Cмерть инноватора?

Одно из многих идеологических проблем Кремниевой долины и ее сателлитов состоит в противоречии между верой в децентрализацию и увлечением корпоративным лидерством.

Идентификация компаний по фамилиям их руководителей — Альтман для OpenAI, Эллисон для Oracle, Цукерберг для Meta — стало общепринятым в отрасли. В отраслевой прессе преобладает мнение, что эти имена служат скорее синонимами, чем метонимами, как будто человек, возглавляющий корпорацию, является также стержнем, от которого зависит ее успех или неудача. Неудачные приобретения Yahoo, проблемы безопасности и с монетизацией на протяжении 2010-х годов были неразрывно связаны с ее генеральным директором Мариссой Майер. Триумфальное возвращение почти обанкротившейся Apple в конце 1990-х годов было приписано легендарному перевороту имени Стива Джобса.

Однако руководители не всегда занимали такое привилегированное место в мировой бизнес-культуре. По словам профессора Гарвардской школы бизнеса Ракеша Хураны, когда-то корпоративные лидеры были столь же анонимны «как секретари, шоферы и чистильщики обуви». В своем исследовании от 2002 года «В поисках корпоративного спасителя: иррациональные поиски харизматичных руководителей» Хурана описывает трансформацию практической и символической функции этих фигур с конца XIX в. Первые титаны промышленности – Карнеги и Рокфеллеры, Генри Форд, Чарльз Истман и др. – получили известность благодаря империям, которые они построили, техническим и управленческим инновациям, филантропии и борьбе с рабочим движением. Эти люди самым ярким образом олицетворяли буржуазный тип веберовской харизматической власти, при котором накопление богатства рассматривалось как выписанная самим господом-богом награда за их исключительные достижения в соблюдении трудовой этики. Однако к середине ХХ в. этот образ поблек, поскольку развитие корпоративных практик, изменение законов и трансформация норм привели к нынешней правовым образом закрепленной рациональной форме управления.

Именно тогда прежний магнат перевоплотился в эффективного менеджера. Хотя Хурана связывает это с приходом к власти тиранов, таких как Гитлер и Муссолини, которые разрушили «миф о человеке, добившемся всего сам», более точный анализ мог бы выявить связь между CEO середины ХХ века и формальными принципами управления тейлоризма. Апелляции к рациональности и эффективности обезличили подчинение труда капиталу. Корпоративный барон больше не мог олицетворять эксплуатацию, поскольку условия на рабочем месте были результатом этически нейтральной, похожей на закон системы анализа, расчета и планирования. Хотя профсоюзы продолжали бороться с «соломенным чучелом босса» фордистской фабрики, уже к 1950-м годам растущие масштабы корпоративных операций, а также замещение предпринимателей и их наследников акционерами, а затем советами директоров и менеджерами обозначили период, когда CEO делегировал большую часть повседневных операций замам и сотрудникам фирмы.

Но уже к 1980-м годам созрели условия для новой трансформации. Эффект пятилетнего бычьего рынка Доу-Джонса, за которым последовал гораздо более продолжительное ралли следующие десять лет, привел к популярности взаимных инвестиционных фондов. После того, как Конгресс США принял закон о доходах 1978 года, который легализовал и популяризировал планы с отсрочкой выплаты налогов и установленными взносами, или 401(k), деньги рекой полились в эти объединенные инвестиционные механизмы, что означало, что капитал непрофессиональных или так называемых повседневных инвесторов был направлен в диверсифицированный диапазон корпоративных акций. Подобное имело два важных последствия: обеспечило широкий базовый уровень спроса на акции и способствовало широкой эмоциональной реакции на состояние фондового рынка. Американские новостные агентства по-прежнему уделяют огромное количество эфирного времени уровням цен на акции. Сам Дональд Трамп демонстрировал успех своего президентства показателями индекса S&P500. А фонды, следующие в своей инвестиционной политике показателям этого индекса, в последние десятилетия приобрели популярность среди международного инвестиционного сообщества.

Все это способствовало быстрому росту деловой прессы (это такие издания, как CNBC, MSNBC и Bloomberg News, основанные в 1980-х и 1990-х годах, наряду со многими другими специализированными изданиями по финансовой отчетности), а также появлению новой популярной профессии аналитика фондового рынка. В то же время деловая журналистика сузила сферу своего внимания, уделяя особое внимание краткосрочным результатам деятельности отдельных компаний, для которых цена акций была четким и легкодоступным барометром. Естественно, как отмечает Хурана, это освещение всегда было «с оттенком индивидуалистической предвзятости американской культуры», сосредоточенной на отдельных личностях, а не на сложных стратегиях. Главным среди них был CEO, генеральный директор, наиболее заметное воплощение судьбы компании.

