Смертно ли кино?

Тот факт, что сегодня можно сознательно задать себе такой вопрос и что требуется некоторое размышление, чтобы прийти к оптимистичному ответу, должен быть достаточным, чтобы оправдать удивление и размышления.

Несмотря на то, что статья Реймона Картье, опубликованная недавно в Match, о текущей ситуации в Голливуде, намеренно сенсационная, в основе своей верна; статистические данные, которые он приводит в поддержку своего тезиса, совершенно убедительны[1]. Давайте вспомним, что, грубо говоря, Голливуд потерял около 50% своей внутренней аудитории за последние десять лет. Эта огромная потеря (вызванная в основном, но не исключительно, благодаря телевидению), похоже, однако, более или менее остановилась в росте. Следовательно, мы можем представить себе соответствующий спад производства: либо 150 или 200 фильмов в год, либо пропорциональное сокращение бюджета каждого фильма.

Но мы прекрасно знаем, что в капиталистической экономике все не так просто. Мы должны быть реалистами и представить, что в один прекрасный день все крупные компании окажутся в убытке, так что с этого момента кино, перестав быть прибыльной отраслью, поймет, что капитал, на котором все держится, не будет ждать, пока его не станет еще меньше, а переместится для инвестирования во что-то еще. Другими словами, перейдя ниже определенного экономического порога, производство перестанет подстраиваться под потребление и просто выпадет из игры, точно так же, как французский сельскохозяйственный сектор немедленно потерял бы интерес к выращиванию свеклы, если бы правительство искусственно не удерживало цену на французский алкоголь выше текущей международной ставки.

Если мы представим себе продолжение дешевого альтернативного производства новыми независимыми студиями, извлекающими выгоду из оттока крупных корпоративных денег, ситуация не обязательно станет лучше. Такое производство уже существует в самом средоточии Голливуда, и существует уже давно. По чистому количеству дешевые альтернативные фильмы составляют более половины годового производства; и они не монополизированы второсортными производственными компаниями, поскольку даже у крупных студий есть своя Z-продукция. Однако в этом последнем случае, за исключением нескольких исключений случайно возникших шедевров, которые могут быть парадоксальным продуктом крайней стандартизации, эти фильмы страдают полной интеллектуальной и эстетической беспомощностью.

Однако эта гипотеза допускает то, что равносильно доле оптимизма. В некотором смысле кино из этой третьей зоны его производства, может вернуться к своим народным истокам, к квазианонимности, которую мы помним по началу истории кинематографа. Не стремясь больше к Искусству с большой буквы, возможно, кино вновь откроет свою настоящую гениальность, а не то, что рекламируют «эксклюзивные» кинотеатры первого показа. Лично я не могу поверить, что это когда-либо произойдет, поскольку условия будут такими же только внешне. Любой возврат к скромности первых лет существования кинематографа будет достигнут без чувства невинности, и поэтому будет означать не естественную эволюцию, а инволюцию, упадок. Таким образом, либо кино прекратит свое физическое существование, либо будет существовать в личиночных формах, на уровне комиксов в крупных американских газетах — не достигнув статуса Искусства.

Дело в том, что кино — это не Искусство плюс промышленность, это Промышленное Искусство. И поэтому мы не должны представлять для него способы выживания, которыми пользуется театр. Во Франции театр все еще существует, несмотря на кино, благодаря, с одной стороны, преданности и чистой силе воли стольких людей театра, людей, готовых на любые жертвы и полных изобретательности, необходимой для продолжения ритуала сценического мастерства, и благодаря, с другой стороны, дотациям со стороны государства, которое понимает, несмотря на меняющиеся режимы и фигуры министров, что нация без театра была бы подобна мертвой стране. В этом смысле театр не может умереть, потому что он всегда будет возрождаться повсюду, в детских играх, на сельских праздниках, из неудержимой потребности некоторых юношей и девушек «играть» для своих собравшихся собратьев.

Но кино не пользуется этим иммунитетом. Оно родилось не от человека, а от техники; оно полностью зависит от последней и от ее эволюции.

Возможно, только в какой-то ментальной игре, в какой-то оптической иллюзии истории, мимолетной, как тень, прочерченная солнцем, мы были способны верить в существование кино в течение еще пятидесяти лет. Возможно, «кино» было на самом деле не чем иным, как этапом в обширной эволюции средств механического воспроизведения, которые возникли в XIX веке с появлением фотографии и фонографа, и из которых телевидение является самой последней формой. Возможно, только благодаря одному кластеру счастливых технических, экономических и социологических совпадений то, что мы называем кино, имело время эволюционировать в сторону несомненно эстетических форм. Короче говоря, Люмьер был прав, когда отказался продать свою камеру Мельесу под предлогом того, что это была всего лишь технологическая диковинка, в лучшем случае полезная для врачей. Это было второе рождение, которое превратило кино в зрелище, которым оно стало сегодня. Однако вы можете легко представить, что эволюция этого искусства, которая развертывается в атмосфере полного непонимания, может быть грубо прервана появлением более удовлетворяющей технологии, такой как телевидение. Это было бы удовлетворяющим, конечно, не с художественной точки зрения — которая здесь неуместна — а в качестве автоматического средства воспроизведения реальности. Действительно, требуется ребяческий идеализм, чтобы верить, что художественное качество зрелища кино может защитить его от преимуществ телевидения, чей образ приносит современному человечеству чудо вездесущности.

Голливуд готов играть в двойную игру с 3D, но завтра телевидение придумает глубину и цвет, и таким образом все снова будет поставлено под вопрос.

Ну и что? Так что, возможно, через двадцать лет «молодые критики» какой-то новой формы зрелища, которую мы даже не можем себе представить, и которая не может быть гарантированно «искусством», будут читать нашу кинокритику 1953 года со снисходительной ухмылкой. Наши нынешние взгляды могут показаться им более наивными, чем эстетическое сектантство, которое мы находим у наших предшественников из 1930-х годов, которые были справедливо возмущены предсмертными муками искусства чистого образа, наконец достигшего зрелости.

А пока и в ожидании давайте просто поиграем в вышибалы; то есть, давайте сходим в кино и будем относиться к этому как к искусству.

L’Observateur politique, économique et littéraire, № 170. 13.08.1953