На смерть папы

Франциск принял папство в 2013 году из пасти кризиса. Его предшественник, Бенедикт XVI, первый папа за многие сотни лет, кто ушел в отставку, был тесно связан с теологическим и ритуальным консерватизмом.

Его отставка в широких кругах была истолкована как признание поражения в связи со множеством скандалов, связанных с сексуальным насилием, которые разрушили моральный авторитет священства, даже среди многих верующих. Католицизм в глазах всего мира стал ассоциироваться с сексуальным насилием, педофилией и сокрытием преступлений.

На фоне были еще две проблемы: устойчивый спад посещаемости церкви и наследие II Ватиканского собора — масштабного реформаторского мероприятия, которое изменило все стороны католической практики, упростив мессу и разрешив ее служение на языках, отличных от латыни. Папа Иоанн XXIII, инициировавший собор в 1962 году, описал его как aggiornamento, «приведение в соответствие с современными нормами», попытку «распахнуть окна церкви и впустить свежий воздух Духа».

Большая часть церковной политики последних десятилетий была обусловлена попытками снова эти окна закрыть. Отношение ко II Ватиканскому собору является хорошим показателем для отношения ко всему остальному: либералы и прогрессисты склонны одобрять его, желая, чтобы реформы шли еще дальше и изменили взгляды церкви на социальные вопросы; консерваторы склонны рассматривать его как печальную страницу истории церкви, чреватую утратой внутреннего авторитета, предавшую и бросившую на произвол судьбы богатую и прекрасную традицию. Компромисс, который сочетал бы прогрессивные социальные взгляды с верностью традиции (или наоборот), встречается нечасто.

Папа Франциск сначала подавал надежду прогрессистам, которые чувствовали себя задушенными его двумя предшественниками. Само его имя было позитивным знаком, взятым у святого — Франциска Ассизского, — который отстаивал духовное обновление в нищете, который искал Христа среди бедных и немощных, и чьи последователи часто беспокоили институциональный покой церкви. Папа Франциск говорил о церкви для бедных, активной в мире, со священниками как о «пастухах, которые пахнут овцами». Его самое первое апостольское увещевание желало «церкви, которая будет избитой, страдающей и грязной, потому что она была на улице». Его первая поездка из Рима была для служения покаянной мессы на Лампедузе среди мигрантов, чтобы почтить память сотен недавно утонувших, на алтаре, сделанном из перевернутой лодки. Там он критиковал «глобализованное равнодушие» и «культуру комфорта», которая «делает нас нечувствительными к крикам других людей».

К тому же Франциск не был непосредственным последователем предыдущего Папы. Бенедикт заслужил репутацию радетеля за консервативные ценности. Но он был стеснительным интеллектуалом, даже слегка заумным, что плохо подходит для современного папства. Соответственно карикатурным образом противопоставлять Бенедикта и Франциска как интеллектуала и популиста было бы неправильно: плебейские манеры Франциска — он однажды обвинил скандальных журналистов в том, что они копрофилы — скрывала мощный интеллект с развитым культурным вкусом. Он любил слушать Вагнера в исполнении Фуртвенглера; его письмо о ценности литературы изобилует цитатами из Пруста, Кокто, Борхеса и Целана. В размышлениях о пандемии ковида он цитирует Гельдерлина, и эти строки также характеризуют его подход к исполнению своих обязанностей: «там, где опасность, вырастает и спасительное».

Обе стороны культурной войны извлекали выгоду из карикатур на Франциска как Папы Политической Сознательности. Но реальность была менее однозначной. Он не доверял либеральному импульсу превратить церковь в римский офис конторы по борьбе за права человека. Его позиции относительно войны, рыночной эксплуатации и изменения климата находились в русле католического социального учения, хотя и сформулированы с необычной прямотой и ясностью. Его интервью часто создавали впечатление, что он считал, что церковные заморочки по поводу сексуальности были не более чем симптомами нехристианской клерикальной тенденции избегать настоящей человечности.

Вероятно, самые известные слова эпохи его папства были сказаны в ответ на вопрос журналиста о священниках-геях: «Кто я такой, чтобы судить?» Как и большинство прогрессивных шагов Франциска в отношении пола и гендера — например, прием католиков-трансгендеров на общих аудиенциях — это было скорее символическим и риторическим, чем доктринальным. Декларация 2023 года о разрешении благословения пар в однополых отношениях вызвала всемирную истерику консерваторов; и несколько недель спустя Ватикан выступил с едва ли убедительной атакой на «гендерную теорию». Франциск не предпринял никаких попыток изменить катехизис о том, что гомосексуальность есть извращение, а однополый секс — тяжкий грех.

