Информационные войны от Трои до Бахмута. Лекция 8. От Крымской войны и до Первой русской революции

Центр политического анализа и социальных исследований продолжает публикацию курса лекций «Информационные войны от Трои до Бахмута: как противостоять деструктивной пропаганде».

История информационных войн от первых шагов человечества до современности, особенности использования пропаганды в наши дни, как распознавать пропаганду и как противостоять ей - обо всем об этом говорится в курсе лекций политолога, директора АНО Центр политического анализа и социальных исследований, доцента Финансового университета при Правительстве России, члена Общественной палаты Москвы Павла Данилина.

Проект реализуется при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.

В Крымской войне российской информационной кампании противостояли ведущие иностранные профессионалы того времени. Формально обозначенные причины войны были предельно наивными, но сущностно конфликт заключался в том, что Англия и Франция не были удовлетворены положением России в качестве «жандарма Европы», и старались не допустить ее усиления в регионе Балкан. Потому уже в 40-е годы XIX века (а по факту и немногим ранее), начинается формирование нового негативного образа России: в Европе, включая даже Греческое королевство, в этот период происходит резкое усиление антироссийских настроений. Из-под полы достают то самое «Завещание Петра», постоянно приукрашивая его. Пара слов об одной из таких версий дает представление о том, как западные пропагандисты работали с материалом: в 1880-х годах в очередной редакции «Завещания» Петр I что-то там говорит уже и о необходимости сдерживания японской военщины…

Однако вернемся к событиям, предшествующим Крымской войне. После подписания в 1833 году Ункяр-Искелесийского договора между Османской и Российской империями, британский парламентарий Томас Эттвуд подверг критике правительство Великобритании за нерешительность имперской политики на российском направлении. «Пройдет несколько лет, и эти варвары научатся пользоваться мечом, штыком и мушкетом почти с тем же искусством, что и цивилизованные люди», - предупреждал Эттвуд. И с ним соглашались многие. Пришло время объявить России войну, «поднять против нее Персию, с одной стороны. Турцию - с другой. Польша не останется в стороне, и Россия рассыплется как глиняный горшок»[1].

Хотя на самом деле российский император Николай I изначально и не ставил целей присоединения к России каких-либо балканских территорий, в европейской прессе подчеркивалось желание России овладеть Константинополем. Николай вообще крайне осторожно подходил к вопросу о поддержке национальных движений на Балканах, видя в этом процесс опасный и для самой Российской империи — он хорошо помнил польское восстание начала 30-х годов и то, как на него отреагировали внутри страны. Подобная осторожная позиция императора вызывала, кстати, довольно активное недовольство российских славянофилов.

Осторожная политика Николая I на Балканах уравновешивалась его яростным стремлением бороться со всяческими революциями, в том числе и национал-освободительными. «Жандарм Европы» вызывал стойкое опасение со стороны целого ряда стран и спектра общественного мнения в европейских государствах. Поэтому накануне войны в английской пропаганде начинает, и не без успеха, формироваться позитивный образ будущих врагов России и союзников по войне против Николая I. Так, британская пресса стала превозносить французского императора Наполеона III, которого ранее она же представляла, как негодяя, окруженного «паразитами, сводниками и проститутками». Помимо Наполеона в розовых тонах рисовали и Османскую империю. Россия же представлялась исключительно в черных красках.

Как пишет В. Виногадов, Наполеон «на глазах приобретал ангелоподобные черты. Удалось обнаружить крупные успехи Турции на пути цивилизационных преобразований и убедить обывателя в патологической склонности московитов к захватам. О настроении "людей с улицы" можно судить по высказыванию В. Кобдена, сторонника мирного урегулирования конфликта: выступать перед ними на митинге было все равно что перед "сворой бешеных псов"». Английскую общественность дополнительно волновало (особенно торговцев, но не их одних), что по Чёрному морю проходил ближайший и самый дешёвый торговый путь в Иран[2].

В 1853 г. английская либеральная газета Daily News на полном серьезе уверяла своих читателей, что христиане в Османской империи пользуются большей религиозной свободой, чем в православной России и католической Австрии. В 1854 г. лондонская Times писала: «Хорошо было бы вернуть Россию к обработке внутренних земель, загнать московитов вглубь лесов и степей». В том же году Джон Рассел, лидер Палаты общин и глава Либеральной партии заявил: «Надо вырвать клыки у медведя… Пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушен, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе». В Трапезунде происходила выгрузка английских товаров для отправки в Иран. Угроза, что путь будет закрыт, вызывала большую тревогу в Англии. Таким образом, при активном участии «партии войны» формировалось представление о «русской угрозе», с одной стороны, и о новом европейском союзе «цивилизованных народов», с другой. Во Франции значительная часть общества поддерживала идею реванша за поражение в наполеоновских войнах, и была готова принять участие в войне против России, при условии, что Англия выступит на их стороне.

