Коммунизм: некоторые мысли о концепте и практике

В основе исторического материализма лежит утверждение, что всякая история является историей классовой борьбы. При историко-материалистическом подходе классовая борьба исследуется через критику политэкономии.

Критика приходит к выводу, что смыслом классовой борьбы является коммунизм, "реальное движение, которое отменяет существующее положение вещей" (Маркс, Немецкая идеология). Все выглядит так изнутри движения.

Часто возражают, говоря, что это выражение философии истории. Но, думаю, политический смысл критики не следует путать с историческим телосом. В истории производительные силы обычно являются причиной возникновения общественных отношений и институтов, подавляющих их и господствующих над ними: это явственно проглядывает во всех исторических детерминациях. Так почему же считают исторической иллюзией, политической идеологией или метафизическим вздором возможность подрыва этой ситуации и освобождения производительных сил от господства капиталистических производственных отношений (следуя значению классовой борьбы в действии)? Мы постараемся продемонстрировать, что верно как раз обратное.

1) Коммунисты предполагают, что история всегда является историей классовой борьбы.

Некоторым такая позиция кажется тупиковой, так как история детерминирована, а капитал теперь властвует над ней настолько безраздельно, что подобное предположение оказывается слабым и неверифицируемым.

Однако они забывают, что капитал - это всегда отношение власти (силы), и в той мере, в какой капитал устанавливает непререкаемое господство, это господство всегда является функцией определенного управления внутри властного отношения. Ни концепт капитала, ни его исторические варианты не могли бы существовать без пролетариата, который, будучи эксплуатируем капиталом, всегда является производящим его живым трудом. Классовая борьба - это отношения власти между начальником и работником. Это отношение питает эксплуатацию и капиталистическое господство и учреждается в институтах, организующих производство и оборот прибыли.

Иные, считающие, что история не может сводиться к классовой борьбе, предполагают постоянную динамику и напряженность "потребительной стоимости". Они определяют ее как стоимость рабочей силы или как стоимость природы и окружающей среды человеческого труда. Подобное предположение не только радикально неадекватно в качестве объяснения капиталистического развития, но и, несомненно, несостоятельно как описание нынешней формы капитализма.

Капитал завоевал и окутал весь жизненный мир, его гегемония повсеместна. Больше нет места для народников! Классовая борьба разворачивается здесь, "в условиях текущей ситуации", а не в каких-то иных обстоятельствах: классовые отношения основываются на этих исторических детерминациях (исторический детерминизм) и новом производстве субъективности (как хозяина, так и работника).

Во-первых, следует отметить, что в этом контексте больше нет ничего внешнего, и что борьба (не только борьба, но и реальность участников борьбы) ведется теперь исключительно "внутри"; больше нет никакого подобия или отражения "потребительной стоимости". Мы оказались полностью погружены в суровую и беспощадную реальность "меновой стоимости".

Исторический материализм объясняет, почему и как меновая стоимость оказалась столь важна для классовой борьбы: "в буржуазном обществе работник, лишенный объективности, присутствует иллюзорно, но противостоящее ему стало теперь настоящим сообществом [das wahre Gemeinwesen – общность, сообщество и, одновременно, социальная родовая сущность (прим. ред.)]", которое пролетариат "пытается переработать, и которое перерабатывает его самого" (Маркс, Очерк критики политической экономии, тетрадь V).

Да, но в рамках этого взаимоисключающего присвоения – присвоения капиталистами против присвоения рабочими – капитал определенно проявляет себя как отношение. Коммунизм начинает приобретать форму, когда пролетарий ставит себе целью переприсвоить Gemeinwesen, сообщество, чтобы превратить его в порядок нового общества.

