От карантина до карантина: Руссо, Робинзон Крузо и "Я"

В мае 1743 года в Мессину прибыло судно с Корфу, на котором находились тела погибших членов экипажа, умерших от загадочной болезни.

Корабль и груз были сожжены, но вскоре после этого в больнице и в самых бедных районах города появились случаи странной новой болезни; а летом разразилась страшная эпидемия чумы, унесшая жизни от сорока до пятидесяти тысяч человек, а затем исчезнувшая, не распространившись на другие районы Сицилии. Руссо ехал из Парижа в Венецию и был вынужден остановиться в Генуе из-за эпидемии. Он рассказывает о своем карантине в "Исповеди" (1782 г.):

"В это время в Мессине была чума. Английский флот, стоявший в гавани на якоре, произвел осмотр фелуки, на которой я находился. Это обрекло нас, по прибытии в Геную после долгого и тяжкого перехода, на трехнедельный карантин. Пассажирам был предоставлен выбор — пройти карантин на борту судна или в лазарете, где, как нас предупредили, мы найдем только голые стены, так как его еще не успели обставить. Все выбрали фелуку. Невыносимая жара, теснота, невозможность шагу ступить, паразиты — все это заставило меня пойти на риск и перебраться в лазарет. Меня отвели в большое двухэтажное, совершенно пустое здание, где я не нашел ни оконных рам, ни стола, ни кровати, ни стула, ни даже скамейки, чтобы сесть, ни охапки соломы, чтобы лечь. Мне принесли мой плащ, спальный мешок, два моих чемодана; за мной заперли тяжелые двери с тяжелыми замками, и я остался один, чтобы на свободе бродить из комнаты в комнату, с этажа на этаж, всюду находя то же безлюдье и ту же пустоту.

Однако я не раскаялся, что предпочел поселиться в лазарете, и, как новый Робинзон, принялся устраиваться на три недели, точно на всю жизнь. Сначала я занялся охотой на вшей, которые завелись у меня на фелуке. Когда же путем частой смены белья и одежды я наконец избавился от них, то принялся обставлять выбранную мною комнату. Я сделал себе хороший тюфяк из фуфаек и рубашек, простыню из нескольких полотенец, сшитых вместе, одеяло из халата, подушку из свернутого плаща. Устроил себе сиденье из одного чемодана, положив его плашмя, и стол из другого чемодана, поставив его на бок. Достал бумагу, письменный прибор, расставил в виде библиотеки десяток книг, которые взял с собой из Парижа.

Словом, устроился так хорошо, что, если не считать отсутствия занавесок и оконных рам, в этом совершенно пустом лазарете мне было почти так же удобно, как в моем зале для игры в мяч, на улице Верделе. Еду мне доставляли с большой торжественностью: два гренадера, примкнув штыки, эскортировали ее. Лестница была моей столовой, площадка служила мне столом, ступенька — сиденьем; когда обед был подан, гренадеры, удаляясь, звонили в колокольчик, чтобы известить меня, что пора садиться за стол. В промежутках между трапезами, если я не читал и не писал или не работал над убранством комнаты, я ходил гулять на протестантское кладбище, служившее мне двором, или поднимался на вышку, открытую в сторону гавани, откуда мог видеть прибывающие и отходящие суда. Так провел я две недели…"

Мне, как и всему остальному человечеству, сказали сидеть дома из-за пандемии, и я сразу вспомнила этот отрывок из "Исповеди". В то время как все его спутники по несчастью решили остаться вместе на судне, Руссо решил сидеть взаперти в лазарете. Лазарет - это больница для больных заразными болезнями. Фелука, или средиземноморское парусное судно, также может быть определено для карантинных целей. Очевидно, что эти две возможности были предложены путешественникам в Генуе, и Руссо решил, что ему лучше покинуть судно и остаться одному в здании.

