Пост-Павленский

Конечно, всё началось с Кати Му-Му. Екатерина открыла ящик Пандоры. В этом вместилище многоугольной формы оказались размещёнными и уложенными ровненькими рядами оппозиционные политики и независимые журналисты.

Скрытая камера уравняла героев. Зрители вглядывались в мутные картинки. Зрители жаждали получить развёрнутые комментарии от героев фильмов, сложенных из этих мутных во всех смыслах картинок. Конечно, редкий зритель не любит покопаться в грязном белье своих, кажущихся такими благопристойными, трибунов и художников. Если формулировать совсем кратко, то люди не любят лицемеров. Их, конечно, никто не любит. Просто некоторые из них лезут во власть. И вовсе необязательно во власть политическую.

Катя Му-Му была объектом насилия, Ей отказывали в признании её самодостаточности, чувственности и просто достоинства. Оппозиционные политики и независимые журналисты не оперировали утончёнными категориями секса как инструмента подчинения, унижения и насилия. Для них Му-Му была товаром, а они – покупателями с разной степенью сноровки и гусарства. Секс оказывался не радостью, не близостью, не таинством, не высшим проявлением влечения. Он был лишь открытой товарной позицией. И всё определялось условиями никем неартикулируемой сделки.

Совсем другое дело Пётр Павленский. Подобно Му-Му, он оказывался объектом насилия. Но высшая эстетика заключалась в том, что и субъектом насилия выступал он сам. В его лице зрители – одним из которых и, возможно, самым заинтересованным и обворожённым оказалось государство – столкнулись с тем, кому нельзя сделать больно, потому что он умеет делать себе больно сам и способен превращать эту боль в искусство. Оказалось, что его нельзя просто так взять и избить, засудить, зачморить, загнобить или заколоть галоперидолом. У Павленского ничего нельзя отнять. Нельзя надавить на соратницу и детей-стоиков. И, конечно, его нельзя испугать. Ведь он уже перешёл от художественных высказываний при помощи собственного тела на тело умирающего Левиафана, показывая не свою, а его слабость и уязвимость.

Столичный коллега-журналист констатировал: «В России лишь два человека обладают абсолютным суверенитетом: это Путин и Павленский». Ну, дык … художник же почти «завалил» Левиафана. А чего стоили заявления в духе «Фотография с канистрой украсит обложки учебников «История России XXI века» и станет символом страны на десятилетия вперёд»? Идея силового противостояния власти казалась самой продуктивной и востребованной при демонстрации социальной позиции и, что более важно, умении её выразить на грани гениальности.

После Павленского власть десакрализована. Ведь рабство преодолимо. Для этого достаточно в точно выверенный пространственно-временной контекст вписать доминантную мужскую силу. А для неё безусловным подчинением и подавлением попытаться противопоставить власть и свободу. Власть ограничивается свободой воли. Это – принцип российского коллектора. Но пост-Павленский не мог и предположить, что власть возможна без силы, на абсолютно других основаниях. Именно об этом ему стоило бы поговорить с Катей Му-Му. Ну, может, скоро свидятся.