Дополнительной точкой кипения во взаимоотношениях между Парижем и Петербургом стал «протокольный» конфликт Николая I с Наполеоном III. Николай Александрович считал нового французского императора нелегитимным, поскольку династия Бонапартов была исключена из французского престолонаследия Венским конгрессом. Чтобы продемонстрировать свою позицию, Николай I в поздравительной телеграмме обратился к Наполеону III Monsieur mon ami («дорогой друг»), вместо допустимого по протоколу Monsieur mon frère («дорогой брат»). Так Николай I именовал французского императора и в дальнейшем. Интересно, что Николай I пошел на это, будучи уверен, что его поддержат союзники. Австрия и Пруссия обещали Николаю I, что также обратятся к французскому императору словами Monsieur mon ami, но, в конце концов, подписали Monsieur mon frère. После этого Николай I сказал прусскому послу фон Рохову и австрийскому послу Менсдорфу: «Меня обманули, и от меня дезертировали!»[3] В общем, задумывалась едва ли не дипломатическая изоляция Франции, а вышло национальное оскорбление, и на ровном месте были испорчены отношения двух государей.

Впрочем, Наполеон III, осознавая непрочность своей власти, сам хотел отвлечь внимание французов популярной в то время войной против России. Вскоре подвернулся случай — император стремился сделать приятное Ватикану, и с Россией у него вышел «спор о ключах». В январе 1853 г. ключи от Вифлеемского храма Рождества Христова и храма Воскресения Христова (Гроба Господня) в Иерусалиме были под давлением Франции, отняты турками у православных и отданы католикам. Через месяц Франция и Британия заключили тайный договор против России, вскоре к коалиции присоединились Австрия и Пруссия. В конечном счете, державы начали войну.

Масштабная пропагандистская кампания достигла своих целей — Россию в Англии, Франции и вообще в Европе ненавидели и не скупились ни на какую ложь в отношении русских.

Уже в начале войны, после Синопского сражения, в английской и французской печати для обработки общественного мнения появлялись откровенно пропагандистские материалы, повествовавшие, как русские моряки штыками закалывали плавающих в воде турок. Штыками! С высокобортных кораблей! В английской и французской прессе массово печатались карикатуры на злободневные события: Россия в них представала в гротескном или откровенно отвратительном обличии.

Оноре Домье. Запасная армия русского императора[4]

Джон Тенниел. Турция в опасности.

Конечно, в Англии, несмотря на обработку общественного мнения, значительная часть общества все же не понимала смысла Крымской войны, и особенно после первых серьёзных военных потерь в стране и в парламенте возникла сильная антивоенная оппозиция. А потери были вполне ощутимыми и не только для простых англичан. Вот, например, история атаки бригады лёгкой кавалерии — катастрофического по последствиям для англичан боя во время Балаклавского сражения 25 октября 1854 г. Бригада при атаке за три часа потеряла из 670 военнослужащих убитыми, раненными и пленными более половины состава. Учитывая наличие в бригаде большого числа благородных британцев, можно представить, какое впечатление произвело это на современников.

Узнав о произошедшем из статьи в Times, Альфред Теннисон написал и опубликовал 9 декабря в британской газете The Examiner стихотворение о героизме и бессмысленной гибели бригады:

Долина в две мили — редут недалече...
Услышав: «По коням, вперед!»,
Долиною смерти, под шквалом картечи,
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием ада гремит канонада,
Под жерла орудий подставлены груди,
Но мчатся и мчатся шестьсот.

Судьба выживших участников атаки легкой кавалерии и ветеранов этой войны была печальной. Через десятилетия о встрече ветеранов этой бригады напишет Редьярд Киплинг:

Тридцать миллионов британцев гордятся своей страной.
Двадцать бездомных нищих мечтают о пище земной.
Ни хлеба нету, ни крова, ни ремесла, ни зарплаты.
Герои былых сражений, остатки Легкой Бригады.

Как мы можем видеть, пропаганда использовала в том числе и стихи. Работа поэта была сродни работе оратора. Стихи публиковали в газетах, ими зачитывались, их учили наизусть. То же стихотворение Теннисона до сих пор является частью школьной программы в Британии.

