Может ли у талибов быть что-то общее с "политкорректностью"? Удивительно, но есть одна вещь...

Существует удивительное сходство между позицией Талибана по защите женщин от агрессивности своих солдат и политически корректным представлением о защите женщин от сексуальных домогательств, вызывающих отсроченные травмы.

Талибан[1] внезапно изменил свою позицию в отношении присутствия женщин в общественных местах и на работе. Их представитель, Забихулла Муджахид, заявил на пресс-конференции во вторник, что трудящиеся женщины должны оставаться дома в целях собственной безопасности. Это подрывает усилия талибов убедить международных наблюдателей в том, что они будут более терпимо относиться к женщинам, чем в период их правления в Афганистане в 1996-2001 годах.

Муджахид добавил, что данный запрет носит временный характер и позволит талибам найти время, чтобы обеспечить безопасность женщин - чтобы с женщинами не обращались "неуважительно" или, "не дай Бог, не обижали". Он также сказал, что данная мера необходима, поскольку солдаты Талибана "постоянно меняются и не обучены". Именно поэтому, по его словам, новое афганское правительство попросило женщин "взять отпуск на время, пока ситуация не вернется в нормальное русло и не будут введены соответствующие процедуры для безопасности женщин, после чего они смогут вернуться на свои рабочие места, как только об этом будет объявлено".

Предсказуемой реакцией Запада на это заявление было следующее: теперь мы видим, насколько лживы и лицемерны были заверения талибов о том, что права женщин на образование и труд будут соблюдаться: теперь они показывают свое истинное лицо...

Но реальность сложнее.

Нам не нужны прямые обвинения во лжи и лицемерии, чтобы понять изменение позиции Талибана.

Мягкое отношение к изнасилованию в мусульманских странах основано на предпосылке, что мужчина, изнасиловавший женщину, был тайно соблазнен (спровоцирован) ею на это. Такая интерпретация мужского сексуального насилия как результата "провокации" со стороны женщины часто упоминается в СМИ.

Здесь мы сталкиваемся с тем, что я рискну назвать "идеологическим бессознательным": идеологическая конструкция подразумевает и опирается на ряд утверждений, которые необходимы для ее функционирования, но которые не должны быть озвучены публично.

В 2006 году шейх Тадж Алдин аль-Хилали, самый высокопоставленный мусульманский священнослужитель Австралии, спровоцировал скандал, когда сравнил женщин, не носящих платок, с сырым мясом. Как сообщается, его комментарий был сделан вскоре после того, как группа мусульманских мужчин была заключена в тюрьму за групповое изнасилование в Сиднее.

"Если вы берете сырое мясо и кладете его на улице... а кошки приходят и едят его... кто виноват - кошки или сырое мясо? Проблема в сыром мясе", - сказал он.

Откровенно скандальный характер этого сравнения отвлек внимание от другой, гораздо более удивительной предпосылки, лежащей в основе аргументации аль-Хилали: если женщины несут ответственность за сексуальное поведение мужчин, не означает ли это, что мужчины абсолютно беспомощны, когда сталкиваются с тем, что они воспринимают как сексуальную провокацию, что они просто не в состоянии противостоять этому, что они полностью порабощены своим сексуальным голодом, подобно кошке, увидевшей сырое мясо?

В отличие от подобного представления о полном отсутствии ответственности мужчин за свое сексуальное поведение, акцент на публичном женском эротизме на Западе основывается на предпосылке, что мужчины способны к сексуальной сдержанности, что они не являются слепыми рабами своих сексуальных влечений.

Несколько лет назад во время дебатов одна австралийская мусульманка решительно заявила, что ислам - самая феминистская из всех религий. Теперь мы можем понять, почему: Ислам - по крайней мере, в его фундаменталистской версии - одержим идеей защиты женщин. Но от чего их защищать? От агрессивных мужчин? Под этим публичным оправданием легко обнаружить (в основном) скрытую правду: не от мужчин - истинный страх заключается в том, что женщина может получить удовольствие от сексуального "плохого обращения" и эксплуатации со стороны мужчин. Под желанием защитить и контролировать женщин скрывается гораздо более двусмысленная смесь панического страха и глубокого недоверия к моральному сознанию самих мужчин.

Является ли все это просто остатком деспотичной мусульманской традиции?

