Пять минут с Кэтрин Зубович

В первые годы холодной войны линия горизонта Москвы навсегда изменилась благодаря проектам строительства городских небоскребов

По мере того, как поднимались стальные балки монументальных башен, многовековой мегаполис преображался, чтобы воплотить величие сталинского общества. Книга Кэтрин Зубович «Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма» показывает, как типичные архитектурные решения поздней сталинской эпохи коренным образом изменили повседневную жизнь советской столицы. Опираясь на большой объем архивных исследований, Зубович изучает политику советской элиты — от высшего руководства до архитекторов — и описывает опыт простых москвичей, жизнь которых радикально изменилась после реализации амбициозных проектов небоскребов.

Перевод книги Зубович «Москва монументальная» выходит в свет в издательстве «Корпус».

Кэтрин Зубович — доцент кафедры истории Университета Буффало Государственного университета Нью-Йорка. Ее интересы включают историю городов и городского планирования; историю архитектуры и визуальной культуры; и всеобщую новейшую истории. Она получила докторскую степень в Калифорнийском университете в Беркли, а ранее училась в Университете Торонто и Университете Виктории.

С чем связан ваш интерес к России?

В бакалавриате я специализировалась на истории искусств, но во втором семестре я прослушала вводный курс русского языка, и с тех пор меня зацепило. Я записывалась на все курсы, которые могли вписаться в мой график: русский язык, русская литература, русская и советская история, история русского конструктивизма. Кульминацией этого стала моя поездка в Санкт-Петербург во время последнего семестра. Это был мой первый визит в Россию, состоявшийся перед получением степени магистра и затем phd. Я вышла замуж на выходце из бывшего Советского Союза, но у меня самой нет никаких родственных связей оттуда.

О чем ваша книга?

Монументализм и его издержки: это сравнение идеального города, созданного на бумаге, с жизнью реального города во всей ее сложности и всех его компонентов. Строительство небоскребов в сталинской Москве привело к переселению большого числа жителей, одновременно у элиты появились прекрасные новые квартиры. Здания должны были символизировать непоколебимость сталинского режима и победу в войне, но они также выступали дестабилизирующей силой.

Почему вы занялись этой темой?

Мне была интересна территориальная и архитектурная политика сталинской эпохи. Как только я сосредоточила свое внимание на Москве, тема сталинских высоток стала очевидной. Здания действительно выделяются и до сих пор являются городскими достопримечательностями, но относительно них было проведено очень мало архивных исследований. Я съездила на разведку и обнаружила, что существует целое богатство источников: не только архитектурные и бюрократические документы, но и всевозможные иные источники, которые позволяют нам взглянуть на социальную, культурную и политическую жизнь этих зданий, чтобы понять, как они повлияли на город и его жителей.

Как реагировали горожане?

Одна категория, которой я уделяю особое внимание, — это те, кого переселили, чтобы освободить место для строительства. Они были в курсе, что дома, в которых они жили и которые собирались снести, находились в довольно плохом состоянии. Но также наблюдалось настоящее разочарование тем, что большинство переселялось на окраины Москвы и, по сути, деурбанизировалось. В Советском Союзе жить в городе и принадлежать к городской культуре считалось привилегией. Выселение целых групп москвичей на окраины было для них неприятно и унизительно. Это означало утрату социального статуса и отсутствие доступа к таким удобствам, как врачи и школы.

Опасно ли было жаловаться?

И да, и нет. Много жалоб поступило на управленцев среднего звена, а высшие чиновники жаждали узнать о коррупции, например о раздаче квартир родственникам. Есть ощущение, что рассматривая такого рода письма, позднесталинское государство давало голос по-настоящему разочарованным людям, живущим в этой великой коммунистической стране, прежде всего в связи с невыполненными обещаниями: реальность была такова, что большинство жило в переполненных коммуналках. Что меня удивило, так это то, что государственные чиновники реагировали отчасти эффективно - перенаправляли жалобы в другие инстанции, где их рассматривали дальше.

Как бы вы сравнили этот подход урбанизации на Западе?

Строительство небоскребов в сталинской Москве похоже на то, что мы назвали бы в США и Великобритании городским обновлением, расчисткой трущоб — это были проекты, которые переселяли и уничтожали крупные городские сообщества, в том числе в процессе строительства автомагистралей, и изображались на Западе как триумф избавления от городского упадка. В советском случае такой популистской риторики я не обнаружила. После 1945 года существовало реальное сопротивление любым разговорам о сносе городских зданий и гораздо больше внимания уделялось новой застройке.

Имеют ли сталинские высотки отношение к американским небоскребам?

В 1930-х годах при планировании Дворца Советов, который так и не был построен, мы видим взаимодействие советских архитекторов и инженеров с их американскими коллегами. Был технологический обмен, и в США во время Великой депрессии был интерес к работе в Советском Союзе. В послевоенные годы контакты были чреваты последствиями и поездки были уже невозможны. Русское слово «небоскреб» публично не использовалось при обсуждении новых московских башен — термин «небоскребы» предназначался для капиталистических стран. Месседж из Москвы заключался в том, что они совершенствуют небоскребы: вместо того, чтобы здания, как на Манхэттене, давили друг на друга, перекрывая доступ воздуха и света друг другу, московские «многоэтажные здания» были рационально расставлены по отношению друг к другу и составляли крупный архитектурный ансамбль с бульварами и благоустроенными речными набережными. Существовало представление, что высотки — это вершина высотного строительства.

Продвигал ли СССР свою архитектуру за рубежом?

Это был расцвет соцреализма – после влияния американских небоскребов 1930-х годов на первый план выдвинулись советские, а вместе с коммунизмом экспортировалась и архитектура. Было выделено финансирование на дублирование московских небоскребов в других городах и разработку дизайна. Архитектор Московского государственного университета работал над Дворцом культуры и науки в Варшаве, включив польские национальные черты в башню, в остальном похожую на московские. Еще были построены здания в Бухаресте, Риге, Киеве и Праге. Сейчас в Астане мы наблюдаем их загробную жизнь после строительства постсоциалистической высотки в 2000-х.

Что вас больше всего удивило при проведении вашего исследования?

Эффект, который эти здания произвели. Мое исследование началось с изучения восьми точек на карте для семи построенных небоскребов и одного не построенного. После нескольких месяцев работы в архивах я познакомилась с десятками других точек. Я не ожидала, что высотки так сильно повлияли на город в целом. Требовалась целая инфраструктура, снабжение, жилье для строителей. В возведение высоток была вовлечена вся Москва.

О чем будет ваша следующая книга?

Это история советской визуальной статистики — сегодня мы бы назвали это визуализацией данных. Мне интересно, как советские художники и экономисты, начиная с 1930-х годов, совместно работали, чтобы превратить очень сложные планово-экономические представления в упрощенные образы, понятные всем и каждому советскому гражданину. Изображения распространялись на плакатах и в книгах, чтобы отметить, скажем, выполнение пятилеток или противостояние СССР с Западом.

Пушкин-хаус