Меновая стоимость, поэтому, очень важна, - это общая социальная реальность, устроенная и защищенная таким образом, чтобы ее нельзя было свести к простой циркуляции труда, денег и даже капитала. Это прибавочная стоимость, обращенная в накопленную прибыль, ренту от земель и имущества, основной капитал, финансы, накопление первичных ресурсов, машины и устройства, производительные на земле, а затем и запущенные в космос, сети коммуникации и, наконец и в особенности, – деньги, великая общая парадигма: "[Деньги] сами по себе сообщество [Gemeinwesen] и не терпят ничего и никого иного над собой" (Маркс, Очерк критики политической экономии, тетрадь II). Здесь проявляется историческая детерминация. Меновая стоимость уже дана в общей форме как Gemeinwesen. Она здесь, в мире, и кроме нее нет ничего и никого иного, ничего внешнего.

Возьмем, например, финансы: кто мог бы представить себе деятельность без денег в форме финансов? Деньги стали той общей землей, на которой покоится Heimat [Родина], консистентность народонаселений в конце "Готического периода", когда владение было организовано общинным способом. Те общины и эта земля теперь являются меновой стоимостью в руках капиталистов. Если мы хотим вернуть эту землю, необходимо выдвинуть требование ее возврата в текущих условиях: на вершине капиталистического присвоения, загрязненной меновой стоимостью и без всяких иллюзий чистоты и невинности.

Когда Спиноза писал, что в древнееврейском государстве в год юбилея все долги списывались, и равенство граждан восстанавливалось, или когда Макиавелли настаивал, что аграрные законы вдохнули новую жизнь в Римскую республику, потому что переприсвоение плебсом земель обновило и демократический процесс, оба они сохраняли иллюзию о возможности возвращения к природе и демократии (Спиноза, Богословско-политический трактат, Глава 17; Макиавелли, Рассуждения о первой декаде Тита Ливия, Книга I, Глава 27).

Для нас решение об освобождении рабочей силы и решение быть коммунистами требуют переприсвоения общей реальности, не являющейся ни изначальной, ни демократически желанной, а, скорее, являющейся чем-то, противостоящим нам в качестве власти, произведенной нами своими потом и кровью.

Но не будем падать духом. Как учил нас Грамши в своем толковании классовой борьбы, исторический материализм должен проследить непрерывную метаморфозу или, скорее, антропологию характера работника в серии различных опытов пролетарского использования технологий и капиталистической социальной организации.

Это ставит новый вопрос, ведь в той мере, в какой работник изменяет себя в ходе борьбы, он навязывает капиталу реальные метаморфозы. Если и есть эпохи или циклы борьбы, масштабом их онтологической консистентности является этот антропологический базис. Ни природа, ни идентичность, ни гендер или раса не могут сопротивляться этому движению трансформации и исторической метаморфозы отношений между капиталом и работниками. Множества формируются и всегда переопределяются в этой динамике. Это справедливо и для определения времени в классовой борьбе. Когда классовая борьба выступает как производство и трансформация субъективности, революционный процесс предполагает долгосрочную временность, онтологическое накопление контрвласти, "оптимизм" материальной силы пролетарского "разума", желание, становящееся солидарностью, любовь, которая всегда рациональна, и, следуя Спинозе, родственный "пессимизм воли". "Будьте осторожны!" – предостерегает он, когда страсти мобилизуются на конструирование политических структур свободы. Наш ориентир - это не случайные (алеаторные) вспышки бунтов, подобные божественным искрам надежды, что могут пронизывать ночь лучами света, но постоянное и критическое усилие и работа организации, рассчитанный риск восстания. Философское воображение может признавать видимость законосообразности реального, но не может заменить работу по созиданию истории: событие - всегда результат, и никогда – отправная точка.

2) Быть коммунистом значит быть против Государства. Государство - это сила, упорядочивающая, всегда нормализуя, но и всегда исключая, отношения, конституирующие капитал и дисциплинирующие конфликты между капиталистами и пролетарской рабочей силой.

Это бытие против Государства всегда направлено против любых форм организации частной собственности и частного владения средствами производства, а равно и частной эксплуатации рабочей силы и частного контроля над оборотом капитала. Но это бытие также направлено и против публичного, то есть, государственной и национальной конфигураций всех этих операций отчуждения власти от труда.

