Ельцин-центр притяжения

Опять мы, кажется, что-то важное пропустили.

Ведь на открытие «Ельцин-центра» все здравомыслящие граждане отреагировали в полном соответствии со своим здравомыслием? То есть примерно как на Олимпиаду?

Написали 40 тысяч постов (и потом 140 тысяч раз их перепостили) на тему «Лучше бы дороги в Псковской области починили» или «Нормальное государство занимается детскими домами»?

Семь миллиардов рублей — это же очень много. Столько детей или бабушек можно сделать счастливыми на такие средства.

Все отечественные патентованные гуманисты, наверное, были возмущены.

Странно только, что волны этого возмущения до нас не дошли.

Зато дошли счастливые лица героев 90-х с открытия «Ельцин-центра». Все они отлично выглядят.

Вид у них такой, словно они только на минутку оставили власть, но скоро вернутся в свои мягкие кресла, возьмутся за рычаги и ласково прошепчут себе:

— А ручки-то помнят. Помнят ручки-то.

В контексте мировоззрения российских либерал-буржуа Борис Николаевич Ельцин — фигура показательная, знаковая, неоспоримая.

Отношение к нему — религиозное.

Даже здесь, видимо, сказывается какая-то неизъяснимая черта русской (вывернутой наизнанку в данном случае) традиции.

Потому что ничем особенным этот музей от Мавзолея не отличается.

Ну Ельцина там нет, подумаешь. Можно положить в центр его имени мумию Бориса Николаевича, или поставить ее, или посадить.

Самые цивилизованные люди в стране будут заходить туда с молитвенным видом, здороваться.

Уходить, смаргивая слезу.

Здесь у них не возникнет никаких вопросов.

В свое время Ельцин вполне мог делать то же самое, что и Путин сегодня.

Он отправил генерала Лебедя в Приднестровье, и тот зафиксировал отделение этой территории от Молдавии. Вполне ведь себе сопоставимая с ДНР и ЛНР история.

Помимо того, что Ельцин ляпнул как-то «берите суверенитета, сколько хотите», он периодически, эдак по-великодержавному, осаживал руководителей новоявленных стран СНГ, а кого-то из них и спасал.

Он затеял чудовищную чеченскую кампанию; мало того, угробив огромное количество народа, еще и проиграл эту войну.

Не сказать, что Ельцина за это хвалили — нет, ругали, иногда даже жестко, — но в целом он для победившего класса либерал-буржуа и взрастающего либерального юношества был свой.

Сегодня возникает ощущение, что либерал-буржуа имеют какие-то свои особые приборы, при помощи которых опознают существа, им родственные.

Ельцин, конечно же, был их безусловной родней. Даже больше, чем родней: все они словно бы зародились в его белом теле и однажды вылупились оттуда, потрескивая молодыми крылышками или стремительно перебирая многочисленными лапками.

Побежали и полетели в разные стороны, но белую эту мясную матку — не забыли.

Он отдал своему выводку деньги и медиа, власть и шоу-бизнес.

Сколько бы ни набирали голосов «Демвыбор» или СПС, ощущение того, что страна приватизирована ими, не покидало этих ребят все годы правления Ельцина.

Все ельцинское время — это их непрерывный праздник, карнавал, корпоратив.

Это самое счастливое время их жизни, американские горки, российский луна-парк; шампанского, гарсон, полную ванну, пожалуйста. И красной икры туда же. И яхту в эту ванну запустите. Смотрите, чтоб с девками. Или кто там еще есть…

Теперь они смотрят туда, как в недалекое детство: там все сияет, кружится, пузырится, они юны, красивы, полны сил.

Страна стояла перед ними, как чан с яствами. Каждый лез туда руками: кто ягодку доставал, кто свиной хрящик, кто тянул дли-и-и-инную макаронину — час тянул, два, она все не кончалась.

На прочие детали они особенного внимания не обращали. Убитый Грозный, контрактники с отрезанными головами, первые атаки неофашистов в Приднестровье и первые приднестровские «сепаратисты» той поры — какой бред, эти недолюди воюют за то, чтобы быть русскими, анекдот же! Унижение сербского народа, когда наши либерал-буржуа поголовно выступили против сербов: Америка не ошибается, она знает, кого бомбит.

И даже если Борис Николаевич иногда трепыхался, то ли порыкивая, то ли покрякивая, все это не отменяло главного: он был защитник, радетель, отец нового класса.

Именно тогда, в те времена, случилось разделение новой, молодой России.

Одна Россия молодая ехала воевать в Приднестровье, Абхазию, Чечню, Сербию, потом опять в Чечню. Торчала в своих моногородках, привыкала выживать.

Другая — клубилась в клубах, нюхала и колола, работала в PR-агентствах, зашибала сумасшедшие деньги на выборах, рвалась если не в депутаты, то в помощники депутатов, крутилась возле младореформаторов и нового призыва губернаторов, мэров, полпредов. Осваивала Гоа, Таиланд, европейские красоты, приобщалась к цивилизационным ценностям.

