Антидуринг

Писатель и публицист Александр Бауров о дискуссии вокруг некоторых исторических персон и событий.

Своим непрофессионализмом… вы раните меня прямо в сердце, мудаки!
А.А. Габрелянов

Дискуссия, которая развернулась недавно вокруг письма Захара Прилепина товарищу Сталину, в очередной раз ставит вопрос о поисках примирения на поле трактовок отечественной истории. В тоже время в публичном пространстве вовсю орудуют силы, которые такого примирения явно не ищут, а наоборот всячески провоцируют напряжение в этом важнейшем вопросе. Особняком стоит вопрос о советском периоде отечественной истории и истории мирового социалистического и коммунистического движения. Эти темы всегда будут под огнем критиков. Этот уникальный опыт достаточно долгосрочного в своей стабильности общества, где богатство не было абсолютным мерилом успеха, а алчность открыто называлась пороком, и поныне вызывает дрожь у поумневшего транснационального капитала с западным этико-культурным ядром, а также у его новообращённых интеллектуальных холопов из стран бывшего социалистического лагеря.

Уже традиционным стало явление, когда ультралиберальные или консервативные авторы, как стая шакалов набрасываются на беззащитное тело советской истории, выгрызают жилы и хрящики у "погубившей Святую Русь революции", "палача Сталина", "чудовищном насилии над порабощенным победой большевизма германским народом", "сорокалетнем порабощении восточной Европы" и т.д. В авторстве этих опусов отметились представители очень широкого политического спектра от эмигранта-провокатора В. Резуна и Ю. Латыниной (привыкшей сжигать своих собственных Коперников), до нынешнего министра культуры В. Мединского. Казалось бы, после такого вала схожих по "аромату" трудов уже сложно чему-либо удивиться, однако совсем недавно мне в руки попалась книга А. Буровского "Отречемся от старого мира. Самоубийство России и Европы" ("Эксмо", 2011).

Кратко и весьма исторично описывая политические, экономические, технологические аспекты развития европейской цивилизации, сложившиеся к началу ХХ века, автор изначально ведет читателя по пути тревожного ожидания, ежестранично напоминая, что ХХ век стал веком трагедий и ужасов, невиданного прежде кровопролития и тоталитарных режимов.

Ответ на вопрос, как так случилось, что блаженно вставшую первой на путь просвещения и индустриализации Европу ждал впереди "Ад и Израиль"?" становится ясен по прочтении примерно трети текста. Уделив десяток страниц описанию националистической и либеральной идеологий г-н Буровский с головой бросается в обличение разных форм и практик социализма и утопического коммунизма. Никто не забыт и ничто не забыто: генезис коммунистических идей традиционно рассматривается со времен Томаса Мора, Кампанеллы, Сен-Симона, Фурье, и Роберта Оуэна. Представляя вырванные из контекста обстоятельств нелицеприятные факты (часть из которых требует проверки на предмет подлинности) делается вывод о том, что все философы утописты – агрессивные социопаты, люди не способные к самореализации, публично презирающие христианский семейный канон и падкие на всевозможные извращения.

Переходя к бытописанию левых политиков и философов: от Бланки и Ф. Лассаля до Парижской коммуны и деятельности I Интернационала, везде автор гротескно подчеркивает просчеты и негативные стечения обстоятельств. Даже описание внешности всегда ведется в красках: "желчный", "уродливый", "подленький взгляд"… Показав таким образом героев левого движения в Европе и России автор не пытается критиковать их экономические идеи, за исключением ранних утопистов осмеянных за "золотые унитазы" и "реки, полные лимонада". Даже не задаваясь вопросами исторического генезиса этих вполне понятных символов, г-н Буровский смеется над их технологической недалекостью и вместо "Капитала" К. Маркса железной хваткой вцепляется в Нечаевский "Катехизис революционера", признанный в левом движении как образец документа, приводящего к внутренней маргинализации и остракизму. В тоже время манифест рассматривается как методологическое пособие для нелегальной террористической группы любого направления, в том числе и националистического или фашистского (а далеко не только социалистического). Первые фашистские и анархистские кружки начала ХХ века полностью укладываются в идеологию нечаевщины.

