Преемники и наследники

Политолог Алексей Чадаев рассуждает на тему современной государственности.

Павловский в своей «Системе РФ» говорит о том, что путинская Россия — не столько государство, сколько «государственность» (у меня в комментах он приводит англоязычную версию — не state, а stateoid). Подробно он эту линию не развивает, т. е. из текста не вполне ясно, чем stateoid отличается от нормального state. Однако интуїтивное понимание, о чем он ведет речь, есть и у меня — вот, пробую им поделиться.

Лахман, опираясь на Шмитта, показывает в States and Power, что современное государство — штука довольно новая, гораздо младше, чем принято думать. По сути, говорит он, ей всего-то примерно 500 лет. Все предыдущие системы власти, существовавшие в Древнем мире и в средние века — это нечто другое, что мы подверстываем под свой сегодняшний шаблон задним числом. Государство же, говорит он, это такой европейский продукт Нового времени, и именно его изобретение оказалось той решающей, переломной инновацией, которая позволила Европе превратиться из нищего отсталого захолустья в мировой центр — и даже, в известном смысле, «переформатировать» весь остальной мир под себя.

Я раньше много думал об этом применительно к исламскому миру, особенно арабской его части. Про то, что светское государство для мусульман всегда будет ненастоящим, слабым компромиссом между внешними обстоятельствами и тем фундаментом, который заложил Пророк: любые светские законы, создаваемые неисламскими институтами власти, будут так или иначе входить в конфликт с шариатом и тем самым подтачивать легитимность правителей. Даже самое мощное из таковых в истории — Оттоманская Империя, где султан после завоевания Египта носил титул халифа, а правовая система основывалась на исламском праве, тем не менее, постоянно подвергалось испытаниям на прочность по этой линии. В ХХ веке разнообразные «полковники», будь то Насер, Асад, Хусейн или Каддафи, также именно здесь имели ахиллесову пяту. Более того, даже иранская династия оказалась бессильна перед исламской революцией.

«Халиф» по-арабски означает «преемник», «Халифат» — преемничество. Основной предмет суннитско-шиитского раскола — если очень грубо, о том, должен ли «преемник» обязательно быть «наследником», в биологическом смысле (на чем настаивают шииты). Тем знаменательнее парадокс, что шиизм (т.е. «династический» акцент) распространен преимущественно у неарабов.

Но я полагаю, что проблема преемничества-наследования — это не только и не столько про ислам. В некотором смысле, она и есть главная проблема государства как такового. Не случайно современное государство «западного образца» выросло именно из династических монархий. А все дальнейшие изменения в институтах, включая революционные — также в первую очередь по поводу совершенствования механизмов преемственности власти.

В этом смысле главное, чем stateoid отличается от state — это очень криво и странно работающими механизмами преемственности. Вождь без династии, институты-эпигоны или пародии, законы-призраки, постоянно апокалиптическое ожидание «черных лебедей», опрокидывающих существующие планы и системы, несколько конкурирующих версий национальной истории, маргинальность любой из традиций, апофеоз беспочвенности as is. Когда-то мы говорили с Глазычевым, что в России нет места масонам, а могут быть только шарпантьеры — поскольку мы страна не каменная, а деревянная. Каменное может перестраиваться, надстраиваться, реставрироваться — деревянное, если сгнило, может быть только снесено до основания и выстроено заново.

Я уже писал, что присоединение Крыма — это борьба не за расширение пространства, но за расширение времени. Россия без Крыма — это Россия, рожденная в 1991–93, и отсчитывающая свое существование от этого момента; Россия с Крымом — это заявка на «ту самую» вековую Россию, и именно эта заявка и есть главное «преступление режима» перед миром в целом и перед «государством Украина» в частности. Это заявка на наследство, сделанная страной-бастардом, страной-отцеубийцей (если считать «папой» СССР). Помню, в 1998-м похожие эмоции были при захоронении в Петербурге Ельциным и Немцовым останков Николая II и его семьи — когда вслух говорили, что не те останки, а подразумевали — не те хоронят.

«Статус» и «институт» — это как раз и есть такие надчеловеческие изобретения, смысл которых в том, чтобы все работало одинаково безотносительно к смене действующих лиц. Слабость state и институтов — это чрезвычайная персонализация любой позиции, когда вопрос «кто?» важнее вопроса «что?» В этом смысле название «система», употребляемое Павловским, тоже попытка выстроить деперсонализованную конструкцию, и понятен скепсис по ее поводу — ну да, Иван Иваныча знаю, а система — это ху из?

Продолжая эту тему, я попробую подробнее описать, в чем же была дьявольская эффективность «государства современного типа» по сравнению с любыми другими формами организации власти во второй половине второго тысячелетия, и почему сейчас ее монополия наконец-то оспаривается — не МВФ, так ИГИЛом (деятельность т.н. «Исламского государства» запрещена на территории РФ).

Источник