Можно констатировать успех пропагандистской кампании британских властей и их газетчиков. Большая часть общества даже несмотря на пацифистскую политику оппозиции, на тяготы войны и большие потери, воспринимала войну на ура. Напротив, подписанный с Россией мир был встречен в Англии прохладно и даже критически. По словам биографа главы британского внешнеполитического ведомства, а вскоре премьера лорда Пальмерстона, невозможно было удовлетворить «разъяренную публику и ее воинственную и черносотенную прессу». Газета Sun так и вовсе вышла в день подписания трактата в траурной рамке[5].

 

Новые технологии на службе военной пропаганды

Из реальных новинок военной пропаганды, с которой столкнулся мир в ходе Крымской войны — использование телеграфа для передачи сообщений в европейские газеты. Английский корреспондент Уильям Рассел одним из первых в мире в заметках из бухты Балаклавы старался передать ужасы реальной войны. Войска союзников жестоко страдали от плохого снабжения, болезней и зимнего холода. Впрочем, английские власти совсем не поощряли такую оперативную и правдивую корреспонденцию.

Возникла инновационная идея - противопоставить словесным образам фотографии. Крымская война стала первой, где работал настоящий военный фотограф. По инициативе принца Альберта, мужа королевы Виктории, и при финансировании издательства Thomas Agnew & Sons было принято решение отправить в Крым фотографа Роджера Фентона, основателя фотографического общества Англии и личного фотографа королевы[6]. Это была уже третья попытка использовать фотографию, но первые две экспедиции были по разным причинам неудачными. Хотя Фентон провел в Крыму менее четырех месяцев (с 8 марта по 26 июня 1855 г.), ему удалось в крайне трудных условиях сделать 360 снимков для публикации в издательстве, которое было официальным заказчиком фотографий. И в ноябре 1855 года, когда издательство начало выпускать наборы фотографических открыток, англичане увидели войну «живьем». Вернее, фотографии были в основном постановочными, но образ далекой войны в целом передавали. Это был настоящий прорыв в истории военной пропаганды — теперь войну можно было не пересказать, а показать широким массам.

Фотография Роджера Фентона.

 

Внутрироссийская пропаганда в период Крымской войны

В России в преддверии войны, а также по ходу конфликта также велась пропагандистская обработка общественного мнения. Довольно интенсивно и агрессивно общественность настраивали против Запада: «Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть — словно ненависть пса к привязи, — ненависть, которая тридцать лет, с каждым годом всё сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвётся же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал. То, что на официальном языке называлось Россией — чего уже оно ни делало, чтоб отвратить роковую судьбу: и виляло, и торговалось, и прятало знамя, и отрицало даже самоё себя, — ничто не помогло. Пришёл-таки день, когда от неё потребовали ещё более яркого доказательства её умеренности, просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественного признания, что она не что иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления», - писал тогда Федор Тютчев[7].

Широкая антизападная и ура-патриотическая пропаганда поддерживалась как официальными выступлениями, так и спонтанными речами патриотически настроенной части общества. Фактически впервые со времен Отечественной войны 1812 года (образы войны с Наполеоном в те дни стали особенно востребованы в патриотической публицистике) Россия противопоставила себя крупной коалиции европейских стран. В то же время некоторые наиболее резкие ура-патриотические выступления николаевской цензурой не допускались к печати, что произошло, например, в 1854-55 гг. с двумя стихотворениями Ф. И. Тютчева («Пророчество» и «Теперь тебе не до стихов»).

В последнем, написанном вскоре после начала войны, были такие строки:

Ложь воплотилася в булат;
Каким-то божьим попущеньем
Не целый мир, но целый ад
Тебе грозит ниспроверженьем…

Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!

Надо сказать, что неподцензурной печати в то время не было, но патриотический подъем был крайне силен, и власти его активно поддерживали. Всячески подчеркивалось, что противники ведут себя неадекватно воинственно, а Россия стоит только на защите своих братьев по вере и своих интересов. Во время войны широкую популярность в России получило анонимное стихотворение (чаще приписывается В. П. Алферьеву, но есть и иные варианты атрибуции[8]), напечатанное в «Северной пчеле», в котором есть следующие строки:

Вот в воинственном азарте
Воевода Пальмерстон
Поражает Русь на карте
Указательным перстом.

Вдохновлен его отвагой,
И француз за ним туда ж,
Машет дядюшкиной шпагой
И кричит: Allons, courage!

