К юбилею одной непопулярной войны

75 лет назад началась советско-финляндская война 1939-1940 гг.

75 лет назад началась советско-финляндская война 1939−1940 гг. Актуален ли сегодня спор о том, какие задачи ставило перед собой советское руководство: советизировать Финляндию или только удалить границу от Ленинграда? Востребован ли дискурс реактивного поведения международного сообщества, не учитывающего необходимость предвидеть угрозу будущей большой войны и, следовательно, решать обостряющиеся проблемы национальной безопасности? Справедливы ли прямые исторические параллели в обстоятельствах, когда «правота», «война», «непопулярная война», «профашистский режим», «изменение границ» обнаруживаются активными элементами в современном новостном потоке?

Прежде чем попытаться ответить на указанные вопросы, стоит обратить внимание на то, что активизация обращения к прошлому обусловлена, в числе прочего, вынужденным признанием исторической памяти ключевым компонентом при формировании коллективной идентичности россиян и проистекающими из этого попытками выстроить консолидирующий образ истории страны, выработать унифицированную или, по меньшей мере, консенсусную интерпретацию исторического прошлого.

Да, одна из важнейших дат в календаре 2014 года — 75-летие начала «незнаменитой» войны. Научный и общественный интерес к этому юбилею объясняется тем, что он выступает очередным этапом формирования образа суверенности в исторической памяти.

Неудивительно внимание, уделяемое не только профессиональными историками, но и всеми, кто разделяет интерес к нашей военной истории.

С одной стороны, сформировавшиеся в период советских юбилеев клишированные формулы продолжают задавать не только хронологические рамки, но и сам принцип построения озвучиваемого профессиональными историками нарратива, т. е. смысловой схемы исторического повествования, в которую вписываются конкретные военно-исторические события. Современные ритуальные практики, направленные на корректировку положения, когда до 1990-х годов в отечественных школьных учебниках о Зимней войне не писали вообще, следует рассматривать именно в этом контексте.

С другой стороны, процессы медиатизации истории предъявляют постоянно уточняющиеся требования к пересмотру социетальных представлений о формах сохранения военно-исторического наследия в медиатизированных пространствах. Военно-историческое в данном прочтении определяется не только сферой воспроизводства исторического сознания, но и усложняющимися взаимоотношениями знания о военном прошлом и новых медиа. В таких обстоятельствах необходимы и обоснованны корректировки исследовательской перспективы, ориентированные на изучение способов репрезентации и интерпретации военно-исторических событий в новых медиа.

Побочным следствием рассматриваемых процессов оказывается изолированность части отечественных историков, в том числе, специализирующихся на политической истории, от новых подходов, развиваемых в политических науках, что приводит к постепенному вытеснению историков из таких важных сфер профессиональной деятельности, как полидисциплинарные и междисциплинарные конференции, журналы, наддисциплинарные ассоциации. Должна ли, однако, современная историческая наука развиваться исключительно на внутреннем ресурсе, исходя из собственных потребностей и возможностей, лишь наблюдая за достижениями других научных дисциплин и ограничивая себя в адаптации новых подходов?

Очевидно, что понимание прошлого имеет принципиальное значение для формирования политической идентичности.

Образы прошлого, несмотря на попытки отдельных политиков задействовать их в оформлении выгодных им идеологических установок, определяют системы ценностей и, следовательно, политическое поведение людей. Именно поэтому российские историки становятся свидетелями борьбы за присвоение прошлого. Не прекращаются попытки создать свои версии исторического наследия, в том числе через стратегии актуализации «нужного» и забвения «мешающего», и навязать его остальным. В таких обстоятельствах именно профессиональное знание оказывается более чем востребованным.

По сути дела, когда историческая аргументация становится одним из важнейших инструментов в полемике, а публичные диспуты о значении уроков прошлого привлекают внимание большей части общества, юбилей начала советско-финляндской военной кампании (1939−1940 гг.) становится своеобразным подведением итогов формирования, организации и функционирования коллективной памяти о войне и мире с североевропейским соседом и одновременно подходящей площадкой для изучения процесса переконфигурации национального исторического (само-)сознания.

Интеллектуальная атмосфера академического сообщества последовательно формирует запрос, направленный на определение специфики исторического знания в новых условиях и последующее выявление меры этой специфичности оператором присвоения значимости в ряду политических и социально-гуманитарных наук. Вполне возможно предложить множество объяснений этому явлению — общество устало от потрясений, связанных с драматической «непредсказуемостью прошлого», оно становится всё более индивидуалистичным, ориентируется на медиапотребление, выскальзывающее из-под управления со стороны государства.

Но давайте предпримем попытку на время оставить поли- и постдисциплинарную риторику. Ведь при озвучивании бесконечно конфликтующих претензий на истину в качестве формы её поиска всё более востребованной альтернативой становится предельно утилитаристский и персонализированный подход к характеру подачи информации, при которой сами профессиональные исследователи указывают, какой формат им был бы предпочтительным, где и в какое время. При этом концепция обработки исторических данных выстраивается таким образом, чтобы способствовать самоидентификации, автоматическому отделению от других. Парадокс заключается в том, что представленное взаимодействие больше не делает модели междисциплинарного потребления гласными и открытыми: индивидуализация приводит к автономии; универсальность уничтожается, а гибридизация начинает разобщать. Познание нейтрализуется, а предельно индивидуальная исследовательская стратегия раскалывает само пространство исторического.

Вместе с тем важно констатировать, что любой символ — предмет бесконечного ряда интерпретаций.

Это относится и к юбилейному военно-историческому событию, которое весьма неоднозначно оценивалось и современниками, и их потомками. Хотя конструирование публичного обсуждения — задача скорее не профессиональных историков, сколько действующих политиков, которые предпочитают использовать военно-историческое прошлое по принципу a la carte, выбирая из него удобные, т. е. узнаваемые, позитивные и неоспариваемые события и фигуры. В отсутствие целостного постсоветского нарратива такой подход выглядит вполне логичным, он, тем не менее, является шаткой основой для формирования коллективной идентичности.