Массово штампуя мифы о жестокой и агрессивной активности революционеров автор явно не выделяет спасительных альтернатив "холере коммунизма". Из текста видно сочувствие консервативным просвещённым силам: Александру II, П. Столыпину и, конечно, Л. Корнилову который "задавил бы большевистскую гадину и счет в гражданской войне шел бы не на миллионы, а на десятки тысяч жертв".

При всей очевидной затасканности собранных материалов более всего в стилистике работы Буровского выделяется самопозиционирование автора в контексте "блаженного века позднего Просвещения". В драматических описаниях столкновений восставших с правительственными войсками, крестьян с помещиками, охваченных анархией горожан с гвардией - регулярными описательными терминами для народных масс служит – "холопы", "грязные лапы злобствующей черни", "парии", "озверевшая скотина" и т.п. Чувствуется наследственная жизненная обида. Ему явно хочется туда, в прошлое, что бы садануть нагайкой поперек наглой рожи сиволапого мужичья, поднявшегося с кольем и дубиной против образованных носителей европейских ценностей. Г-н Буровский неоднократно в позитивном ключе рассматривает практику управленческих решений британского колониализма. В этом разрезе так естественно чувствовать себя обитающим в проекции на царскую Россию этаким белым колонизатором, против которого взбунтовалось полуграмотное мужичье, сбитое с пути "фермерских процессов" властолюбивыми маньяками социалистами-утопистами и французской заразой мечты о равенстве.

Но, пожалуй, самой навязчивой идеей автора является мысль, что идеологические вызовы ХХ века обрывали историю и закрывали пути цивилизованного развития. Тем не менее, к концу века население Земли увеличилось втрое, уровень доступности среднего и высшего образования, массового здравоохранения вырос в десятки раз. Это известно из любого учебника Новейшей истории. Новый уровень развития техники, как и предсказывал В.И. Ленин, сделал мировые войны невозможными и перевел соперничество между великими державами в область так называемого soft power. Мир явно не отрекался от себя – в отличие от отрекающегося от выбора собственного народа г-на Буровского.

Мир выстоял в борьбе с вызовами фашизма, переосмыслил идеологические перекосы левых, и ныне ждет, когда неолиберальная идеология исчерпает себя окончательно. После краха советского проекта в обществе ощущается резкая девальвация идей и смыслов. В ХХI веке, как и в ХIХ мир по-прежнему остается капиталистическим, но социальный вызов красной волны, поднятой на флаг революционной Россией в первой четверти ХХ века, сделал его невероятно удобнее и справедливее, чем 120 лет назад. Так ли похож на ад окружающий нас мир социальных гарантий и невиданного технологического прогресса, мир, в который с факелом в руках увлекал нас всех согласно Буровскому человеконенавистник Маркс?

Помимо этой явной антикоммунистической пропагандисткой риторики книга Буровского изобилует трагическими передергиваниями и откровенными ляпами, которые автор и издатели могут оправдать только его нарочитой неполиткоррекностью и спецификой "аналитического склада ума". Так в тексте автор бравирует своим восхищением перед подавлением венгерского освободительного движения, восстания боксеров в Китае. Откровенное презрение к мировому искусству первой половины ХХ века, как в области поэзии, прозы, таки живописи и т.д. Все это – под налетом антисемитизма (см. напр. стр. 416 и др.). Верхом цинизма является утверждение о том, что никто не видел в глаза массовых преступлений нацистов перед мирным населением (гор срезанных волос и абажуров из человеческой кожи), тогда как якобинцы, предтеча всех социалистических практик, массово их изготовляли (стр. 311).