Полно, братцы, на смех свету
Не останьтесь в дураках,
Мы видали шпагу эту
И не в этаких руках.

Если дядюшка бесславно
Из Руси вернулся вспять,
Так племяннику подавно
И вдали несдобровать.

Стихотворение стало основой для песни и для альбома карикатур «На нынешнюю войну» известного художника-иллюстратора Петра Боклевского, который вышел в 1855-м году[9]. Александру II вроде бы так понравились карикатуры, что новый император наградил Боклевского бриллиантовым перстнем.

Карикатура Петра Боклевского из брошюры "На нынешнюю войну" (1855).

 

После крымского конфуза

Крымская война в плане пропаганды доказала эффективность усилий по формированию общественного мнения. Западные правители увидели, что можно не просто спровоцировать войну на ровном месте, без какого-либо серьезного повода и где-то в такой дали, которая до начала войны толком общественности и не известна была, но и получить позитивный общественный резонанс, укрепить собственную легитимность, и отвести внимание общественности от некоторых внутриполитических вопросов. Однако стало понятно, что общественное мнение необходимо готовить целенаправленно. Без этого оно может развернуться совсем не в те стороны, в которые ожидают власть имущие.

С ситуацией спонтанно сформированного общественного мнения столкнулись Западные лидеры накануне и в ходе следующего военно-политического противостояния России с Османской империей в 1877-78 годах. Следует заметить, что российское общественное мнение длительное время готовилось к этому конфликту. Так, еще в 1854 году, когда вовсю гремели пушки Крымской войны, Сергей Аксаков пишет стихотворение «На Дунай».

На Дунай! туда, где новой славы,
Славы чистой светит нам звезда,
Где на пир мы позваны кровавый,
Где, на спор взирая величавый,
Целый мир ждет божьего суда!

Поэт уверен, что этот поход на Дунай, освобождение славян - должны смыть позор поражения в Крыму.

Впрочем, тема реваншизма поднималась постольку поскольку. При подготовке российской военной кампании центральной темой пропаганды в печати стал вопрос защиты братских славянских народов от угнетения османами-иноверцами. «Хищники сжигают и уничтожают всё, что попадётся им на пути; убивают мужчин, бесчестят женщин, словом, производят такие же злодейства, как и в прошлом году. Неудивительно, что при таких обстоятельствах население смотрит на русских как на своих избавителей», - писало, например, издание «Русский инвалид». Как констатирует С. А. Кочуков, таких высказываний только в этом военно-патриотическом издании были сотни. Отмечали газеты и гонения османов на единоверцев-черкесов: «Из разных частей Азиатской Турции слышатся сетования на судьбу переселившихся туда черкесов. Еще недавно они обращались к нашему послу в Константинополе, с просьбой позволить им, в числе 8500 семейств, переселиться в Россию. Излагая подробности своего действительно ужасного положения, они приводят знаменательные примеры жестокости их собственных беев и равнодушия к их жестокости турецких властей. Так, два черкеса со связанными руками были брошены живые в колодец, и все ходатайства родственников по этому вопиющему делу остались без последствий. Поборы с черкесского населения достигают половины его заработков, и это еще в льготные годы»[10]. Мессиджи военных изданий активно тиражировались и в гражданской прессе. Так, газета «Новое время» в статье «Народ-мученик» выражала надежду, что восстание болгар будет удачным и для них «заблестит заря новой жизни, о которой он так бесплодно мечтал в течение последних веков, и которую заслужил вековыми страданиями»[11].

Кампания вызвала серьезный патриотический подъем во всем российском обществе и обеспечила поддержку войне против Турции. Война воспринималась исключительно в контексте освобождения балканских народов от турецкого ига, а не банальной мести. Либеральный деятель Г. А. Деволан писал, что крестьяне постоянно спрашивали у него газеты, и с интересом говорили о политике. А начальник Псковского губернского жандармского управления констатировал: «Все напряженно ожидают известий, газеты с приходом почты берутся приступом». Начальник Симбирского ГЖУ отмечал: «Крестьяне, едва выучившиеся читать по складам, прочитывали все попадавшиеся им газетные известия». Большой интерес к событиям проявляли и народы России. По отзыву помощника начальника Лифляндского ГЖУ, в Венденском и Вольмарском уездах «с лихорадочным нетерпением ожидаются и прочитываются телеграммы и известия с театра войны». А издатель газеты «Прибалтийский листок» добился даже разрешения печатать в Риге ежедневное приложение о ходе военных действий – «Рижский листок» на латышском языке[12].

