Торговля дырочку найдёт

Малозаметная дата прошла практически мимо внимания комментаторов. И, кажется, напрасно: 24 августа 1553 года англичане открыли для себя Россию, а заодно сорвали режим санкций, который был воздвигнут против неё западными соседями.

Сначала о санкциях.

Вышедшая в 1480 году из-под вассалитета Золотой Орды Россия оказалась немалым геополитическим сюрпризом для её соседей на Западе — орденских прибалтийских земель, Литвы и Польши, к тому времени уже более полутора столетий объединённых в конфедеративное государство. До того Великое княжество литовское, впрочем, не раз нападало на московские (а также новгородские, псковские, смоленские) земли. Но те конфликты носили, скорее, обыденный, даже бытовой феодальный характер. Можно даже сказать, родственный, потому как ВКЛ процентов на девяносто состояло из природных русских земель, исповедовало преимущественно православие, а династические браки между Владимиром-Москвою и Вильной были в порядке вещей. Как и взаимные «обмены» землёю и людьми, когда таской ли ласкою, но целые княжества переходили из рук в руки; ну, а «удальцы и резвецы» воинские, бояре, прочий служивый люд свободно выбирали, какому сюзерену служить. Выходцы из Литвы Михайло Бренко, Дмитрий Боброк-Волынский, Александр Пересвет, Андрей Ослябя сыграли важнейшую роль в легендарной Куликовской битве. Народным героем Пскова и святым Русской православной церкви стал литовский князь Довмонт, ушедший на Русь из-за феодальной войны с собственным братом. Таких примеров много.

Но в 1480 году Московская Русь окончательно и бесповоротно вышла из ордынского вассалитета, и на политическом ландшафте Европы появилось самостоятельное, при этом громадное и сильное государство. По этому поводу любят приводить высказывание Карла нашего Маркса, изумительно точно описавшего ту ситуацию: «Изумленная Европа, в начале царствования Ивана III едва замечавшая существование Московии, стиснутой между Литвой и татарами, — была ошеломлена внезапным появлением огромного государства на ее восточных границах».

Литва под управлением польского короля Казимира негативно приняла это геополитическое изменение — тем более что в конфликте между ордынским ханом Ахмедом и Иваном III стояла на стороне первого и, собственно, и предоставила ему право прохода по своим землям до реки Угры. Которая и стала в итоге могилой прежнего порядка подчинения Москвы Орде.

И вот это уже были не феодальные разборки. Польско-литовское унитарное государство, в котором основной официальной конфессией стало католичество, уже не было тем прежним Великим Княжеством Литовским, зеркальной копией Владимирской Руси, вместе с ней разделившим древнерусское наследство. Последним актом прежней дружбы-вражды был переход в 1487 году на московскую службу ряда подчинённых Литве князей, которые прихватили с собою и свои владения. Началась эпоха межгосударственных войн.

Велись они ожесточённо и часто. Достаточно сказать, что за последующие сто лет таких войн историки насчитывают пять. Это только крупных, не считая мелких пограничных столкновений.

Теперь страны разделяло полноценное межгосударственное противостояние- вместе с противостоянием идеологическим. Многие историки, кстати, именно к этой эпохе относят начало идейной европейской русофобии в самых её пещерных проявлениях. Постарались, как считается, польские идеократы, в основном иезуитского воспитания, которые искали и нашли таким образом идеологическое оформление вполне себе хищнических действий своей стороны — в конце концов, это Речь Посполитая пыталась отнять у Московии древнерусское наследство, которая та, наоборот, стремилась восстановить. На что, кстати, имела полное и неоспоримое по тем временам и нравам право: именно на Москве сохранилась и прежняя династия Рюриковичей, и государственная преемственность с древней Русью, и законы, и архивы, и летописи. И символы власти. Вассалитет не считался и не есть потеря государственности, а был средством её сохранения перед сильнейшим, в то время как на территории ВКЛ древнерусская государственность была ликвидирована и заменена на польско-литовскую. Точнее — на государственность Речи Посполитой, фактически единому, хоть и федеративному образованию, возникшему после заключения Люблинской унии в 1569 году.