Быть коммунистом значит признавать, что публичное есть форма отчуждения и эксплуатации труда, в нашем случае – общего труда. Итак, что же такое публичное? Как сказал великий Руссо, публичное - враг частной собственности, то, что не принадлежит никому (Руссо, Рассуждение о происхождении неравенства). Однако приписывание Государству того, что, на самом деле, принадлежит всем - это софизм. Государство утверждает: "общее не принадлежит вам, невзирая на то, что это вы произвели его сообща, изобрели и организовали как общее". Это "освобождение" Государством общего, то есть произведенного нами и, соответственно, принадлежащего нам, известно также как менеджмент, делегирование и представительство ... неумолимая красота публичного прагматизма.

Коммунизм, следовательно, является врагом социализма, поскольку социализм – классическая форма этой второй модели отчуждения пролетарской силы, тоже требующая искаженной организации производства его субъективности. Извращения "реального социализма" нейтрализовали век классовой борьбы и рассеяли все иллюзии философии истории. Занятно, что "реальный социализм", хотя он и инициировал процесс массовой коллективизации, никогда не проблематизировал дисциплины управления, будь они юридическими, политическими или принадлежащими гуманитарным наукам.

Институциональная структура социализма и его политические полюсы были выработаны идеологией, произвольно противопоставившей частное публичному (в то время как эти понятия, согласно Руссо, частично покрывают друг друга) и санкционировала правящий класс, чьи управленческие функции полностью воспроизвели аналогичные функции капиталистической elité (тогда как он объявил себя самоизбранным "авангардом").

Быть против Государства означает, прежде всего, выражать желание и способность управлять всей системой производства, включая разделение труда, накопление и перераспределение благ радикально демократическим способом - в режиме "демократии всех".

Теперь стоит предъявить новые определения. Исторический материализм - это, в том числе, и "имманентизм субъективности". Он утверждает не только то, что нет ничего внешнего, никакого "вне" для того мира, в котором мы живем, но также что "изнутри" него работники, горожане и все субъекты суть постоянные элементы сингулярного сопротивления и моменты конструирования иной формы общежития.

Они присутствуют, даже во времена удушающего, самого печального и унылого исторического затишья. Множество – классовый концепт, а составляющие его сингулярности всегда суть ядра сопротивления в отношениях подчинения, навязываемых капиталом. Сингулярное подчиняется, потому что обязано и не может иначе, но делает это всегда в режиме сопротивления изнутри властного отношения. Нарушение этого отношения всегда возможно, так же как и сохранение отношения управления. Здесь, вне любой философии истории, внутри этой феноменологии общего, мы узнаем, сколь центральны и существенны возмущение против власти, ее порядка и злоупотреблений, а также отказ от наемного труда (и/или труда, подчиненного концу воспроизводства капиталистического общества) для формирования другой модели общества и степень, в которой они указывают на наличную виртуальность [виртуальное присутствие] иного порядка, другой панорамы жизни. Они подталкивают к разрыву, потому что, всегда возможный, он вполне может стать реальным или, скорее, необходимым (мы вернемся к чертам этого разрыва). Революции возможны.

Настойчивое требование возмущения, отказа и восстания должно быть переводимым в учреждающую (constituent) власть. Борьба против Государства и всех организующих и представляющих его учреждений должна также скрывать в себе способность произвести новую власть с помощью нового знания. Вам никогда не схватить молнию голыми руками, только множество, только история мятежной классовой борьбы способны на это. Но отношение между историческими обстоятельствами и производством субъективности продолжает меняться. Как мы уже говорили, это одна из сфер непрерывной метаморфозы антропологии трудящегося. Техническая структура (composition) рабочей силы находится в постоянном движении и соответствует всегда адекватному, и разному, производству субъективности. Это политическая структура (composition), что должна найти конкретные формы выражения и желания революции в ее нынешних обстоятельствах.

Еще производство субъективности и новая политическая структура могут предвосхитить исторические и социальные условия выстраивания революционного процесса. Но всегда есть диалектическая связь между материальной детерминацией и революционным напряжением коллективного желания: натянутая струна, что может внезапно порваться, но остается целой. Как говорил Ленин, двоевластие всегда недолговечно, мятежная власть должна удерживать время истории в субъективном упреждении (подталкивании субъективности вперед). Учреждающая власть – ключ к предвосхищению и осуществлению революционной воли против Государства.

