Последние лет пять-шесть считалось, что концепция многополярного мироустройства разделяется практически всеми участниками Содружества независимых государств
Последние лет пять-шесть считалось, что концепция многополярного мироустройства разделяется практически всеми участниками Содружества независимых государств. По крайней мере, на словах было именно так. И вот уже год как многополярность кажется исключённой из активного вокабулярия партнёров на постсоветском пространстве. Сказать, что этап переформатирования самоидентификации на мировой арене пройден, однако, совсем не получается. Украинский кризис неделя за неделей, месяц за месяцем отодвигает на потом сверку концептуальных оснований. Хотя порой кажется, что одно-, двухполярная или бесполярная модель вот-вот будет провозглашена, и политнаблюдателям предстоит опробовать свои новые разъяснительные конструкции.
Во-первых, по-прежнему выявляется практическое олицетворение многополярного мира — совокупность центров экономического влияния с формирующейся вокруг каждого зоной притяжения.
Наиболее яркие примеры — Европейский союз и Китай с втягивающейся в его орбиту Восточной Азией. Но региональные объединения также продолжают формироваться, например, в Южной Америке и зоне Персидского залива. И в этом контексте России, если она претендует на роль одного из полюсов, нельзя отказываться от превращения в интеграционный центр.
Во-вторых, идея равноправного встраивания в крупные политико-экономические системы не воплощается в жизнь. На протяжении «тучных нулевых» российские элиты руководствовались целью полноценного закрепления страны в клубе развитых и влиятельных государств. При этом, правда, выявлялись собственные (и, как недавно выяснилось, не разделяемые почти никем на Западе) представления об условиях и формах этого процесса, но задача оставалась неизменной.
Пик стремления завершить, наконец, эпопею со вступлением во Всемирную торговую организацию пришелся на середину 2006 года, когда Россия председательствовала в «большой восьмерке». Тогда же Москва проявляла наибольший интерес к тому, чтобы как можно быстрее подготовить новое соглашение с Европейским союзом. Ни того, ни другого не произошло. С ВТО в очередной раз тогда решили не спешить американцы, а на пути переговоров с ЕС встала проблема польского мяса. Мюнхенская речь Владимира Путина в феврале 2007 года стала символическим разрывом с курсом на интеграцию.
Затем последовал каскад не вполне, откровенно говоря, продуманных идей по строительству новой архитектуры европейской безопасности и изменению правил игры, что окончательно запутало всех — не только в Европе, но, кажется, и в самой России.
Конечно, помимо рациональной оценки мировой обстановки существует и эмоциональный фон. До сих пор не преодолённая травма распада страны, многократно повторенная в течение последнего года. Обида на Брюссель, оказавшийся более привлекательным для нынешнего Киева. А ещё — поиск на ощупь собственной уникальной и при этой соответствующей двадцать первому веку идентичности. Всё это, без сомнения, воздействует на политику, но не в меньшей степени — на стиль артикуляции аргументов в пользу многополярности и многовекторности развития.
Вне сомнений, главная проблема — качество отношений с ближайшими партнёрами, теми, кто находится в потенциальном поле притяжения России. Многолетние метания Москвы, которая не могла сама для себя уяснить, чего она хочет от соседей, дезориентировали их. Наибольшая трудность даже не в том, что Россия пугает своей мощью намного более слабые страны, а в том, что она малопонятна и непоследовательна в своих устремлениях. По тому же украинскому направлению можно заключить, что Россия теперь ждёт «Минска-2», поскольку ранее зафиксированные соглашения не решали и, видимо, не могли решить стратегических задач, которые перед собой ставят стороны конфликта.
Вторая по значимости проблема — идеологическое обоснование отказа от «вестернизации» российской внешней политики.
Априорно считается: независимая от Брюсселя и Вашингтона система отношений не означает, что она обязательно должна быть антизападной. Правда, в российском случае, в отличие от, например, китайского, внешнеполитические приоритеты оказываются связаны с внутренними моделями развития. Но и здесь многовекторность практически торжествует, причём гораздо быстрее, чем на экспертном и дипломатическом уровнях.