными интересами.

Ещё один урок фельдмаршала Кутузова…