Прогрессизм замкнулся в отрицании неудобных реалий

Интеллектуальные наследники мая 68-го размышляют об эпохе Трампа. Специалист по демократии Марсель Гоше указывает, что мы наблюдаем серьёзный идеологический разворот после десятилетий деполитизации, которые позволили неолиберальному индивидуализму и «либертарианским общественным ценностям» восторжествовать.

Историк и философ Марсель Гоше родился в 1946 году в Пуайе, во французской Нормандии. Он был директором по учебной работе в Школе высших исследований в области социальных наук и с 1980 по 2020 год главным редактором журнала «Le Débat», который он основал совместно с историком Пьером Нора. Как ученик философа Клода Лефора и один из первых читателей издания «Socialisme ou Barbarie», Гоше сотрудничал с разными журналами, включая «Textures» и «Libre», и стал специалистом по демократии, которой он посвятил четыре тома своей книги «L'Avènement de la Démocratie» (2007 – 2017). Гоше также автор работ о секуляризации и «отходе от религии» либерального модерна, таких как «Désenchantement du monde. Une histoire politique de la Religion», а также публицистических книг, таких как «Macron, les leçons d'un échec». Последняя его работа вышла в прошлом году «Le Nœud démocratique. Aux origines de la crise néolibérale». На русском языке в издательстве НЛО опубликована его книга «Правые и левые. История и судьба» (НЛО, 2024).

Какими были ваши впечатления от мая 1968 года, и что отличает интеллектуальное и политическое брожение той эпохи от сегодняшнего дня?

Май 1968 года я пережил на «стихийной» стороне движения, как его тогда называли, в отличие от различных ленинистов, одержимых идеей «организации». Это течение было малочисленным и раздробленным – советисты, либертарианцы, ситуационисты – но их объединял один очень важный общий принцип: неприятие тоталитарного стиля, будь то ортодоксальный коммунизм, троцкизм или маоизм. Я по-прежнему придерживаюсь этих позиций. Я вышел из 1968 года ещё более радикально демократическим, чем входил в него. Разница с сегодняшним днём, которая, конечно же, поразительна, заключается в глубокой деполитизации, происходящей в наших обществах. Но не будем забывать, что май 68-го стал внезапным всплеском реполитизации, порвавшим с предыдущей волной деполитизации, которая серьёзно обеспокоила внимательных наблюдателей. Возможно, это было предупреждением на будущее.

Что вы подразумеваете под «деполитизацией»?

Слово «деполитизация» вводит в заблуждение. Люди думают, что сразу понимают, что оно означает: отсутствие интереса к политике и воздержание от неё. Это не так, но оно лишь частично отражает проблему нынешнего состояния демократий. Более того, современная деполитизация соответствует изменению самой природы гражданства.

В своей классической форме гражданство означало ответственность за будущее общества в целом и формирование полноценного его желаемого образа. Эта перспектива целостного образа исчезла. Ничто не иллюстрирует эти изменения лучше, чем взрывное распространение групп интересов: у каждого есть своя собственная цель, и именно власть имущие пытаются реализовать весь этот хаос конкретных предложений.

В рамках текущей системы могут существовать люди, которые весьма активны, но не мыслят политически, то есть не имеют внятной и всеобъемлющей повестки дня. Хуже того, эта деполитизация часто сопровождается радикализацией этих конкретных идей, которые отказываются признавать другие ради достижения цели, вплоть до насилия. Политика, которая, по сути, является управлением всем, больше не понимается таковой и больше не вдохновляет многих людей на участие в этой сфере на всех уровнях. Одним из поразительных результатов является уязвимость институтов для проникновения радикальных активистов. Они легко проникают в структуры без лидеров, которые затем направляют на достижение собственных целей.

В чем вы еще видите различие между маем 1968 года и сегодняшним днем? Какое вы считаете наиболее поразительным?

Как старый любитель книг, я вижу главное отличие в интеллектуальной демобилизации, сопровождающей эту деполитизацию. В 1968 году всё было наоборот. Политическая мобилизация шла рука об руку с интеллектуальной. Движение мая 68-го совпало с волной литературного, художественного и философского авангарда, вызвавшего настоящий ажиотаж. Это был прорыв, великий момент для гуманитарных и социальных наук. Сегодня трудно представить себе тот интерес, который вызвали книги, опубликованные в 1966 году, такие как «Написанное» Жака Лакана, «Слова и вещи» Мишеля Фуко или «Проблемы общей лингвистики» Эмиля Бенвениста. Этот энтузиазм затронул все области культуры. Ведущие дисциплины того времени – психоанализ, этнология, лингвистика – теперь лишь померкшие звёзды. Произошла настоящая культурная революция, которую даже не представляли себе потенциальные революционеры 1968 года. Но она социально дисквалифицировала знание и, шире, гуманистическую культуру. Эти новации, тогда считавшиеся способом порвать с прошлым гуманитарных наук, на самом деле стали их лебединой песней.

Но разве мы не являемся сегодня свидетелями «консервативной революции», возглавляемой «реакционным интернационалом», как выразился президент Эммануэль Макрон в своей речи от 6 января, при поддержке влиятельных СМИ, аналитических центров, политиков и предпринимателей?

Мы действительно наблюдаем начало реакции на господствующую тенденцию в политической, социальной и экономической жизни последнего полувека. У меня нет в этом никаких сомнений. Неолиберализм, смешанный с социальным индивидуализмом и либертарианскими общественными ценностями, находится под угрозой. Пусть будет так. Вопрос в том, как определить эту реакцию и понять её суть. В этом отношении приведённые вами термины кажутся мне не только чрезмерными, но и неуместными. Стоило бы последовательно разобрать их неявные предпосылки. За неимением места скажу лишь, что не существует ни «консервативной революции», ни «реакционного интернационала», не говоря уже обо всём остальном, но есть нечто иное, что издалека может показаться похожим, признаю. Но внешность обманчива.