Туда же стоит отнести яркую неприязнь автора к любым деятелям культуры и искусства хоть частично разделявшим левые взгляды. Они поголовно предстают дегенератами, моральными уродами обделенными счастьем жизни: Богданов, Кибальчич, Циолковский, Гюго, Горький, Толстой, Зелинский и Красин, Малевич, Шагал и Кандинский – мало кто избежал дурно пахнущих строк "самого неполиткорректного автора". Из книги также можно узнать, какими заблудшими душами или экзальтированными ублюдками (других альтернатив у Буровского нет) были Шоу, Эйнштейн, Камю и другие публичные защитники идей социализма. Зато вызывают восхищение у автора борцы с "восставшим полуграмотным сбродом": Адольф Тьер, генерал Франко, Лавр Корнилов, чувствуется, как не хватает в этом списке Адольфа Гитлера…

Почему автор книги "Самоубийство Европы и России" живет в таком конфликте с реальностью, нам не известно. В отличие от ненавидимого им Маркса, его персональная жизнь под микроскопом не рассматривается, вероятно, в силу отсутствия какого-либо интереса к ней у публики.

Так все же, почему подобные книги, со столь явными ляпами и преувеличениями, пользуются некоторой популярностью? Ведь нельзя запретить людям иметь особое мнение. У пациентов сумасшедших домов в основной своей массе взгляды крайне неполиткорректны и весьма сенсационны, но их ведь не издают многотысячными тиражами. Почему кому-то так хочется закопать в грязи советскую историю нашего народа? Почему нужно очернить историю коммунистической идеи, давшей в Советской России свои первые всходы? Что вызывает такой ярый страх, такие потоки полуграмотного бреда, трясущимися руками набираемого г-ном Буровским, будто у него за спиной в любой момент может возникнуть Ф. Дзержинский с маузером наперевес?

Ужас и страх у "захоронителей" ХХ века (а г-н Буровский здесь повторяет А. Солженицына, заявлявшего, что Россия проиграла ХХ век) вполне объяснимы. В первую очередь они боятся того, что русский народ вдруг очнется, и в смраде призраков прошлого и приторных симулякров настоящего узрит выход: собственное предназначение и громадную надвременную миссию, ради которой только и приходят в этот мир по-настоящему великие народы – единение всего мира в единое общество на базе равенства и свободного будущего всех людей. Уникальный классовый опыт экономических отношений, построение межнационального и межконфессионального мира, массовый примиряющий просвещенный атеизм, твердая вера в технологический и этический прогресс человека – это редчайшее богатство советской истории русской нации вызывает дикую ненависть "захоронителей". Им безумно хочется посеять сомнения, заставить нас колебаться, не делать шагов вперед, топтаться на месте в диком капитализме 90-х, вечно мучиться вопросами – а не ошиблись наши предки в 1917-м или 1939-м году? Может, стоило сражаться с "либералами, коммунистами и жидами" рука об руку с А. Гитлером? Не убийцы, не звери ли наши отцы и деды, вбомбившие в ад "самую просвещенную страну Европы", родину Шуберта, Бетховена и Гейне? Грабившие и насиловавшие мирное население – это наши предки, как же жить нам (спрашивают Резун и Буровский) - если не иванами, не помнящими родства, открестившимися от этих большевистских выродков? И никакие тома оправдательных книг не разведут по разные стороны баррикад г-на Мединского с г-ном Солониным, Резуном и иже с ними – потому что у министра культуры и таких "неполиткорректных писателей" есть одна единая родственная черта – ненависть к советскому этапу русской истории, ненависть к "красному проекту", ненависть к величию и мировой славе нашей Революции. Все их труды пишутся из ужаса и страха перед обретающим память, прозревающим после двадцатилетнего безумия народом. Из ужаса перед свободным выбором и отчаянным поиском социальных альтернатив в России, оказавшейся в тупике модели государственного капитализма.

Однако, сея сомнения, подобные "исторический бестселлеры" играют против системы, лишая нынешнюю власть и ее конечных бенефициаров единственного шанса выйти на траекторию прорывного развития и избежать вялотекущей экономической деградации или стремительного "ливийского сценария".