Размышления об элитах я бы разделил на три типа: высокие, критические и нейтральные
Сегодня внимание общественности в основном привлечено к валдайским высказываниям президента Путина, которые именуют то неомюнхенскими, то неофултонскими, несправедливо игнорируя, что сугубо географически они были произнесены все-таки в Сочи.
Но случилось там и еще кое-что интересное. Главу президентской администрации Сергея Иванова спросили где-то в сочинских кулуарах Валдайского форума, как он относится к санкциям против отдельных представителей российской элиты? Иванов ответил не совсем про то, о чем спрашивали. Сказал, что допускает наличие элит у военных, у деятелей культуры, в рабочих профессиях, но не понимает о каких таких элитах идет речь, когда речь идет о политике. «Я не люблю очень это слово (слово „элита“). Считаю его паразитом, оно ничего абсолютно не значит, вы мне кто-нибудь покажите списки в таком случае? Они что, существуют?» — передают его слова журналисты.
Лукавил ли Иванов? Наверняка, хотя выбрал для такого лукавства не самую подходящую ситуацию. «Народолюбивые», антиэлитаристские высказывания хороши для избирательных кампаний, причем, скорее американского, а не российского типа, однако, не очень уместны в жанре кулуарных речений, когда от говорящего скорее ожидают экспертности, радикального реализма и всяческой «правды жизни»
Признаться, за последние много лет, открывая тот или иной политико-философский текст, с первых строк которого становилось понятно, что автор будет что-то рассуждать об элите, я этот текст закрывал минимум по двум причинам. Во-первых, не хотелось лишний раз продираться через частокол обязательных для употребления в таком тексте фамилий классиков политической мысли, цитируемых обычно из одних и тех же мест их классического наследия. Во-вторых, про элиту давно не писали ничего нового, да и нет особой уверенности в том, что когда-либо напишут.
Поэтому слегка обобщу старое, тем более, старого будет вполне достаточно, чтобы усомниться в сказанном Ивановым.
Размышления об элитах я бы разделил на три типа: высокие, критические и нейтральные.
Нейтральные они на то и нейтральные, что с ними скорее согласятся, нежели начнут оспаривать. Особенно, если они опираются на какие-то самоочевидные вещи. Сложно не признать самоочевидным тот факт, что во всех сложных обществах (какие бы модели равенства и справедливости не декларировались в них на, скажем так, официальном уровне) существуют группы людей, обладающих большим богатством и большими властными полномочиями, чем остальные, к которым чаще всего относится большинство. Давайте, обобщим факторы богатства и власти самым нейтральным выражением «большее, чем у большинства, влияние», дабы не считать деньги в чужих карманах и не заниматься тонкими аналитическими различениями формальных полномочий и реальных властных возможностей. Отрицать сей феномен бессмысленно, остается только договориться о том, как называть эти «группы влиятельности»? Можно по старинке — элитами. Можно как-то еще, например, по той причине, что это слово не нравится главе президентской администрации. Но, наверное, нет смысла менять старое и всем понятное слово на какую-нибудь лексическую инновацию, понятность которой для широкой публики не может гарантировать никто.
Различие критических и высоких толкований элит, по сути, является отражением давнего (еще от античных времен идущего) различия понимания самой сути «политического».
Если отбросить разные изысканные толкования «политического», вроде того, что предлагал то ли уходящий, то ли подзадержавшийся в интеллектуальной моде Карл Шмитт и прочие схожие с ним мерой эпизодического величия политические мыслители, останутся два простейших толкования. Политика понимается либо как всё, что «про власть», как всё, что происходит вокруг власти, либо как всё, что происходит вокруг «общего блага», взаимно заинтересованной совместности существования. Проблематика власти не предполагает обязательной критичности в ее освещении, но есть устойчивая традиция рассуждений о власти в критическом духе. Проблематика общего блага не предполагает обязательной оторванности от действительности в рассуждениях об оном, однако есть столь же устойчивая традиция такой оторванности или, выражаясь иначе, идеализма в такого рода рассуждениях.
Так и об элитах мы можем рассуждать в умеренно или радикально критическом духе — про тех, у кого есть власть и кто склонен использовать ее в своих интересах, правда, иногда обеспечивая продвижение своих интересов поддержкой через оказание помощи в продвижении интересов других.
Но мы можем рассуждать об элитах и в духе высокого идеализма — про тех, кто действует во имя общего блага, даже обладание властью рассматривая как некую общественную жертву. Все это совершенно не обязательно понимать в духе примитивно истолкованной демократичности. Наиболее яркие проявления элиты в высоком смысле этого слова это ответственное принятие политических решений, способствующих общему благу, например, созданию и укреплению условий для благосостояния народа, для безопасности его существования. Однако яркость тут нередко означает, что это политические решения, которые никогда не могли бы быть приняты самим народом в силу его неразумности (непонимания каких-то вещей), осторожности (трусости), инерционности народного сознания и, как это чаще всего бывает, в силу его разобщенности.
Выбор того, в каком ключе рассуждать об элитах — в критическом или в высоком — за каждым рассуждающим.
Можно бесконечно спорить о том, насколько в реальности соотносится высокое с низменным, каковы шансы того, что «элита общего блага» хотя бы составит конкуренцию «элите власти частного интереса». Однако даже в качестве недостижимого идеала «элита общего блага» остается действующим фактором политической жизни, то есть частью реальностью, а не пустым вымыслом. Посему рискну предположить, что отказ от понятия «элита» плох не только тем, что ведет к игнорированию реального, но и тем, что ведет к утрате идеального, которое в разумных дозах никогда не было бесполезным в политике.