Эта пропаганда принесла свои плоды. Многочисленные добровольцы, в том числе и известные люди, пошли в армию. На войну уехали врачи Сергей Боткин, Николай Пирогов и Николай Склифосовский, художник Василий Верещагин и писатель Владимир Гиляровский.

Огромную роль в воодушевлении людей сыграла поэзия. Стихотворение болгарского поэта Ивана Вазова, написанное им в 1978 году «Здравствуйте, братушки», не просто дало целому поколению болгар представление о ценности подвига русского солдата, но и стало нарицательным. Сперва – в позитивном ключе, а впоследствии – после многочисленных предательств России со стороны все тех же болгар – и в негативном.

„Мама, мама! Вон, взгляни...”
„Что там?” – „Ружья, сабли вижу...”
„Русские!..” – „Да, то они,
встретить их пойдем поближе.
Это их послал сам бог,
чтобы нам помочь, сынок”.
Мальчик, позабыв игрушки,
побежал встречать солдат.
Словно солнцу рад:
„Здравствуйте, братушки!”

Помимо болгарской поэзии на службу русскому штыку волей-неволей встали и представители европейской общественности. После кровавого подавления турками Апрельского восстания 1876 года в Болгарии, целый ряд мыслителей первого ряда, таких как Виктор Гюго и Оскар Уайльд выступили против Османской империи. Оскар Уайльд написал «Сонет по поводу резни христиан в Болгарии»:

Истреблены врагом без сожаленья
Священники близ мёртвых алтарей.
Ты видишь ли страданья матерей,
Детей, убитых, втоптанных в каменья?

Сын Божий, снизойди! Над миром тьма,
Кресту кровавый серп грозит с небес:
И верх возьмёт он, и переупрямит.

В это же время Аполлон Майков пишет пронзительные строки, обращенные как к обычным читателям, так и к российскому Императору:

Опять горит Восток! Опять и кровь, и стон,
Спалённые поля, насилье, смерть, проклятья!
Опять – блуждающих в горах детей и жён
Ко братьям о Христе молящие объятья!
Европа на сей раз внимает их мольбам…
Но взоры их следят за дальнею Россией,
Там – царь-помазанник! Стратиг Востока – там!
Туда указано, пред смертью, Византией

Да, Европа, действительно на этот раз была благосклонна к страданиям славян. Но правительства стран Европы – такие как Австрия, Британия и Франция, не были в восторге от действий Российской империи, существенно усилившейся на Балканах. Тем не менее, общественность давила на них. В ход шли и многочисленные карикатуры, памфлеты, пресса. Поэтому руки у властей Запада были связаны, и они не могли вмешаться в конфликт на стороне Османской империи.

Таким образом, можно констатировать, что пропаганда «братского долга» и необходимости освобождения единоверцев в период русско-турецкой войны 1877-78 гг сделала более четкий акцент на востребованной проблематике, что дало большую внутреннюю консолидацию в обществе по сравнению с Крымской войной. В конечном счете, объективные сложности и даже провалы в ходе боевых действий были восприняты русским обществом куда толерантнее, нежели аналогичные неуспехи времен Крымской войны. На внешней арене общественное мнение не было сформировано западными лидерами, и оставалось в свободном полете, что позволило ему сформироваться по линии «свой-чужой», где «своими» были греки, болгары и другие христиане, а чужими – стали турки-мусульмане. Поэтому русские, спасающие «своих» стали восприниматься также «своими».

К сожалению, даже это воодушевление российского общества и поддержка обществ в странах Европы не смогли позволить Российской империи удержать выгодные для Петербурга условия Сант-Стефанского мирного договора. Объединившись против русских, европейские правители продавили куда более скромные условия мира на Берлинском мирном конгрессе. Берлинский трактат, подписанный 1 июля 1878 года, содержал в себе множество противоречий и не решал ни одной проблемы, стоявшей перед странами Балканского полуострова, Османской, Австро-венгерской и Российской империями. Можно сказать, что он стал граничащей чертой между Новым и Новейшим временем, и одновременно - прологом к будущей мировой войне. Об этом довольно прямо заявил английский историк А. Тэйлор в капитальном труде под названием «Борьба за господство в Европе (1848-1918 гг.)»: «В истории Европы Берлинский конгресс явился своего рода водоразделом. Ему предшествовали 30 лет конфликтов и потрясений; за ним последовал 34-летний период мира»[13].

