Превратим освободительную войну в империалистическую

До 1978 года Эдвард Саид был скромным и совершенно академическим литературоведом, на досуге предающимся размышлениям о том, почему тот "Восток", что он помнит из детства, так сильно отличается от того "Востока", про который читает в многочисленных книгах западных авторов.

Сам Саид родился в арабской семье в Иерусалиме, семья потом бежала от пассионарных израильтян в Египет, в шестнадцать лет Саид начал учиться в США, там и остался (одним словом, классический случай мигрантского смешения идентичностей с мучительными поисками ответов на вопросы вроде "кто я?" и "кто есть наши?").

В 1978 году Эдвард Саид перестал быть скромным академическим ученым, ибо очень напряг западную академическую публику многосотстраничной книжкой под названием "Ориентализм".

Довольно банальная к тому времени идея того, что вместо реальности наука обычно имеет дело с ее "дискурсивным образом", который сама же и создает, зазвучала достаточно скандально, будучи расцвечена огромным массивом примеров, призванных доказать, что Запад сам для себя придумал "Orient" ("Восток"). Саид остроумно назвал это все "воображаемой географией".

"Практически с самых давних времен в Европе Восток представлялся чем-то большим, чем о нем было эмпирически известно" (Саид). То есть "восток востоковедения" это конструкт, миф, система речевых практик. В основе науки о Востоке лежат совершенно колониальные добродетели: раз "ребеночек" (Восток) сам говорить не умеет, мы сами о нем и его болезнях (врачам?) расскажем.

Фактически это был призыв отстранить "говорящих за Восток" и начать Востоку "говорить самому и по-настоящему".

Этот известный сюжет из интеллектуальной истории - причем, скорее Запада, а не Востока - приведший к появлению так называемых "постколониальных исследований", всегда был мне интересен вот какой, до конца, как мне сдается, не продуманной стороной.

Саид оставался в рамках примерно такой "фигуры мышления": есть ложное знание (научный нарратив) и оно проговаривается, есть потенциальное настоящее знание и оно не проговаривается. Надо заткнуть ложное и дать высказаться настоящему.

Но самое интересное заключается в том, что после того, как за молчащего кто-то говорил, он уже никогда не сможет говорить по-своему (как мог бы, если бы за него никто никогда не держал слова). Его речь всегда будет искажена какими-то оглядками на то, что и как о нем неправильно сказали. То есть никакого "настоящего нарратива" уже не получится. И даже мечтать не рекомендуется.

Обращаясь к другому примеру, можно сказать, что, несмотря на все титанические усилия феминизма, мы уже никогда не сможем услышать голос "настоящего женского" - после того как 5 тысяч лет за женщин говорили мужчины. Хотя все вокруг нас будет наполнено "белым шумом женских голосов".

Борьба с ложью имеет только один смысл - конструирование "иного", создание альтернативы, разрушение монополии, а не обретение истины. К сожалению, только так и надо просто честно отдавать себе в этом отчет.

Украденная и отвоеванная у воров речь уже никогда не будет "самодостаточной". Невеста не сможет вывесить "правильные простыни" после выхода замуж за реальность, если до этого она побывала в плену у дискурса.

А уж если говорить на языке "антиколониальной борьбы", то последует еще один вывод - борьба не может быть освободительной, борьба может быть только захватнической. Власти можно противопоставить только другую власть, а не освобождение. "Возбуждающие колыбельные" радикальных левых теорий далеки от действительности. Дракон сокрушаем только другим драконом. Ланселот годен только в качестве наживки.

Источник