Общая картина складывалась из риторического прогресса, подорванного доктринальной инерцией: хвала женщинам в церкви и подтверждение мужского священства; образ децентрализованной церкви, провозглашенный господством воинствущего папства. Реальный сдвиг в признаниях о злоупотреблениях и расплате за катастрофические неудачи церкви были омрачены неуверенностью и выжидательной стратегией в конкретных случаях.

Что об этом думать, зависит от вас. Циник может предположить, что Франциск был просто хорошим пиарщиком, разбирающимся в настроениях западных прогрессистов, но не слишком содержательным. Историк церкви может увидеть в его публичных заявлениях гибкую иезуитскую хитрость. Другие могут признать, что в жизни верующих символические жесты, совершаемые папой, имеют глубокий смысл, возможно, даже больший, чем его доктринальные заявления. Вот почему его омовение ног мигрантам, заключенным, женщинам и нехристианам, или его отказ от больших папских апартаментов, или его ежедневные телефонные звонки католикам в Газе приобрели такое значение.

Его иезуитское происхождение недостаточно освещалось. Он был первым современным папой, который дал обет бедности вместе со стандартными обетами послушания и целомудрия. Его отвращение к клерикализму — льстивой и самовосхваляющей тенденции возвеличивать священство, которое он называл «извращением церкви» — происходило именно отсюда. То, что его ультраконсервативные оппоненты в церкви любили кружева, золото и шелк, казалось, подчеркивало эту мысль. Он особенно любил Евангелие от Матфея и, должно быть, часто думал о презрении Христа к показным учителям закона, которые «увеличивают воскрилия одежд» и «любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах», но нисколько не стремятся облегчить чужое бремя.

Необычно и то, что Франциск сохранил иезуитскую монограмму и свой епископский девиз на своем папском гербе. Он выбрал фразу miserando atque eligendo из проповеди Беды о призвании Матфея. Христос увидел мытаря Матфея «глазами милосердия и избрал его». Постоянный акцент Франциска на милосердии – «первом атрибуте Бога» – объясняет его папский выбор более ясно, чем прогрессивная/консервативная эвристика. В этом причина, по которой он хотел видеть церковь для ближних и для всех. Подобное проходит через его тексты о разводе и его духовные сочинения о Священном Сердце, Dilexit Nos («Он возлюбил нас»). И все это объясняет же его импровизированное замечание о том, что он надеется, что ад пуст, и то, как он утешал плачущего мальчика, обеспокоенного тем, что его неверующий отец мог не попасть на небеса.

Кристофер Батлер, английский аббат, посетивший II Ватиканский собор, однажды охарактеризовал его как средство от превращения в «монументальную окаменелость». Тот, кто в 2013 году казался папой-реформатором, который решил снова бросить вызов этому риску, казалось, просто выдохся, истощившись подобной монументальностью. Франциск оставляет после себя разделенную церковь, полную проблем, рискующую перерасти во фракционную войну. Консерваторы, включая «католиков MAGA» в США, хотят, чтобы его заменил анти-Франциск. Это кажется невероятным, не в последнюю очередь потому, что большинство выборщиков были назначены Франциском. Однако то, что делает курия, более странно и менее предсказуемо, чем можно было бы предположить из оскароносных клише популярного фильма «Конклав». В конце концов, именно консистория кардиналов, выбранных консервативными папами, избрала Франциска.

Когда я был молодым, мне все время казалось, что папа римский постоянно умирает. Долгие публичные страдания Иоанна Павла II от болезни Паркинсона превратили его в символ католического учения о святости жизни. Тогда мне казалось, печальным и жестоким. Но со временем я понял весь символизм подобного, наблюдая, как больной Франциск настаивает на посещении заключенных, выдыхая из себя приветствие публике во время своего пасхального послания, выступает против безумия перевооружения и войны, выжимая из себя последние силы, чтобы поговорить с миром, который продолжает возводить новые тюрьмы и стены, как и новых олигархических идолов. «Сегодняшние строители Вавилона говорят нам, что нет места для неудачников, и что те, кто падают на этом пути, являются такими неудачниками», — написал Франциск во время своих последних размышлений в Страстную пятницу. «Это — строительная площадка ада».

LRB