 

Противоречия государственной пропаганды в России

Умение агитировать собственную патриотически настроенную публику к концу XIX в. в России, впрочем, работало все хуже. Проблема в том, что общество Российской империи серьезно изменилось в эпоху реформ Александра II и при его преемниках. В империи появилось рабочее движение — за счет освобождения крестьян и бурного развития промышленности. Нельзя отрицать и фактор озлобленности крестьян прошедшей отменой крепостного права, совершенной ровно в том же ключе, что в свое время предлагал Наполеон, да притом возложившей на крестьян большие выкупные платежи за землю. Крестьяне считали себя обворованными, и даже уходя в города, они приносили с собой эту озлобленность. Становясь рабочими, они уже готовы были внимать революционной пропаганде. А условия, в которых им приходилось существовать, еще более озлобляли и мотивировали их к протесту.

Плюс ко всему, динамика развития общественных связей, а также смягчение цензурных ограничений создавали куда больше возможностей для антимонархической и революционной пропаганды. Если во времена Николая I пропаганда против государя была достоянием сотен дворян, а при Александре II — интеллектуалов-эмигрантов и восторженных и очарованных студентов, то к концу XIX века ситуация серьезно меняется. Постепенно происходит и падение эффективности официальной пропаганды императорской власти — либеральная общественность все менее склонна поддерживать монарха, она продвигает собственную внутриполитическую повестку, заключающуюся в требовании расширения прав и свобод, ограничения абсолютной власти монарха.

Риторика власти в этих условиях уже не вполне соответствует обстановке — старая пропаганда перестает работать. Александр Блок напишет позже:

В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла.

По внешнему впечатлению так оно и было. При Александре III и в ранний период правления Николая II революционное движение было в основном подавлено, множество радикалов отправлено в ссылки и тюрьмы. Казалось, что поддержка монархии велика. Но, с другой стороны, власть и Николай II лично сделали ставку на крайне консервативные общественные слои. Это радикализировало даже вполне умеренных подданных.

Параллельно происходили, действительно эпохальные изменения вроде урбанизации, секуляризации, индустриализации страны, перестройки экономических, а следом и общественных связей. Монархия и лояльные монарху лидеры общественного мнения отвечали по-старому, как будто жили во «времена Очакова и покоренья Крыма», как будто мир вокруг них не менялся. Идеологическая работа шла. Но направлена она была в первую очередь на представителей и без того лояльных групп, но эти лояльные группы последовательно сокращались. А с нелояльными основной формой взаимодействия был кнут.

Тем не менее, следует заметить, что достаточно эффективными действиями были усилия власти по линии православной церкви. Одним из важных идеологических кампаний времен Николая II стали регулярные канонизации святых. Безусловно, и сам Николай II был человеком вполне верующим, но масштаб канонизаций святых при нем говорит о той ставке, которую делала власть именно на пробуждение христианских чувств у лояльных православных подданных.

Не считая местночтимых святых, перенесения мощей, восстановления почитания и прочих инициатив, при Николае II было канонизировано семь святых, что было едва ли не больше, чем за весь XIX век. Вот перечень основных православных инициатив по канонизации при Николае II:

• Святитель Феодосий Черниговский (1896)
• Священномученик пресвитер Исидор и с ним 72 мученика (1897)
• Святая благоверна княгиня Анна Кашинская (1909, возрождение почитания)
• Перенесение из Киева в Полоцк честных мощей преподобной Евфросинии (1910)
• Святитель Иоасаф, епископ Белгородский (1911)
• Святейший Патриарх Ермоген (1913)
• Святитель Питирим, епископ Тамбовский (1914)
• Святитель Иоанн, митрополит Тобольский (1916)
• Преподобный Серафим Саровский (1903)
• Святой праведный Иоанн Кронштадтский (1909)

Причем, это была именно государственная политика. Так, Николай II лично обратился к обер-прокурору Святейшего Синода Победоносцеву с просьбой подготовить указ о прославлении ко дню празднования памяти старца Серафима Саровского. «Церковные ведомости» в июле 1902 года сообщали: «Веру народную в святость старца Серафима и его предстательство пред Богом за притекающих к нему с молитвою разделяет и Венценосный Вождь русского народа, Благочестивейший Государь Император Николай Александрович. Ныне, в день рождения старца Серафима, 19-го июля Его Величеству благоугодно было воспомянуть и молитвенные подвиги почившего и всенародное к памяти его усердие, и выразить желание, дабы доведено было до конца начатое уже в Святейшем Синоде дело о прославлении благоговейного старца. Святейший Синод признал ныне благовременным приступить к потребным для сего распоряжениям, каковые употреблялись прежде сего в подобных случаях». На докладе Синода о начале подготовки к прославлению Император Николай Александрович написал: «прочёл с чувством истинной радости и глубокого умиления». Всем сомнениям положили конец слова, начертанные царем: «Немедленно прославить». В короткий срок была проделана огромная работа в связи с предстоящими торжествами. Были пущены специальные богомольческие поезда, организовано снабжение паломников, медицинское обслуживание, построены гостиницы, приняты меры к охранению порядка. В торжествах принял участие и император лично[14].