В традиционной теории Государства анархия и диктатура суть крайности всех возможных форм суверенного правления. Но, наоборот, когда мы говорим о коммунистической демократии в противовес Государству, мы не проводим таких различий, основываясь на возможной связи между анархией и диктатурой. Мы предлагаем преодоление этой альтернативы, потому что революционная борьба не только не имеет ничего внешнего ей, но и определяемое ею внутреннее знает подрывную силу, "низа", противостоящего "верху" суверенности. Коммунистическое бытие осуществляется отсюда, с этого "низа", с превращения учреждающих желаний в выражения власти и взаимоисключающих содержаний. Так что здесь тоже может быть революция "против Das Kapital", как учил Грамши.

3) Быть коммунистом значит строить новый мир, где эксплуатация капиталом и подчинение Государству устранены. Исходя из нынешних условий, вернее, исторических детерминаций, характеризующих текущее положение, как мы продвигаемся вперед, к осуществлению коммунизма?

Прежде всего, следует оговорить, что этот детерминизм может быть разрушен и преодолен только путем создания силы, превосходящей те, что управляют. Но как это сделать? Как мы уже говорили, политический разрыв представляется необходимым, коль скоро возмущение, отказ, сопротивление и борьба произвели учреждающую власть, желающую осуществить себя. Только сила осуществит такое продвижение вперед, сделает учреждающий разрыв возможным. От забастовок, промышленного саботажа, взлома и пиратства в системах доминирования, мигрантского эскапизма и социальной мобильности до бунтов, восстаний, конкретных конфигураций альтернативной власти: таковы первыми узнаваемые фигуры коллективной революционной воли.

Этот сдвиг фундаментален – коммунистическое воображение экзальтируется в момент разрыва. Повышенные заработные платы против трудовой эксплуатации, постоянный доход против финансового кризиса, демократия всех против диктатуры: таковы результаты истории, производящей учреждающую волю. Но этого не достаточно; хотя даже если причина недостаточна, это не делает ее менее необходимой, менее sine qua non. А недостаточно ее потому, что нет революции без организации, также как не было достаточно экзальтации события, обращения к мифу, или мистической отсылки к голым телам, к порогу бедности, противопоставленному повсеместности угнетения – всего этого не хватает, потому что по-прежнему нет рационального плана, который питает и наполняет движение разрыва мощью организации.

Как писал Спиноза, "желание, вытекающее из разума, чрезмерным быть не может" (Спиноза, Этика, Ч. IV, теорема 61), что тем самым запрещает любое определение желания, ограничивающее себя [цензурирующее себя] (предположительно объективными) рамками. Я имею в виду, что когда мы думаем об этих рамках и экспериментируем с ними, телеология или философия истории остаются в стороне, и важно только коллективное желание, вместе с силой наращивающее собственный организованный избыток в целиком случайном (алеаторном) процессе классовых битв: избыток коммунизма на фоне унылого повторения истории эксплуатации. В этом смысле коммунизм именно сегодня близок к нам (это не значит, что он за углом), потому что прибавочный труд, полученный от рабочей силы, – по мере ее изменения в когнитивной метаморфозе – со скрипом переводится и превращается в ту прибавочную стоимость, что капиталист организует в прибыль. От когнитивного труда у капитала возникает несварение.

Нам возразят, что нет никаких доказательств того, что связь между субъективным избытком и коммунистическим проектом дана в подрывных и повстанческих движениях множеств. Это правда. Но, ответим мы, исторический материализм и имманентность революционного проекта показывают нам противостоящего капиталу субъекта и множество сингулярностей, организующееся в антикапиталистическую власть, но не формально, как партия, то есть зрелая и законченная организация, а, благодаря своему существованию, как сопротивление, тем сильнее и лучше выраженное, чем больше множество как таковое является целым сингулярных институций. Последние включают в себя формы жизни, борьбы, экономическую и профсоюзную организованность, забастовки, разрыв социальных процессов эксплуатации, опыты переприсвоения и узлы сопротивления. Иногда они выигрывают в масштабных конфликтах по поводу проблем, занимающих центральное место в капиталистической организации общества, в других случаях они проигрывают, хотя всегда при этом сохраняют уровни антагонизма, функционирующие как остатки в новых способах субъективации.

