Наука: эксперименты и фокусы

На днях исполняется год с первого решения о начале реформы Российской академии наук.

Тогда, как и сейчас, формулировка эта никого не обманывала. На самом деле речь шла о реформе всей науки, в ходе которой РАН, объявленная «неэффективной», должна была уступить место фактического научного штаба России новым управляющим структурам.

Родившаяся в итоге схема управления отечественной наукой до сих пор не очень внятна. Не в последнюю очередь — из-за осторожно-предусмотрительной позиции президента России Владимира Путина, который настоял на том, чтобы ничего не ломать через колено, а реформировать науку постепенно, с оглядкой, корректируя и подправляя то, что показывает себя ошибочным.

Но в грубых чертах новую схему — по крайней мере, официальную — можно представить себе в следующем виде. Во главе всего — Совет при Президенте Российской Федерации по науке и образованию, объединяющий 38 человек и состоящий из видных учёных и чиновников. Он формирует и формулирует государственную политику в области науки, которая оформляется в документы и распоряжения в Управлении президента по научно-образовательной политике в составе Администрации президента РФ.

Далее эти политические импульсы расходятся по нескольким направлениям.

Федеральное агентство научных организаций (ФАНО) действует в качестве государственного управляющего подведомственными научными организациями, в том числе и в имущественно-экономическом смысле. Оно подчиняется правительству, но не Министерству образования и науки. Министерство, в свою очередь, выполняет в этой схеме формально функции по выработке государственной политики и нормативно-правовому регулированию.

Академии наук отданы функции главного научного эксперта. Собственно, и всё. Ну, и проработка перспектив на будущие направления фундаментальных исследований.

Деньги на всё дают фонды — Российский научный (РНФ), Фонд фундаментальных исследований (РФФИ) и так далее. Частично — бюджет, когда работы строго заказаны государственными ведомствами. Это, конечно, прежде всего, — оборонка.

Самой наукой занимаются институты и другие исследовательские организации. По-прежнему называемые «Институт такой-то РАН», но вошедшие под управление ФАНО и ему подчиняющиеся. ФАНО финансирует непосредственные нужды институтов, и для поощрения исследовательской деятельности дополняет при желании гранты РНФ своими деньгами.

Откровенно говоря, сам не уверен, правильно ли всё описал. Нет, конечно, никакого сравнения со звонкой и предельно, как показал история, эффективной схемой времён СССР: научная политика — за отделом ЦК КПСС, научный заказ и финансирование — за Госкомитетом по науке и технике, организация исследований — за Академией наук, исполнение — за институтами и лабораториями. Заказчик — подрядчик — исполнитель.

Но — написал, как сам понимаю. Ибо более внятных объяснений всё равно ни от кого не слышал.

А как это работает или будет работать — лучше посмотреть на месте. И на том именно месте, где уж точно занимаются такими исследованиями, которые явно не удастся свести к непосредственной экономической пользе для государства. Ибо как заставить нейтрино поработать на предприятиях народного хозяйства, коли оно не только их, но и всей нашей планеты не замечает, проскакивая её насквозь? Как его вообще вовлечь в хозяйственный оборот, коли оно взаимодействует с данной нам в ощущениях материей не чаще в среднем раза в неделю — и то сразу распадается?

Чтоб добраться до нейтрино, надо забраться под землю. Точнее — под гору. Именно там, в Приэльбрусье, в толще горы Андырчи, находится Баксанская нейтринная обсерватория Института ядерных исследований РАН.

Исследовать слабые взаимодействия с помощью нейтрино космических лучей предложил ещё в 1960-е годы академик М. А. Марков. В июне 1963 года на эту тему было принято соответствующее постановление Президиума Академии наук СССР, а в 1967 -м — начато строительство.

Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой! Когда идёшь долгой подземной — подгорной? — галереей, отделяющей покой нейтринной обсерватории от шума и суеты наружной жизни, не можешь избавиться от одной и той же мысли, периодически всплывающей в мозгу: «Боже, чего только не было по плечу нашим отцам!»

