Отчего невротики плачут по ларьку

Политолог Вячеслав Данилов — о том, почему активные москвичи так рьяно выступают против сноса объектов несанкционированной постройки.

Когда-то давно, чуть ли не в 1970-х годах, московские архитекторы, тогда ещё не пользовавшиеся модным неймом «урбанисты», вычислили, что город состоит из трёх типов объектов.

Первые существуют более ста лет и составляют городской каркас. Вторые, пережив критический период в десять лет, создают городскую ткань. Обычно это разномастное жильё. Третьи — те, что существуют до 10 лет, — это обширный класс городского планктона.

Есть люди, которые мечтают о сносе каждого из трёх типов застройки. Есть даже те, кто мечтает снести Кремль. И это не только фрики и «профессиональные украинцы». Кремль мечтала снести, например, государыня-императрица Екатерина Великая.

Трудно не найти и тех, кто был бы не рад сносу огромного числа объектов так называемой жилой недвижимости — разумеется, в надежде на перестройку образовавшихся пустот кварталами, как в какой-нибудь Дании. И пусть хор певцов позднесоциалистического урбанизма ныне пополняется новыми голосами, признающими шедеврами архитектуры очередную брежневскую коробку, большинство живёт в домах, которые ненавидит.

Ну, а третий тип объектов вообще невозможно любить. Эти объекты рождаются и умирают порой быстрее, чем успевают вызвать у горожанина привычку.

Ларьки, минимаркеты, посты полиции, трансформаторные будки, тумбы, кадки, доски объявлений «Ими гордится управа», лавки, пешеходные переходы, светофоры, фонарные столбы, остановки транспорта, уличные автоматы с газировкой и тому подобное.

Но парадоксальным образом именно эти чуть живые объекты, которые сегодня есть, а завтра их уже нет, которые при жизни одного поколения меняются десятки раз, оказываются чем-то, что вызывает у горожанина больше эмоций, чем Кремль или новый стадион «Спартака».

Стенд с газетой «Правда» — где сейчас такой найдёшь? Разве что у горкома КПРФ. Фото у такого стенда, крайне эмоционально окрашенные, напоминают о войне.

Автомат с газировкой. Помните, как Шурик налил сразу два стакана и один вылил себе на голову? Автомат с газировкой был символом брежневского массового просперити, наверное, куда больше, чем что бы то ни было ещё.

Ностальгию вызывает не то, что остаётся, а то, что уходит. Наша столица так переполнена «местами памяти», что какой-нибудь Пьер Нора никогда бы не поверил, что Москва слезам не верит.

Плач по ларьку, который снёс мэр, — не только и не столько жест политической оппозиции. Это предельно субъективный опыт переживания города его жителями, для которых по смерти ларьков меряется опыт, рождение, смерть — вся жизнь.

Ничто не напоминает жителю Москвы о бренности всего сущего так, как возникший при Лужкове и ушедший при Собянине ларёк. Зал игровых автоматов. Торговая точка. Маршрутка. Биотуалет.

Город Москва напоминает невротического больного, переживающего поочерёдно рецессивные и компульсивные стадии.

Вот компульсивная стадия — городские пространства наполняются прыщами микрообъектов, словно планктон. Эта внутрикишечная фауна городских улиц и площадей не может быть более удержана в каком-то едином месте городского чрева. Вот рецессивная стадия сноса, уничтожения, очищения, будто бы ассенизационные функции вступили в свой активный цикл.

Проблема в том, что невротика нельзя исцелить полностью. Единственный для него способ существовать нормально — научиться жить с циклами невроза, знать о них и уметь к ним готовиться.

Источник