Вот в ходе этих войн и было введено против России то, что мы сегодня называем режимом санкций. Через территорию Польши-Литвы и Ливонии фактически не проходили из Европы товары, технологии и специалисты. Торговля велась практически только через посредство этих стран — с соответствующими наценками и бонусами для них. Попытки Новгорода вывозить товары через Ганзу были не слишком удачными и в целом тоже пресекались-либо Ганзою же как посредником, либо пиратским интернационалом на Балтике. Потому, собственно, — из-за неизбежного давления конкурентов — этот русский торговый город постоянно «оглядывался» на Литву-Польшу, что приводило к репрессалиям со стороны Москвы, под чьей властью он находился формально.

Словом, Москва жила и тогда в условиях персональных, секторальных и политических санкций. Она, конечно, не терялась, расширяясь в этот период на восток и на север, но культурно и интеллектуально всё более и более отрывалась от Европы. Там уже вовсю шло Возрождение, творили Рафаэли и Микеланджело, созревала промышленная революция, корабли шли в Америку и обратно, благородные графы де Бюсси соблазняли прелестных графинь де Монсоро, за что протыкались шпагами рогоносцев… — а на Руси бородатые казаки добывали по Сибири «пушную рухлядь» и осваивали Мангазею, дворяне и служилые люди отбивались от набегов крымских татар и опустошительных рейдов польских запорожских казаков, вопросы любви и семьи регулировались «Домостроем», а важнейшим из искусств почиталась иконопись. Одно не лучше и не хуже другого — зависит от мировоззрения, — но главное, что блокада и санкции делали Европу и Россию именно «другими».

И вот в это самое время, в 1553 году, в устье Северной Двины, точнее, там, где через несколько столетий появится город Северодвинск, бросает якорь английский корабль «Эдуард Бонавентура» под управлением Ричарда Ченслора. Англичане, конечно, не были движимы благородными соображениями вызволения России из-под польско-литовских санкций. Они искали проход в Индию — исключительно в собственных интересах. И интересы эти был торговыми.

При всём том британцы знали или предполагали, что на этом пути придётся контактировать и с русскими. И имели соответствующие письма, в том числе и рекомендательную грамоту от короля Эдуарда, составленную, впрочем, в универсальном ключе и обращённую «ко всем северным и восточным государям».

Самим ходом своего царствования принуждённый к глубокому геополитическому осмыслению событий царь Иван IV Васильевич, тогда ещё не прозванный Грозным, такого шанса прорвать блокаду упустить не мог. За Ченслором был выслан почётный конвой, и англичанин со всеми удобствами был доставлен в Москву. Всю зиму он провёл в российской столице, обедал с царём (неординарная честь для «схизматика», между прочим), вёл переговоры с должностными лицами, знакомился, что называется, с товарными позициями и потоками.

Весною капитан отплыл в Англию, отягощённый ценными подарками, но главное, везущий ответное письмо царя с согласием принимать британских купцов и послов, а также с разрешением им ходить до Индии через русские пределы.

Такой ответ вызвал закономерную радость в Лондоне, и следующий приезд Ченслора в Москву через год был ознаменован уже открытием настоящей торговой миссии в России. Кстати, старый английский двор до сих пор стоит в самом центре Москвы на улице Варварка. Кремль отсюда — на расстоянии вытянутой руки.

Англичане получили в России много привилегий. Главная из них — разрешение для них свободной и беспошлинной торговли во всех городах страны при свободном ценообразовании.

Так уже в те времена куда менее взаимозависимого и куда более просторного мира проявило себя непреложное правило: сколько бы и каких идеологически мотивированных санкций ни устанавливай, торговля, как водичка, — дырочку, что называется, найдёт. Не бывает санкций ни вечных, ни всеобъемлющих. Польско-литовская блокада, бесспорно, посодействовала «инаковости» России относительно Западной Европы. Но не остановила ни её могучей поступи на восток, ни её развития в целом, даже не убавила надолго её силы. В чём и пришлось довольно скоро по историческим масштабам убедиться и Литве, и Польше. Поляки в 1610 году смогли ещё засесть в Кремле. Но в 1612 году они в нём уже ели друг друга от голода…

И вот здесь и содержится главный символ истории смелого капитана Ченслора. Заходи в Россию с миром и товаром — и при известной дипломатической сноровке можешь получить в ней самые большие привилегии. Воздвигаешь против России санкции — рискуешь однажды, даже взяв Кремль, утолять голод своим же товарищем.

Хотя, как показывает опыт Наполеона, — не однажды…