Множество является группой институций, раз за разом приобретающей форму различных политических структур в зависимости от оттенков и превратностей властных отношений. Они суть больше, чем элементы технической структуры пролетариата, и больше, чем случайные и/или конъюнктурные организации угнетенных: они являются актуальными моментами политического переустройства и коагулятами подрывного производства коммунистической субъективности. Они - жаждущие! Их примерами выступают различные и многообразные отношения между выражениями желания освобождения (наемный труд, общественные движения, политические выражения) и требованием политических и/или экономических реформ.

В современном биополитическом обществе отношение между реформой и революцией отличается от такового в индустриальном обществе. Случившееся преобразование субстанциально и может быть легко опознано в ходе анализа обобщения методов правления (governance) при осуществлении суверенности и текущем ослаблении классических форм правления. Процессы, давления и изменения в отношениях правления в постиндустриальных обществах демонстрируют новое пространство, где столкновение между социальными движениями и правительством разворачиваются с другими последствиями. Но все они всегда обнаруживают умножение средств для борьбы и организации предложений по реформированию и подрывных напряжений, придающих форму множеству и артикулирующих его изнутри. Здесь мы впервые замечаем новые институции общего.

Этот процесс начался с низов. Это движение, утверждаемое силой. Оно описывается скорее своей волей к самоутверждению, нежели диалектикой. Оно не телеологично, если только мы не привлекаем материалистическую теорию и подрывные методы Макиавелли с этическим и историческим финализмом. Вместо этого множество погружается в процесс перехода, начавшийся, когда "единица разделилась надвое" и когда, как мы говорили ранее, трудно превратить прибавочный труд когнитивного пролетариата в прибыль, а последняя оказывается революционным избытком [излишком]. Вместо того, чтобы быть переходом от одного этапа или способа производства к другому, это изменение, разворачивающееся внутри самого множества, обнаруживается и действует в сети, соединяющей антропологические метаморфозы субъектов с изменениями общества и политики, и, таким образом, с возможностью коммунистического освобождения. Общество, в котором мы живем, было реально и полностью включено в капитал. Мы называем это господство капиталистической биовластью. Но если биовласть является продуктом активности капитала, даже когда его гегемония глобальна, она по-прежнему нуждается в отношении как своем основании, а именно отношении капитала, всегда противоречивом и, возможно, антагонистическом, помещенном внутрь биополитической сферы. Здесь, в этой сфере, сама жизнь поставлена на службу производству, и все ее аспекты исчисляются властью, но здесь же обнаруживается сопротивление, а пролетариат присутствует во всяком осуществлении социального труда; здесь власть когнитивного труда выражает излишек стоимости, а множество сформировано. Это множество не безоружно, поскольку все эти процессы, пронизывающие его, также характеризуют его институциональные выражения и рост сопротивления и рождений субъектов.

Как было сказано, множество - это тотальность желаний и траекторий сопротивления, борьбы и учреждающей власти. Вдобавок это целое, состоящее из институций. Коммунизм возможен, потому что он уже существует в этом развитии, но не как его завершение, а как состояние. Это развитие сингулярностей, испытание этой конструкции и – в постоянном колебании властных отношений – напряжение, тенденция и метаморфоза.

4) Что такое коммунистическая этика? Как мы заметили, это этика борьбы против Государства, потому что она движется от возмущения к субъективации и отказу от эксплуатации. В точке пересечения возмущения и отказа находится второй элемент определения коммунистической этики. Это воинственность (militance) и общее выстраивание борьбы против исключения и бедности, отчуждения и эксплуатации.

