Об августовских событиях 1991 года

В то время я работал в Верховном Совете РСФСР, но всё же я предоставлю слово человеку, рассказ которого об этих теперь уже далеких днях будет гораздо более интересным — Владимиру Николаевичу Шевченко.

Сегодня многие написали о событиях 19 августа 1991 года, о ГКЧП и танках в Москве. Наверное, мне стоило добавить свои «пять копеек», в то время я работал в Верховном Совете РСФСР, но всё же я предоставлю слово человеку, рассказ которого об этих теперь уже далеких днях будет гораздо более интересным. С Владимиром Николаевичем Шевченко нас связывает многолетняя дружба, во времена Горбачева он был руководителем протокола первого и последнего президента СССР, эту должность он занимал и при Ельцине, довелось Владимиру Николаевичу поработать и с президентом Путиным. Впрочем, хватит предисловий. Передаю ему слово…

«…Первая реакция была, что это какой-то фарс, какая-то ерунда. 18 августа я был на Валдае в санатории, 19-го должен был выезжать в Москву, потому что на 20-е было назначено подписание нового союзного Договора. Это мероприятие у меня было подготовлено, поэтому я решил поехать отдохнуть. И вот, 18-го вечером мы сидели с Дмитрием Щербаткиным, начальником 4-го Главного управления Минздрава, прощались за рюмкой и как раз обсуждали последние события: выборы Ельцина, парад суверенитетов и так далее. Он меня еще спросил: как ты думаешь? А что там было думать: или с одной стороны должно было грохнуть, или с другой — смотря, где первыми начнут принимать меры.

На следующее утро он меня будит и говорит: ты что, знал, что ли? Включает телевизор, а там сообщение о перевороте. Мы, естественно, побежали к телефону спецсвязи. Девчонки на коммутаторе нас знали по голосам. Я говорю: соедини меня с Болдиным (это руководитель аппарата президента). А она отвечает: Владимир Николаевич, при всем уважении не могу, связь обрублена. И вот тут, образно говоря, фарс номер один: я набираю городской телефон и спокойно с ним связываюсь! То есть правительственную связь тебе отключают, а по обычной говори с кем угодно…»

«…На Валдае рядом с нами отдыхал Анатолий Лукьянов. Помню, вышел я на улицу и первое, что увидел — уходящий в сторону Москвы вертолет. Я тоже не стал откладывать дело в долгий ящик, прыгнул в электричку и к вечеру был в Москве, там уже танки шли по улицам. Приехал, звоню в ЦК, мне говорят: приходи, будет разговор. Я приезжаю на Старую площадь, а там никто ничего не понимает, все носятся по зданию — и всё. Сижу в кабинете, заходят какие-то товарищи в гражданском, говорят, убирайся. Я интересуюсь, а в чем, собственно, дело? Мне отвечают: президент болен, власть в стране передана Государственному комитету по чрезвычайному положению. А надо сказать, что накануне мы с Щербаткиным обсуждали состояние здоровья Михаила Сергеевича, и я прекрасно знал, что жаловался он только на радикулит. Начинаю звонить по всем телефонам и ни до кого не могу дозвониться: ни до Горбачева, ни до секретарей ЦК — все исчезли. Я спрашиваю у своих незваных гостей: президент жив? Жив, — отвечают. Ну, а пока жив, говорю, я себя отстраненным не считаю. Опечатывайте кабинеты, мы переезжаем в Кремль. Переехали, а на следующий день вернулся Михаил Сергеевич, и начался очередной этап новоогаревского процесса, который в итоге привел к окончательному развалу Союза…»

«…Большинство населения было за сохранение СССР, это ни для кого не секрет. Конечно, в этой ситуации свою отрицательную роль сыграла позиция многих руководителей союзных республик. Пусть они на меня обижаются, а кое-кто из них еще жив, но я скажу: о стране тогда они не думали, а думали о том, что будет персональный самолет, машина с флагами, что с фанфарами будут встречать в аэропорту.

Да, членов ГКЧП, на мой взгляд, подвело именно отсутствие четкой организации. Вспомните 91-й год. Ельцин выдвигается, избирается, идет в народ, а со стороны руководства КПСС — ноль внимания. Они же думали, что они соберутся, стукнут кулаком, дадут шифротелеграммы — и все возьмут под козырек. При такой работе у них, конечно, шансов не было. Ведь в любой стране существует документ, предусматривающий, кому и что делать в случае чрезвычайного положения. Такой документ, понятно, был и в Советском Союзе, только вот реализовать его не смогли. Собрались, сказали Горбачеву, что он больной, ввели в Москву танки и встали… Люди на местах вообще не знали, что делать, как реагировать. Я не могу назвать членов ГКЧП плохими людьми или сказать, что они не были патриотами. Я многих из них хорошо знал. С Борисом Карловичем Пуго, например, меня связывали самые тесные отношения: мы оба когда-то работали в Латвии, а разница в возрасте была всего два года. Это был истинный патриот, да просто хороший мужик, так что его самоубийство было для меня настоящей трагедией…»

Вот такая человеческая история ГКЧП. Рассказ очевидца, который в то время находился на самом верху. Возможно, кому-то показалось, что здесь слишком много букв, но книга, если Владимир Шевченко когда-нибудь соберется её написать, я думаю, получится хорошая.

Источник