Эти две России не пересекались почти никогда. Из первой во вторую попадали крайне редко, из второй в первую — никогда.

Новый класс и эта самая прогрессивная молодежь — они тогда в гробу видели и в прямом, и в переносном смысле скучные проблемы деревень, остановившиеся заводы, грязных рабочих, сиволапое офицерье.

В начале 90-х в России беспризорных было больше, чем после Гражданской войны.

К финалу 90-х выяснилось, что страна занимает первое место в мире по торговле человеческими органами.

В середине 90-х я работал в ОМОНе и видел внутреннюю статистику органов правопорядка: преступность за десять лет выросла в шесть раз.

В шесть раз стали больше грабить, убивать, насиловать, воровать.

Более того, в разы увеличилось количество скрытых преступлений и всевозможных махинаций, направленных хоть на какое-то уменьшение этой статистики.

Эта поганая новая буржуазия твердила одно: безработица, наркомания, нищета — все это родом из Советского Союза, кровавое, протухшее наследство.

Они врали, конечно же. Но многие им верили: новая буржуазия врала блистательно, с упоением. Никто и подумать не мог, что можно так врать.

Если б десятая, а то и сотая доля того, что творилось тогда, была явлена сегодня — нечеловеческий вопль стоял бы.

Однако в конце 90-х, когда, уволившись из ОМОНа, я водил по улицам российских городов молодых обозленных левых и правых оппозиционеров, — все эти борзые молодые люди из столичных сияющих авто смотрели на нас смеясь, ухахатываясь.

А с каким чистейшим презрением брали у меня интервью барышни с центральных каналов, нехотя, как в свинарник, приезжавшие к нам на митинги.

В лицах их читалось: о, какие вы закомплексованные, мелкие ничтожества — вы, вы, со всеми вашими знаменами, речами и всей этой вашей галиматьей по поводу нищей России и умирающих заводов. Работать надо, юноши. Исправлять свои комплексы надо.

Абсолютно убежден, что этот тип, который, хохоча, сигналил нам из машины, чтобы перебить, заглушить наши речевки, и та телеведущая в изящной шубке, пухлогубая — теперь они, обмотавшись с ног до головы белой лентой, плачут и плачут о нищем народе, о крышах в рязанских деревнях и дорогах в сибирской тайге, о сыре и лососине.

А в промежутке между плачем посещают «Ельцин-центр».

Потому что при дедушке все было хорошо, не то что нынче.

Тогда Россия не воевала… хотя, может, и воевала, но как-то не так противно, как сегодня.

Тогда Россия не бедовала… хотя, может, и бедовала, но как-то не так горестно, как сегодня.

Тогда была свобода слова… хотя, может, она была не для всех, зато лучшие люди могли ею пользоваться круглосуточно и в собственное удовольствие.

Тогда, самое главное, было надежда, что весь этот «совок», все это «крепостное сознание», все эти милитаристские аппендиксы больного народа, который «надо лечить», поправимы, отделимы, операбельны.

Подай скальпель, Егор. Держи тесак, Боря. Принеси топор, Алик.

Правильно делаем, Борис Николаевич?

Пра-ально, дети. Пилите на хер.

Кишки на полу, кровища на стене — весело.

Можно пальцем по красному на стене вывести: «СССР сдох».

Красиво же?

Теперь вдруг настали дни, когда выросла одна молодежь и молодежь другая.

Ей уже по 30, этой молодежи, а то и по 45.

Первая отвоевала и не навоевалась — оттого, что чувства победы все еще нет. Вторая — налакомилась, но не наелась, почувствовала вкус власти и власть подрастеряла.

Они еще сойдутся лоб в лоб; хотя, признаться, в честном поединке шансов у второй молодежи, той, что из кабинетов и PR-агентств, несравнимо меньше. Ну так они и не собираются честные поединки проводить.

Они собираются в очередной развести эту тупую массу, этот оскотеневший народ — ведь им лучше известно, как выглядит хорошее, правильное, цивилизованное будущее.

Глядя на «Ельцин-центр», я почему-то представляю, что все эти люди — короли дискурса, предводители трендов, принцессы 90-х, новая непобедимая буржуазия — однажды, отступая шаг за шагом, соберутся все в этом здании.

Вокруг будут размахивать своими хоругвями, красными и белыми знаменами морлоки и прочая левиафанистая сволочь, а наша блистательная буржуазия, как в старые добрые времена, начнет свой чудесный корпоратив.

Хорошо, что есть такое место, где все они могут собраться.

Надо бы заготовить длинные гвозди, крепкие доски, чтобы однажды забить эти окна. Чтобы они нас не слышали и не видели, чтобы мы не портили им настроение.

Папа, папа, а кто там живет в этом доме?

Демоны, сынок.

У них там весело!

О, да, а как иначе.

У них там бал!

О, е. Бал.

Источник