Эта политика привела к неоднозначному результату — самодержец уверялся в успехе собственной пропаганды — регулярно наблюдая не показушное, но реальное единение с народом. Тем не менее, еще раз следует подчеркнуть, что это были изначально лояльные группы подданных. А число таковых последовательно сокращалось. В том числе и среди верующих, да и в среде церковников – тот факт, что церковь стала частью государственного аппарата вызывал у многих священнослужителей определенное недовольство. Сами же священники кооптировались из разных страт российского общества, и если среди них были блестящие полемисты, ораторы и подвижники, были среди них и откровенные пьяницы, мздоимцы и другие, дискредитировавшие как церковь, так и власть, которая оную церковь в себя инкорпорировала. Падение поддержки церкви на финальном этапе существования Российской империи – печальный факт. И это было обусловлено не только атеистической пропагандой, распространением идей просвещения и прочими интеллигентскими пристрастиями.

Многие источники свидетельствуют, что авторитет монаршей власти при Николае II даже среди крестьян был далеким от того, что было при всех его предшественниках. Всплеск оскорбительных высказываний крестьян в отношении царя отмечается с самого начала царствования Николая II. По мнению исследователей, «это было связано с подъемом аграрного движения и отражало разочарование жителей российской деревни в способности царя решить земельный вопрос. Падение авторитета императора выражалось в том, что ругали его чаще, а тон высказываний становился резче»[15].

В то же время имперская идеология и пропаганда — что тоже сыграет недобрую службу — взяла на вооружение крайний национализм. Это не было новацией царствования Николая II: те же евреи были поражены в правах много раньше, и отношение к ним в обществе и печати было негативным. Но с радикализацией и расколом в российском обществе пропаганда национализма приобретала поистине гротескные черты. Так, в документах монархических черносотенных организаций неоднократно приводился список конкретных народов, отнесенных к разряду враждебных: «Россия должна быть настороже не только против соседей, но и против таких подданных, как финляндцы, поляки, латыши, армяне…, а также обитатели Кавказа …», – говорилось в программе «Союза Михаила Архангела»[16]. А в предвыборной программе на выборах во II Государственную думу, принятой Первым Всероссийским съездом уполномоченных отделов «Союза русского народа», утверждалось: «евреи в течение многих лет, и особенно в последние два года, вполне выказали непримиримую ненависть к России и ко всему русскому, свое невероятное человеконенавистничество, свою полную отчужденность от других народностей и свои особые иудейские воззрения, которые под ближним разумеют одного только еврея, а в отношении христиан-гоев допускают всякие беззакония и насилия, до убийства включительно»[17].

Подобные взгляды транслировались не только проправительственными общественными организациями — их непосредственно продвигали и официальная пропаганда, и официальная политика властей. Сам Николай II придерживался схожих взглядов. Когда в октябре 1906 года премьер-министр Петр Столыпин предлагал отменить «Временные правила», действовавшие с 1882 года и существенно ограничивающие права евреев, а также рекомендовал предоставить еврейскому населению необходимые права и льготы, соответствующий законопроект отменил именно Николай с пометкой «внутренний голос всё настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя»[18].

Примечательно, что именно в России в этот период появляется такая знаменитая пропагандистская фальшивка как «Протоколы сионских мудрецов». В этом тексте излагаются якобы планы евреев по установлению мирового господства и разрушению христианского мира. Впервые «Протоколы» были опубликованы на русском языке в 1903 году под видом отчёта о тайных собраниях сионистов в Базеле. Текст «Протоколов» сыграл важную роль в обосновании теории «жидомасонского заговора». До сих пор ведутся споры был ли русский текст оригиналом, кто стоит за его созданием, каким образом к его созданию была причастна русская разведка в Париже и т.д.[19] Но сам факт остается фактом — один из главных антисемитских текстов ХХ века появился именно в николаевской России.

