Биобезопасность и политика

Что особенно бросается в глаза в реакции на чрезвычайные меры, принятые в нашей стране (и не только в ней), так это массовая неспособность понимать их вне непосредственного контекста, в котором они только, как может показаться, и действуют.

Редко кто, как того требует серьезный политический анализ, пытается интерпретировать их как симптом и признак более широкого эксперимента, в котором на карту поставлена новая парадигма управления людьми и вещами. Тогда как в книге, опубликованной уже семь лет назад, и которую теперь стоит внимательно перечитать (Tempêtes microbiennes, Gallimard 2013), Патрик Зильберман[1] описал процесс, согласно которому санитарная безопасность, ранее находившаяся на периферии политической жизни, становится неотъемлемой частью национальных и международных политических стратегий. Речь идет ни о чем ином, как о подготовке своего рода "санитарного террора" в качестве инструмента управления тем, что определяется как worst case scenario, наихудший сценарий развития событий. Именно по этой логике наихудшего сценария уже в 2005 году Всемирная организация здравоохранения объявила, что "грядет от 2 до 150 миллионах смертей от птичьего гриппа", предложив политическую стратегию, которую государственные власти тогда еще не были готовы принять. Зильберман показывает, что предложенный список мервключал три пункта: 1) подготовка на основе оценок возможного риска фиктивного сценария, при котором данные представляются таким образом, чтобы поощрять поведение, позволяющее управлять экстремальной ситуацией; 2) принятие логики наихудшего сценария в качестве режима политической рациональности; 3) комплексная организация тел граждан таким образом, чтобы максимально усилить доверие институтам власти, порождая своего рода гражданскую сверхответственность, при которой налагаемые обязательства представляются как свидетельство альтруизма, а сам гражданин уже имеет не право на здоровье (health safety), а становится юридически обязанным быть здоровым (biosecurity).

То, о чем Зильберман писал в 2013 году, теперь наступило. Очевидно, что помимо чрезвычайного положения, вызванного распространением определенного вируса и который в будущем может уступить место другому, речь идет о разработке парадигмы управления, эффективность которой намного превышает эффективность всех форм управления, до сих пор известных политической истории Запада. Если уже сейчас, в условиях постепенного упадка идеологий и политических убеждений, соображения безопасности позволили гражданам принять ограничения свобод, с которыми они ранее не стали бы мириться, то биобезопасность оказалась способной представить абсолютное прекращение всей политической жизни и всех общественных отношений как высшую форму гражданского участия. Таким образом, мы наблюдаем парадокс, когда левые организации, традиционно отстаивающие права и осуждающие нарушения конституции, безоговорочно приняли ограничения свобод, незаконно установленные министерскими распоряжениями, о которых даже фашисты не мечтали.

Совершенно очевидно - и сами государственные органы не устают напоминать нам об этом - что так называемое социальное дистанцирование станет моделью политики, которая нас ожидает, и что (как заявили представители так называемой рабочей группы, члены которой находятся в вопиющем конфликте интересов с функцией, которую они должны выполнять) они воспользуются этим дистанцированием, чтобы повсеместно заменить цифровыми техническими решениями все физические формы человеческих отношений, которые попали под подозрение в риске заражения (конечно, политической заразой). Университетские лекции, как уже рекомендовало Министерство просвещения университетов и научных исследований (MIUR), будут проводиться со следующего года только онлайн. Люди перестанут узнавать друг друга в лицо, поскольку лицо будет закрыто маской ради сохранения здоровья. А вместо этого мы станем общаться посредством цифровых устройств, которые будут распознавать биологические данные, которыми мы будем обязаны делиться. А любые "сборища", будь то политические или просто дружеские, будут по-прежнему запрещены.

Речь идет о полноценном переопределении судьбы человеческого общества в перспективе, которая во многом, кажется, взяла на вооружение у дряхлеющих религий апокалипсическую идею конца света. После того, как на смену политике пришла экономика, теперь и она также должна быть интегрирована в новую парадигму, которую требует биобезопасность, и ради которой придется пожертвовать всеми другими требованиями. Закономерно поставить вопрос, можно ли еще такое общество продолжать считать человеческим, или утрату непосредственного общения, лица, дружбы, любви действительно можно компенсировать абстрактной и, предположительно, абсолютно фиктивной безопасностью здоровья?

11.05.2020 quodlibet