Одиночество ныряльщика перед прыжком

В гробу веселятся мужики, бухают с подростками, а на крышке гроба пацан с вышки прыгает в море. Это гробница V в до н.э. из Пестума, экс-Посидонии, греческой колонии в Италии. Когда недавно крышку гроба открыли, публика ахнула. А Клод Ланцман увидел, как юноша «выпрыгивает» холокост.

Книга Тонио Хельшера хороша хотя бы тем, чтобы утереть нос напыщенному режиссеру – на ста страницах с картинками он доказывает, что никакой трансценденции, никакого прыжка в бездну тут нет, как нет никакого секса с детьми. А есть всего лишь «юность, эрос и море».

Главный тезис популярного произведения: «это не метафора трансцендентности, а концентрированное выражение жизни покойного, которая остается с ним после смерти». Почувствуйте разницу, если она есть. Как будто бэха рядом с молодым братком на погребальной стеле с провинциально кладбища где-то в России не является «концентрированным выражением жизни покойного» и никак не намекает на ладью Харона.

Хельшер Т. Ныряльщик из Пестума. Юность, эрос и море в Древней Греции. М., AdMarginem, 2023.

Чтобы прийти к данному выводу, немецкому археологу нужно было забыть одну вещь и не обратить внимания на другую. Забыть о погребальных традициях в архаической Греции, обо всех этих плакальщиках, чтобы похороны были похожи на поминки по Финнегану. Смерть не была чем-то развеселым для грека. Достаточно увидеть один экспонат в археологическом музее Афин, чтобы понять, чем она была: это отлично сохранившийся расписанный кусок терракотовой трубы, которую родители использовали как детский гроб. Около него была найдена целая гора маленьких поминальных керамических сосудов, с которыми люди посещали кладбище, обычно раз в год. И вот эти люди так переживали по своему маленькому умершему ребенку, что много лет не прекращали ходить на кладбище.

А не обратить внимания на то, что парень прыгает в море в глубоком одиночестве. Притом, что все чреватые мистериальным сцены морских купаний, о которых пишет Хельшер, носят коллективный характер. Веселятся-то вместе, но умирает каждый в одиночку. В этом, очевидно, тоже смысл гробовых картинок. Которые, возвращаясь к Ланцману, видимо должны представлять существование в загробном мире грека как бесконечная перемотка кадров пережитого на этом свете.

Так что нет, метафора трансцендентности не противоречит изображению концентрированной жизни покойного. Греки могли одним и тем же художественным жестом показать и то, и другое.