Ксенофобская пропаганда в условиях подъема революционного движения сыграла с властями злую шутку. Количество членов Бунда (еврейской социалистической партии) в годы Первой революции 1905 года возросло от нескольких тысяч в период его становления до 34 тыс., тогда как, например, обе фракции Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) летом 1905 г. насчитывали всего 26,5 тыс. сторонников[20]. Да и впоследствии евреи будут одним из важных элементов революционного движения, небезосновательно чувствуя себя угнетенными и требуя уважать их достоинство.

Антисемитская карта стала темой для настоящей информационной войны внутри российского общества в рамках знаменитого дела Бейлиса. Это был громкий судебный процесс по обвинению Менахема-Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве 12-летнего ученика приготовительного класса Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского в 1911 году. Обвинение в ритуальном убийстве было инициировано активистами черносотенных организаций и поддержано рядом крайне правых политиков и чиновников, включая министра юстиции Ивана Щегловитова. Процесс состоялся в Киеве с 23 сентября — 28 октября 1913 года и сопровождался, с одной стороны, активной антисемитской кампанией, а с другой — общественными протестами всероссийского и мирового масштаба. Бейлис был оправдан.

Но прежде страсти в обществе бушевали долгих два года. 30 ноября 1911 года был опубликован документ, озаглавленный «К русскому обществу (по поводу кровавого навета на евреев)», составленный Владимиром Короленко и подписанный писателями, учёными и общественными деятелями. Среди 82 известных лидеров общественного мнения воззвание подписали, помимо самого Короленко, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Александр Блок, Максим Горький, Фёдор Сологуб, Леонид Андреев, Вячеслав Иванов. В этом документе говорилось, что изначально «кровавый навет» возводился на первых христиан, и, в частности, упоминалось, что греческий патриарх Григорий назвал легенду об употреблении евреями христианской крови «внушающим отвращение предрассудком нетвёрдых в вере людей».

Кампания по осуждению имперских властей в деле Бейлиса выплеснулась и далеко за пределы России. В марте 1912 года в Германии был опубликован протест, подписанный 206 представителями немецкой интеллигенции, включая Томаса Манна, Герхарда Гауптмана и Вернера Зомбарта; вслед за тем появился протест 240 английских общественных деятелей, который подписала вся верхушка церкви во главе с архиепископом Кентерберийским, спикер палаты общин, бывший президент Академии Художеств Эдвард Джон Пойнтер, Герберт Уэллс, Оливер Лодж, Остин Чемберлен, Артур Бальфур, Джеймс Джордж Фрэзер, Томас Харди и др. Во французском протесте, собравшем 150 подписей, приняли участие Анатоль Франс и Октав Мирбо.

Речь, конечно, шла не только и не столько о конкретном деле — речь шла о кампании против российской власти, в которой, с одной стороны, выступали радикальные сторонники монархии и националисты, а с другой — союз либералов и левых. Пропагандистская борьба однозначно закончилась в пользу вторых. Плюс внешние игроки не могли не воспользоваться таким подарком, внеся свою лепту в дискредитацию русского императора и русского государства.

Авторитет монархии падал, а тот пропагандистский нарратив, который отлично работал во времена Карамзина («самодержавие есть палладиум России») был дискредитирован позицией крайних монархистов в глазах, в том числе и условных лоялистов. Сам Бейлис впоследствии писал, передавая слова одного из своих адвокатов: «Когда киевский прокурор Чаплинский сказал: “Ваше Величество, я рад сообщить, что найден настоящий убийца Ющинского. Это жид Бейлис”, царь снял головной убор и перекрестился, “благодаря Всевышнего”»[21]. Этот рассказ, безусловно, апокриф, и в его достоверности убедиться нет никакой возможности. Но «дело Бейлиса», несомненно, стало настоящей кампанией по дискредитации власти в целом в глазах образованного сообщества России и привел немало неофитов из евреев в состав революционного движения.

Таким образом, из консолидирующей монархическая пропаганда к началу ХХ в. стала раскалывающей. А революционная и либеральная пропаганда — не без поддержки европейских единомышленников — атаковала власть по слабым линиям, по линиям раскола, в том числе используя и промахи официальной пропаганды, указывая на косность, излишнюю консервативность, стремление противостоять любым переменам, крайний национализм, религиозный фундаментализм (на фоне десакрализации фигуры властителя). Все это стало хорошей предпосылкой для того, чтобы правый монархический дискурс обанкротился буквально в несколько дней в феврале 1917 года. И некому было защитить монарха, ибо черносотенную — читай, полуофициальную — идеологию уже мало кто воспринимал всерьез.

Продолжение следует.