Так какой же политический и идеологический поворот мы переживаем сегодня?

Верно то, что мы наблюдаем начало идеологического переворота, масштаб которого сопоставим с тем, что привёл неолиберализм к власти в конце 1970-х — начале 1980-х годов. Это способствует успеху полемистов, обличающих лицемерие и абсурдность нынешней ортодоксии, но далеких от того, чтобы предложить структурированную идеологическую основу для будущего общества. Мы переживаем негативный период, отмеченный острой критической чувствительностью к главенствующим в западном мире ориентациям, которая, однако, ещё не нашла своего истинного интеллектуального выражения. Тренды легко распознать: протест против бессилия общества, требование сильной руки, желание национального возрождения и требование более непосредственной демократии. Все это бросает вызов определённой версии либеральной демократии, укоренившейся за последние 50 лет. На первый взгляд, эти пункты повестки носят классически консервативный характер, но при ближайшем рассмотрении их цели оказываются совершенно иными. В любом случае, подобное не похоже на революцию. Проблемы, вызванные миграционным давлением, которое, вероятно, только началось, выходят на первый план в политических дебатах в западных демократиях. Должно быть другое объяснение этому, чем заговор горстки интеллектуалов. Глубокие изменения в мировоззрении и менталитете такого рода развиваются десятилетиями. Все признаки указывают на возвращение политики после десятилетий неолиберального индивидуализма. Но эти изменения – нормальный ритм демократической жизни.

Несут ли прогрессисты ответственность за кризис демократии?

Несомненно то, что прогрессизм обернулся против самого себя. Убеждённый в том, что истинные ценности на его стороне, он постепенно отвернулся от духа демократии. Он замкнулся в отрицании неудобных реалий. Он стал сектантским, используя и злоупотребляя общественным презрением и морально дисквалифицируя своих оппонентов. Он отступил на узкую социологическую базу, по сути, образованный городской средний класс, оторванный от основной массы населения. Теперь он ищет убежища в судебной системе. Неписаное, но непреложное правило демократии — лояльное отношение к конфликту. Оно начинается с уважения к оппоненту и учёта его позиции, особенно когда речь идёт о мнениях большинства по ряду вопросов. Игнорируя это правило, господствующий прогрессизм сам себя загнал в осаду перед лицом растущего недовольства, которое он уже перестал понимать.

Как нам следует относиться к эпохе Трампа?

Следует отличать стиль Трампа, который, безусловно, привлекает слишком много внимания, что вполне объяснимо, от линии Трампа. Последняя соответствует стратегической перестройке Соединённых Штатов в ответ на изменения на мировой арене. Она началась не с Трампа, но восходит, по крайней мере, к президентству Обамы и продолжится и после Трампа, кем бы ни стал его преемник. Её отправную точку можно сформулировать следующим образом: мир не будет американским. Противоположностью этому было неявное предположение, вдохновлявшее политику США с 1945 года, а именно основополагающий выбор по вмешательству в мировые дела. Эта предпосылка определила ход холодной войны, продиктованный желанием спасти планету от коммунизма. После распада Советского Союза этот тренд стал ещё сильнее. Его триумф пришелся на 1990-е годы, в пору лирических иллюзий о «счастливой глобализации». Это служило оправданием тщательно управляемого, но открытого и многополярного мира, объединявшегося под мягким руководством Соединённых Штатов. Именно этот импульс в 2000-х годах породил разговоры о «Кимерике» и даже о «Еврамерике». Затем картина изменилась, поскольку стало ясно, что главной целью китайского партнёра было, по сути, получение средств, позволяющих противостоять мощи США. В более общем плане, оказалось, что планета ускользает из-под контроля США.

Что заставляет Дональда Трампа проводить жестокую, но хаотичную политику?

Что, если США окажутся в проигрыше в условиях многополярности? Как выбраться из этой ловушки и возродить американское лидерство на новой основе в новых условиях? Мне кажется, именно этот вопрос определяет политику Трампа. Мир, возможно, и не будет американским, но Америка останется ведущей мировой державой. Жесткость его подхода скрывает то, что на самом деле является преемственностью с его предшественниками. Закон о снижении инфляции (2022 года), главный инвестиционный план Джо Байдена, был создан по тому же образцу. Отличие Трампа заключается в согласовании внутренней и внешней повестки дня. Власть внутри страны, противостоящая якобы «бдительному» прогрессизму, который обвиняют в ослаблении Америки, дополняет восстановление влияния за рубежом.

Вы критикуете «авторитарный прогрессизм», основанный на том, что многие полемисты и эссеисты называют «тоталитаризмом бдительности». Разве этот вопрос о «бдительности» не является идеологической уловкой?

Я достаточно долго анализировал тоталитаризмы, чтобы избегать термина «тоталитаризма бдительности». Авторитарный прогрессизм, о котором я говорю, не имеет никакого отношения к «бдительности» как таковой. Он представляет собой антимажоритарный сдвиг демократии во имя правовых принципов, якобы превосходящих всенародное голосование. Сторонники «бдительности» меня совершенно не беспокоят, пока они разрешают «анти-бдительности» иметь свой голос, и я требую от последних того же. Политическая инструментализация существовала всегда, но единственная реальная проблема — это уважение к полной и беспрекословной свободе слова. Мы далеки от этого. Каждый день ветеран мая 68-го во мне поражается количеству потенциальных прокуроров и цензоров, роящихся вокруг меня.

Le Monde