Этот эпизод можно прочитать, сосредоточившись исключительно на идее выбора: что лучше всего во время заключения: быть в карантине вместе с другими людьми или быть в карантине в одиночку? Должна сказать, что я провела некоторое время, размышляя о такой альтернативе. Если бы у меня был выбор между двумя вариантами, что бы я сделала? (Я сама, кстати, укрылась в почти полной изоляции в Ирвайне, Калифорния).

Есть еще кое-что, возможно, более глубокое в этом отрывке, которое заключается в том, что карантин терпим только в том случае, если вы находитесь в карантине от него, то есть если вы находитесь в карантине в пределах карантина и в то же время, так сказать, от него. Лазарет представляет этот удвоенный карантин, который выражает необходимость Руссо изолироваться от коллективной изоляции, чтобы создать остров (insula) внутри изоляции. Это, пожалуй, самая трудная задача в ситуации изоляции: очистить пространство, где можно быть самому по себе, уже будучи отделенным от общества. Соседство на судне с другими, конечно, порождает ощущение отчужденности, но отчужденность - это не одиночество, а одиночество - это то, что на самом деле делает лишение свободы терпимым. И это правда, даже если человек уже одинок. Я заметила, что в моей изоляции меня чрезвычайно расстраивает на самом деле моя неспособность уйти в себя. Найти эту изолированную точку, остров, где я могла бы быть сама собой (в двух словах). Я говорю здесь не об аутентичности, а просто об этой радикальной наготе души, позволяющей обустроить свой дом, сделать его пригодным для жилья, расположив там психологическое пространство, где можно что-то сделать, то есть, в моём случае, написать. Я заметила, что писать стало возможным только тогда, когда я добралась до такого заточения в заточении, места, куда никто не мог войти, и что в то же время было условием для моего общения с другими. Когда мне удалось погрузиться в письмо, разговоры через Skype, например, стали чем-то другим. Это были диалоги, а не завуалированные монологи. Письмо стало возможным, когда одиночество стало защищать меня от изоляции. Нужно снять все покровы, одежду, занавеси, маски, покончить с бессмысленной болтовней, которая постоянно липнет, когда тебя отделяют от других. Социальная дистанция никогда не бывает достаточно сильной, чтобы отделить человека от того, что осталось от социальной дистанции. Заключение-в-убежище должно быть радикальным опытом Робинзона Крузо, опытом, который позволяет построить дом из ничего. Чтобы начать все заново. Или вспомнить.

Интересно, не обратился ли Фуко в конце своей жизни к этике по отношению к себе – заботе о себе, к техникам себя, к управлению самим собой - из той же необходимости? Стремление вырезать для себя пространство в социальной изоляции, которой коварно угрожал ему СПИД. Возможно, Фуко искал свой остров, свою абсолютную (ab-solutus) землю, где он мог бы найти смелость говорить и писать перед смертью. Те, кто видят в его поздних семинарах нигилистический индивидуалистский уход от политики, полностью упускают этот момент.

Мы знаем, что Карл Маркс смеялся над робинзонадами XVIII века, как у Руссо. Маркс говорил, что истоком социального ни в коем случае не может быть естественное состояние, когда изолированные люди, наконец, встречаются и образуют общество. Одиночество не может быть истоком общества.

Может быть, это и так, но я считаю, что необходимо знать, как найти общество внутри себя, чтобы понять, что такое политика. Я восхищаюсь теми, кто способен анализировать нынешний кризис, вызванный пандемией Ковид-19, с точки зрения глобальной политики, капитализма, чрезвычайного положения, экологического кризиса, китайско-американо-российских стратегических отношений и др. Лично я, напротив, пытаюсь быть "индивидуумом". Это, опять же, не из какого-то индивидуализма, а потому, что я думаю, наоборот, что эпохэ, подвешивание, взятие в скобки социальности - это иногда единственный доступ к другому, способ почувствовать себя ближе ко всем изолированным людям на Земле. Именно поэтому я стараюсь быть как можно более одиноким в моем отшельничестве. Поэтому я бы тоже выбрала лазарет.

23.03.2020 CriticalInquiry