Эти два элемента (борьба и общая воинственность) уже раскрываются в новую перспективу: целое сингулярностей, которые, отказываясь от одиночества, работают над превращением себя в множество, ищущее общего в противовес частному. Значит ли это достичь демократии? Почти три века мы понимали демократию как управление (administration) публичным благом, институционализацию государственного присвоения общего. Если мы стремимся к демократии сегодня, нам необходимо радикально переосмыслить ее как общее управление (management) общим. Это управление влечет переопределение (космополитичного) пространства и (учреждающей) временности. Это больше не вопрос определения формы социального контракта, где всё принадлежит каждому и, таким образом, никому: всё, коль скоро оно произведено каждым, принадлежит всем.

Этот сдвиг произойдет только во имя организации. На протяжении всей истории коммунистических движений проблема организации рассматривалась как фундаментальная, так как организация это коллективное бытие-против, принцип институции и, потому, сама сущность становления-множеством. Факты кризиса неолиберализма, культур индивидуализма, естественного отказа от одиночества человеческих существ, рожденных и выросших в обществе, осознания одиночества как смерти – все эти факты проявляют себя как организация сопротивления новой редукции к одиночеству, которую капитал пытается снова навязать субъектам через индивидуалистическую мораль.

Первыми тремя элементами коммунистической этики являются восстание против Государства, всеобщая воинственность и производство институций. Несомненно, что они пронизаны двумя фундаментальными страстями: страсть, влекущая от естественной нужды и экономической бедности в сторону власти труда и науки, освобожденных от власти капитала; и страсть любви, ведущая от отказа от одиночества к политическому учреждению общего (неудивительно, что религии, буржуазная эстетика и все идеологии нью-эйджа пытаются вернуть, мистифицировать и нейтрализовать эти страсти). Учреждающая власть коммунизма изобретается в процессах объединения, развития новых форм общего сосуществования в процессах сопротивления и организации. Концепт учреждающей (constituent) власти не имеет никакого отношения к конституционным (constitutional) структурам, организованным капиталом и его Государством. На этом этапе не гомологичны друг другу, с одной стороны, мощь рабочей силы, изобретение множества, учреждающее выражение пролетариата, а, с другой – капиталистическая власть, дисциплинарное высокомерие буржуазии и репрессивная суть государства. Потому что учреждающая этика коммунизма идет гораздо глубже и питает биополитическое измерение исторического воспроизводства, а, в качестве классовой борьбы, строит историческое бытие. Теперь она намеревается распространяться внутри детерминаций нашего времени на весь комплекс биополитических диспозитивов. Здесь коммунистическая мораль затрагивает важнейшие проблемы жизни (и смерти), и, обнаруживая себя как щедрое и творческое выражение силы бедных и общего желания любви, равенства и солидарности, приобретает великое достоинство.

Мы подошли к тому пункту, где идея практики "потребительной стоимости" появляется вновь. Эта потребительная стоимость находится уже не снаружи, а внутри истории, созданной витками борьбы. Это больше не напоминание о природе или отражение предполагаемого происхождения, также и не момент в потоке времени или событие восприятия, но выражение, язык и практика.

Наконец, ни при каких условиях это не идентичность, размышление о конкретных свойствах, принятых за точку включения в универсальное, но смесь, совместная, множественная, гибридная и неоднородная конструкция, преодоление всего, иначе известного в предшествовавшие нам темные века как идентичность. Человек, рождаемый такой этикой, – многоцветный Орфей; нужда, возвращаемая нам историей скорее как богатство, нежели происхождение, как желание становления, а не страдание. Это новая потребительная стоимость: общее. Наше существование свидетельствует о серии общих условий, освобождения которых мы продолжаем желать через вывод их из-под капиталистического отчуждения и управления Государством. Потребительная стоимость - это вновь приобретенная форма технической структуры труда, а также общий политический диспозитив, лежащий в основании практик учреждения мира в истории. Новая потребительная стоимость состоит в этих диспозитивах общего, открывающих новые пути для организации борьбы и силы разрушения капиталистического господства и эксплуатации.

(Доклад на конференции On the idea of communism, Лондон, 14 марта 2009 г.)

Источник 

Перевод с англ. Д. Гончарук, сверка и ред. А. Писарев