Тогда в фундаментальную науку вкладывались основательно, с тщанием и перспективой, едва ли не с любовью. И как-то не ждали от неё немедленных результатов и наукометрических показателей. Может, потому и были фундаментальные результаты, опережавшие мировую науку? И физики всего мира учили русский язык, чтобы быстрее прочесть публикацию советского учёного после того как вырвут русский научный журнал из рук коллег.

А сегодня учёные уже на автомате отвечают на вопрос, «какая польза от нейтрино народному хозяйству?»

«Знания самодостаточны, самоценны сами по себе — ведь вы не знаете, в какой момент что-нибудь из них вам понадобится, — говорит руководитель нейтринной обсерватории Валерий Кузьминов. — Что же до нейтрино, то у нас есть установка, которая следит за работой Солнца. Что уж может быть важнее для самого нашего существования, чем знать, как работает Солнце! Конечно, то, что мы сейчас на нём видим, — эта энергия внутри Солнца выделилась десятки тысяч лет назад. А установка, которая у нас, видит, что в его недрах делалось десять минут назад. Так что если увидели там нечто угрожающее, то есть запас времени в десять тысяч лет, чтобы подготовиться к наихудшему сценарию».

Сама обсерватория представляет собою 17-метровый в высоту и метров 30 по сторонам параллелепипед, собранный из контейнеров, наполненных тем самым сцинтиллятором, то есть веществом, обладающим способностью излучать свет при поглощении ионизирующего излучения. В данном случае — при прохождении заряженных частиц, тех же моюнов, что появляются в результате взаимодействия нейтрино с другой частицей. Свет попадает на фотоумножитель — а дальше всё ясно: электрический сигнал, который поступает в компьютер. Кстати, довольно пожилой.

Видеть удаётся нечасто — в среднем, одно событие в неделю. Правда, по словам ведущего научного сотрудника обсерватории Мусаби Болиева, это именно в среднем. Подчас события не происходит и дольше, а иногда — два или три события в сутки. Это, впрочем, уже сенсация. На памяти Болиева — а он тут работает с конца 70-х годов — такое случилось лишь один раз.

Тем не менее, благодаря такому устройству можно довольно внимательно вглядеться в происходящие во Вселенной события. Например, как коллапсирует в чёрную дыру звезда в Большом Магеллановом облаке — галактике-спутнике нашей Галактики. Или что происходит внутри Солнца и других звёзд.

А кроме того, за уже десятилетия наблюдений Баксанской обсерватории удалось внести свой важный вклад в кое-какие громкие открытия и кое-какие принципиальные закрытия.

«Во-первых, теория взаимодействий оказалась значительно уточнённой благодаря изучению нейтрино, — отметил Мусаби Болиев. — Получены доказательства её правильности. Это дало нам относительно надёжные представления о том, что представляет собою структура звёзд. Это дало нам значительные знания о физике вообще. Наконец, получив наши результаты, мы просто-напросто похоронили множество неудачных положений и теоретических направлений».

Если точнее, то благодаря, в частности, долголетней работе учёных Баксанской обсерватории, удалось измерить скорость протон-протонной реакции термоядерного синтеза в Солнце, в которой генерируется подавляющая часть солнечной энергии. Это, кстати, единственный в мире нейтринный телескоп, позволяющий это делать. Кроме того, получены очень важные данные о свойствах нейтрино, в том числе об их осцилляциях, переходах из одной формы в другую. Что, вообще говоря, крайне перспективно в видах дальнейшего углубления в понимание природы вещества, ибо данное явление пока что не вписывается в известную Стандартную модель. Не путать со Стандартной Солнечной моделью, которой ряд здешних наблюдений также противоречит. В частности, возникает предположение об изменении скорости термоядерных процессов в Солнце. На что, похоже, и намекал профессор Кузьминов…

Вот, собственно, и обнаруживается главная польза от такой явно бесполезной для народного хозяйства частицы как нейтрино. Не в экономике та польза. А в правильности нашего взгляда на природу.

Особенно, если это взгляд на термоядерные реакции.

Когда-то, помнится, и эксперименты с ураном считали бесполезными фокусами. Чем они обернулись сегодня — знают все. Хорошо бы, эксперименты с наукой не вспоминались впоследствии как фокусы…