Читая о жизни в Кабуле в наши дни, стоит уделить минуту времени и посмотреть на некоторые снимки столицы Афганистана 60-х и 70-х годов, которые легко найти в Интернете. Мы видим там молодых женщин, разгуливающих в мини-юбках, современные музыкальные магазины, танцевальные клубы, университетские аудитории, полные женщин, и т.д. Да, в сельской местности существовали консервативные мусульманские общины, но они мирно сосуществовали с другими религиями и с элементами современной светской культуры. Между этим прошлым и Талибаном нет прямой преемственности: именно в том, что кажется наиболее "архаичными" чертами (очень узкая интерпретация шариата, использование государственной власти для запрета современной светской жизни, такой как исполнение музыки на публике), Талибан является продуктом современности, реакцией на принудительную модернизацию Афганистана сначала советской, а затем западной оккупацией.

Окончательным доказательством этой скрытой связи между Талибаном и современностью является удивительное сходство между позицией боевиков по защите женщин от мужской агрессивности и политически корректным образом женщин, которым угрожает мужская агрессивность, рискуя вызвать отсроченные травмы на всю жизнь, даже если она не была непосредственно пережита как травма. Этот образ возводит сексуальный опыт в ранг высшей травмы, когда говорят о "переживших сексуальное насилие, которые скрывают свою травму - даже от самих себя". Но как же тогда столь жестокий акт, как изнасилование, может быть непризнанным, т.е. не переживаться как то, чем он является?

Это происходит, когда во время сексуального контакта "в глубине души я знала, что произошедшее было насилием, унижением и не тем, на что я подписалась... И все же мне потребовалось целое десятилетие, чтобы осознать, что произошло на самом деле: я подверглась сексуальному насилию".

Почему потребовалось так много времени, вплоть до возникновения движения #MeToo, чтобы понять, что это было сексуальное насилие? "Мое непонимание того, что значит согласие и сексуальное насилие в то время, и моя общая сексуальная неопытность означали, что я считала себя виноватой в том, что произошло, что, возможно, я просто не знала, "как обычно происходит секс". Только когда более десяти лет спустя терапевт сказал, что "это травма", то, услышав эти слова, "я получила разрешение почувствовать всю тяжесть того, что я пережила в 19 лет, понять, почему тревога таилась близко к поверхности моего тела. Голос внутри моей головы наконец-то сказал: "Это было сексуальное насилие". Теперь, в 33 года, я это знаю". Итак, "некоторым жертвам могут потребоваться годы - иногда десятилетия - чтобы осознать или принять тот факт, что их опыт равносилен пережитому сексуальному насилию или изнасилованию".

Такое определенно случается: легко представить себе молодую женщину, которая испытывает неловкость и ощущает насилие при занятии сексом, но отвергает этот опыт как результат своего наивного представления о том, что такое секс - под влиянием господствующей идеологии она решает перетерпеть свои страдания. Поэтому мы не должны отвергать идею о том, что травма может быть признана десятилетие спустя, как нелепую ретроактивную проекцию политической корректности. Когда новые более высокие стандарты прав и свобод женщин становятся нормой, мы имеем полное право перечитывать события прошлого сквозь эту новую рамку. Здесь следует полностью отказаться от ложного историзма - идеи о том, что в предыдущие эпохи угнетение женщин, расизм и рабство считались нормальными, и мы не должны судить их по сегодняшним стандартам.

Тем не менее, здесь необходимо добавить еще несколько замечаний.

Во-первых, описанный выше случай не является случаем подавления в строгом фрейдистском смысле: это полностью осознанное чувство отвращения и унижения, сдерживаемое из-за (мужских шовинистических) социальных ценностей. Так что же здесь может или могло бы быть действительно подавлено и травмировано? Самый очевидный ответ: прямо противоположное, т.е. истинная травма заключается в том, что женщина втайне наслаждалась тем, что с ней плохо обращаются, и совершенно не была готова признать это. Ее отвращение и чувство унижения уже были фальшивыми, прикрытием, призванным затушевать это нескрываемое удовольствие, и этот факт гораздо более травматичен, чем плохое обращение со стороны сексуального партнера. Во избежание недоразумений: это ни в коем случае не означает, что плохое обращение мужчины было оправданным (раз женщина получила удовольствие, значит, "она получила то, что хотела") - совсем наоборот. У всех нас есть тайные грязные фантазии, и, возможно, самый унизительный опыт - это когда то, о чем мы тайно мечтаем, самым суровым образом навязывается извне. Вот почему - экстремальный пример - женщина, которая втайне мечтает быть изнасилованной, будет гораздо более травмирована, когда ее изнасилуют в реальности, чем сильная независимая женщина.

Эти парадоксы уже указывают на то, каким образом должна происходить эмансипация. Мужчины должны изображаться не как жестокие угнетатели, а как слабые существа, чей внешний вид мачо скрывает их хрупкость и бессилие. И женщины должны научиться относиться к мужчинам именно так. Сильный мужчина - единственный настоящий феминист: ему не нужно угнетать женщин, чтобы самоутвердиться.

RT