Примечательно, что идея бойкота появилась в российской художественной среде

На интернациональной художественной сцене кампании бойкота того или иного мероприятия давно уже стали рутиной.

Как Вы оцениваете ситуацию, сложившуюся вокруг «Манифесты 10»? Призывы к бойкоту биеннале звучат давно. Группа «Что делать?» даже объявила о своем выходе из программы «превентивно», до объявления состава участников. Как Вы оцениваете позицию, в соответствии с которой, принимая участия в мероприятии, финансируемом, в том числе тем или иным государством, художник поддерживает политику этого государства?

Я уже неоднократно высказывал свою позицию по этому поводу. Сводится она к следующему. Мне импонирует сам факт того, что идея бойкота появилась в российской художественной среде. Ведь на интернациональной художественной сцене кампании бойкота того или иного мероприятия давно уже стали рутиной. Так, в ближайшее время открывается биеннале в Сиднее, и сейчас полным ходом идет кампания бойкота этого фестиваля. Я даже не вникал, по какой причине. По-моему, одного из спонсоров биеннале, некую корпорацию - несомненно, оправданно - обвиняют в каких-то этических нарушениях, в нарушениях политкорректности.

Импонирует же мне это потому, что таким образом нарушается один из негласных законов статус-кво нулевых годов, который - по крайней мере, в художественной жизни - состоял в том, что власть давала инфраструктуру, а художественная общественность отвечала лояльностью. Я сам был свидетелем того, как готовилась Первая Московская биеннале современного искусства. Тогда Михаил Ефимович Швыдкой со свойственным ему развязным панибратством говорил журналистам: «Ребята, не надо критиковать Первую Московскую биеннале, потому что иначе у нас не будет второй». И эта «покупка» лояльности общественности, а в данном случае журналистского сообщества, работала очень эффективно. Тогда после заявления Швыдкого все действительно заткнулись. Все спокойно приняли то, что увидели (а увиденное мало кому понравилось). На этом негласном договоре работало все.

Именно поэтому мне кажется очень интересным и позитивным тот факт, что теперь появилась возможность бойкота, возможность отказаться от тех даров, которые публичная власть дает общественности, причем мотивируя этот отказ этическими, гражданскими соображениями. Мне кажется, что это очень важный сдвиг в нашем общественном умонастроении, это признак его гражданской зрелости.

А дальше можно начать обсуждать. Можно начинать думать о том, стоит ли отказываться от такой платформы, которая создается благодаря появлению «Манифесты» в Петербурге. Какие аргументы «за», какие аргументы «против», что мы теряем, что получаем. Инфраструктура, которую мы получаем благодаря, в частности, публичным деньгам – является ли она субъектом власти или все-таки мы имеем дело с субъектом общества? Имеем ли мы, как общество, право на этот субъект? Не являемся ли мы, как общество, реальными владельцами этой инфраструктуры и этих событий? Это большая дискуссия, и я полагаю, что в ходе нее будут высказаны очень разные мнения. Но сам факт этой дискуссии, мне кажется, очень позитивен.

Некоторые из заявлений Каспера Кенига частью художественного сообщества были истолкованы как указание на возможность цензуры. Он, в частности, сетовал на то, что политические активисты могут использовать манифесту как платформу для тех высказываний, для которых она не предназначена напрямую. В каком свете вам видятся эти заявления куратора?

Мне кажется ведь важно учесть специфику личности Каспера Кенига. Он принадлежит к поколению, которое собственно и создало профессию куратора. А потому ему присуще с особым нажимом настаивать на ее творческом статусе. Куратор для него – это, в сущности, художник, творческая личность. Это не политик, ни в коей мере не функционер, не администратор, не менеджер, хотя нашему контексту и присуща тенденция, в соответствии с которой кураторами оказываются представители культур-бюрократии, успешные фандрайзеры, дочери-жены-подруги олигархов и т.п. Но все-таки по большей части куратор – это творческая фигура. Это художник в каком-то смысле слова, хотя, конечно, компонент организационно-административно-менеджерский в его деятельности имеет место, как и в практике режиссера – театрального или кинематографического, и вообще в смежных областях.

Каспер Кениг как художник, как личность, как творческая фигура на протяжении своей блестящей и значимой профессиональной карьеры – а я знаю и помню многие его профессиональные шаги - был не очень чувствителен к социологическо-политической проблематике. Он скорее являет собой романтическую фигуру. Он такой классический немецкий романтик. Конечно очень чувствительный, конечно, умница, конечно чувствующий очень разные аспекты и творчества и искусства и художника. Но в отличие от целого ряда художников и кураторов своего поколения к политическим сюжетам он обращался реже. Тем не менее, я не склонен считать это его слабой стороной. Мне кажется, что он имеет абсолютное право сделать в академическом музее, в Эрмитаже большой, серьезный, может быть самый последний в своей карьере (хотя я желаю ему еще многих творческих свершений), подводящий итог долой работы проект. Вот, собственно говоря, и все. В конкретном случае творческой биографии Каспера Кенига я не вижу вопиющего этического противоречия. В случае позиции какого-то другого куратора, в контексте его творческой истории – оно могло бы быть.

То есть, риторические отсылки к фигуре «дешевой провокации» или «свободе творчества в рамках законодательства РФ» были истолкованы превратно?

Этот момент я помню. Склонен считать, что здесь, конечно, важна интонация. Разумеется, это ироническая отсылка к обстоятельствам его контракта. Наверное, в контракте Кенига, - так как он очень настаивал на своем абсолютном праве делать то, что он хочет, появилось такое юридическое уточнение - его творческая свобода не должна противоречить законам Российской Федерации. Думаю, в случае Каспера это слегка иронический жест. Он прекрасно понимает, что выглядит формулировка немножко нелепо.