В то же время обязанности CEO стали больше смещаться в сторону выступлений в средствах массовой информации, на саммитах акционеров, отраслевых конференциях, сообщениях о прибылях и убытках, индивидуальных брифингов и других обязанностях под эгидой отношений с инвесторами. Идеальным корпоративным лидером был тот, кто привлекал внимание и внушал доверие значительно расширившемуся кругу заинтересованных сторон. Те, кто мог это сделать, получали вознаграждение в виде стремительно растущих доходов. Хурана описывает восхождение «CEO-аутсайдера», когда поиск нового генерального директора превратился из простой формальности (просто очередного продвижения по службе послушного старшего сотрудника, поднявшегося по ступеням корпоративной лестницы) в спектакль, о котором трубили СМИ.

В этот период также произошло возрождение мифологии основателя-предпринимателя – что не является случайным совпадением с технологическим бумом, а также значительный рост как популярности моделей венчурного финансирования, так и количества фирм, стремящихся получить доступ к подобной форме капитала. В этой обновленной среде технологическим магнатам необходимо было трубить кругом об амбициях, что меняло всю парадигму их работы, и искать новые методы составлении нарратива об этих амбициях. Все это нашло отражение в своеобразном литературном жанре, возникшем именно в это время, и который до сих пор обеспечивает подобной литературе статус бестселлеров - пророческая бизнес-биография или автобиография. Основой этого жанра, как отмечает Хурана, является демонстрация того, как субъект добился успеха, несмотря на неудачи в молодости: заикание у Джека Уэлча из «Крайслер», дислексия у Джона Чемберса из «Сиско». Более поздние агиографии продолжили эту тенденцию: биография Стива Джобса, написанная Уолтером Айзексоном, сосредотачивает внимание на факте его усыновления в детстве и диагнозу рака поджелудочной железы, а «портрет» Илона Маска, написанный Эшли Вэнс, объясняет, как на этого «настоящего Тони Старка» повлияла травля со стороны одноклассников и развод родителей.

Сохранится ли культ «инноватора» в 2020-е годы? Возьмем презентацию Джобса на MacWorld 2007, пышной церемонии, во время которой Apple анонсирует свои перспективные продукты. В своем выступлении Джобс перечислил три новых устройства, которые будут выпущены в этом году – «iPod с сенсорным управлением, телефон и революционное устройство для интернет-коммуникаций» – прежде чем приоткрыть завесу и показать, что на самом деле это были функции одного гибридного устройства — iPhone. Подобное стало господствующим шаблоном технологических инноваций: Джейсон Э. Смит называет это «швейцарским ножом XXI века», в котором уже существующие функции смешиваются, ассимилируются, адаптируются и превращаются в многофункциональные, составные инструменты. Потребительские гаджеты последних десятилетий представляют собой изящные химеры, которые могут рекомбинировать и внешне улучшать уже известные технологии. Это, утверждает Смит, свидетельствует о системном отсутствии тех революционных инноваций, которые когда-то изменили повседневную жизнь населения в целом (автомобили, железные дороги, электрификация, телекоммуникации, фотография и кинематограф) и обеспечили значительный рост производительности капиталистической экономики.

Сегодня мы являемся свидетелями того, как инновации как рекомбинации функционала воспроизводятся на уровне фирмы. Смерть собственных конструкторских бюро, олицетворением которых когда-то были такие учреждения, как Bell Labs или Манхэттенский проект, сигнализирует об организационной стратегии, которую Нэнси Эттлингер называет «парадигмой открытости», согласно которой фирмы сокращают или устраняют собственные НИОКР, отдавая предпочтение практике социализированных инноваций, характеризующейся выносом на аутсорс исследований и разработки технологий. Как и iPhone, технологическая фирма XXI века становится составным инструментом, разнородной совокупностью патентов и лицензий, подрядчиков и поставщиков на контракте, автономных подразделений и команд, проектов и инфраструктур с открытым исходным кодом, интеграций со сторонними структурами и поставщиками облачных услуг, приложении для браузеров и платформ, а также транслируемых образовательных компетенций, все вместе сваленных в единый транснациональный корпоративный резервуар. Внутри этого потока CEO обязан хранить имидж единства и честности. Однако когда рыночная стоимость компании падает, CEO оказывается не более чем еще одной модульной единицей из этого резервуара.

NLR