Два лика власти

Изучение политики страдает заранее из-за терминологической двусмысленности, которая обрекает на непонимание тех, кто за подобное берется впервые.

Например, отрывок из третьей книги «Политики», в которой Аристотель для «исследования politeiai, чтобы установить их число и качества» безапелляционно заявляет: «для politeia и politeuma (to kyrion ton poleon) важно, чтобы верховная власть в государстве, и верховная власть непременно находится в руках либо одного, либо немногих, либо большинства» (1279 а 25-26). Нынешние переводы гласят: «государственное устройство означает то же, что и порядок государственного управления, последнее же олицетворяется верховной властью в государстве…»[1]. Вне зависимости от того, является ли этот перевод так или иначе правильным, он в любом случае выявляет то, что можно было бы определить как амфиболию возможно основного понятия нашей политической традиции, которое выступает то в виде «государственного устройства», то в виде «правления». В своего рода головокружительном сокращении два понятия отождествляются и в то же время остаются различны, и, согласно Аристотелю, эта двусмысленность определяет kyrion, суверенитет.

То, что эта амфиболия не является случайной, дословно подтверждается интерпретацией Athenaion Politeia, которую у нас переводят как «Трактат о государственном устройстве афинян». Описывая «демагогию» Перикла (27, 1), Аристотель пишет, что в ней essa demotikoteran eti synebe genesthai ten politeian, что переводчики передают как «все государственное устройство стало более демократичным»; сразу же после этого мы читаем, что большинство apasan ten Politeian mallon agein eis hautous «сосредоточило власть в своих руках» (очевидно, перевести «все государственное устройство», как того требует терминологическая последовательность, не представляется возможным). Двусмысленность подтверждают и словари, где politeia переводится как «государственное устройство», так и «правительство, администрация».

Обозначается ли оно парой «государственное устройство / правительством» или «государство / администрация», фундаментальное понятие западной политики является двойственным понятием, своего рода двуликим Янусом, показывающим то суровое и торжественное лицо института, то затененное и неформальное лицо административной практики, не предоставляя возможности идентифицировать или разделить их.

В статье «Легальность и легитимность» (1932) Карл Шмитт различает четыре типа государства. Оставляя в стороне два промежуточных типа государства правосудия, в котором последнее слово принадлежит судье, разрешающему правовой спор, и государства правительства, которое Шмитт отождествляет с диктатурой, нас здесь интересуют два крайних типа законодательное государство и государство управления. В первом, законодательном государстве или правовом государстве, «высшим и наиболее решительным выражением общей воли» являются нормы, имеющие характер закона. «Оправдание такого государственного устройства основывается на общей законности любого осуществления власти государством». Тот, кто осуществляет власть, действует здесь на основании закона или «во имя закона», а власть законодательная и власть исполнительная, следовательно, закон и его применение, разделены. Современные парламентские демократии со все меньшим основанием отождествляют себя с этим типом государства.

Тип, который, может быть, не случайно занимает последнее место в списке, как если бы другие формы государства в конечном счете склонялись к нему, — это государство управления. Здесь «командование и решение не проявляются авторитарной и личной манере, но и не могут быть сведены к непосредственному применению высших норм»; скорее они принимают форму конкретных положений, принимаемых время от времени на основе положения дел в связи с практическими целями или нуждами. Это можно выразить и тем, что в государстве управления «люди не правят, нормы не считаются чем-то высшим, но, по знаменитой формуле, «вещи управляют сами собой»»[2].

Как совершенно очевидно сегодня, и как уже в те годы мог сделать вывод Шмитт из утверждения тоталитарных государств в Европе, законодательное государство постепенно стремится превратиться в государство управления. «Наша государственность изменяется, и характерный для настоящего момента «поворот к тотальному государству» … типично предстает сегодня как поворот к государству управления»[3]. В то время как политологи сегодня, кажется, забыли об этом, Шмитт безоговорочно констатирует как «общепризнанный факт», что «экономическое государство» не может функционировать в форме парламентского законодательного государства и с потому должно превратиться в государство управления, в котором право уступает место декретам и указам.

Для тех из нас, кто был свидетелем полного завершения этого процесса, смысл этого превращения — если это действительно превращение — стоит подвергнуть сомнению. Идея превращения фактически подразумевает, что две модели формально и во времени различны. Шмитт прекрасно знает, что «в исторической действительности всегда будут происходить соединения и смешения»[4] и что к любому политическому сообществу относится как законодательство, так и правосудие, как правительство, так и управление. Возможно, однако — и это наша гипотеза — что смешение еще более тесное и что законодательное государство и государство управления, законодательство и управление, государственное устройство и правительство являются существенными и неотъемлемыми частями единой системы, которой является современное государство, каким мы его знаем. Таким образом, если тактически возможно противопоставить один из двух элементов другому, было бы совершенно ошибочным полагать, что мы можем навсегда изолировать то, что является неотъемлемой частью одной и той же биполярной системы.

Нечто подобное иной политике будет возможно только исходя из осознания того, что государство и управление, государственное устройство и правительство — это две стороны одной и той же реальности, которая должна быть подвергнута радикальному сомнению. Не существует власти, которая могла бы легитимировать свое осуществление законами, не предполагая при этом внеправового порядка, который бы ее обосновывал, как и не существует чистой управленческой практики, которая претендовала бы на то, чтобы оставаться законной на основании указов, издаваемых в силу необходимости. Это, как предполагает сам Шмитт, два разных способа сделать повиновение обязательным. Как мы ясно видим сегодня, истиной обоих на самом деле является чрезвычайное положение. Действуя от имени закона или от имени власти, в конечном итоге речь всегда будет идти о суверенном осуществлении монополии на насилие. И это kyros, скрытый государь, который, по словам Аристотеля, удерживает в единой системе два видимых лика государственной власти.

quodlibet, 8 марта 2023 г.