Обозреватель ТАСС Александр Цыганов анализирует исход Бородинского сражения в свете новых военно-стратегических реалий
Очередная годовщина битвы при Бородино оказалась некруглой. Потому далеко не все вспомнили, что 203 года назад здесь, перед Багратионовыми флешами, сходились в рукопашной схватке одномоментно 50 тысяч человек; здесь ядра 1 200 орудий летали так густо, что даже генералам отрывали головы и ноги, не говоря уже о рядовых солдатах; здесь ожесточение атак и стойкость обороны доходили до такой степени, что на 250 тысяч сражавшихся насчиталось едва две тысячи пленных с обеих сторон…
Наверное, самым исчерпывающим образом эту беспримерную дотоле битву охарактеризовал сам Наполеон: «Из всех моих сражений самое ужасное — то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми…».
Но вспомнить об этом даёт повод не только отмечающийся сегодня день воинской славы (хотя на самом деле битва в пересчёте на новый стиль произошла 7 сентября). Нет, именно результат сражения заставляют всматриваться в его историю в поисках ответов на вызовы современности.
Каковы они, нынешние вызовы?
Ну, первый, конечно, — жёсткая, последовательная и в то же время очень вариативная политика Соединённых Штатов Америки по индуцированию всё новых и новых конфликтов. Не фатальных самих по себе, но неуклонно сжимающих пространство для сохранения мира. Нет, те, кто правит в Вашингтоне — и даже те, кто правит теми, кто правит в Вашингтоне, — не демиурги. Нет смысла приписывать им каждое кровавое пятно на теле нашей планеты. Но вот то, что каждым таким конфликтом эти люди стремятся воспользоваться, не боясь игры на повышение, — это, к сожалению, факт.
А это, в свою очередь, вызывает цепочку логичных и неодолимых последствий. Скажем, инициированный Западом майдан в Киеве вызвал гражданскую войну на Украине. Россия была вынуждена вмешаться, защищая и людей, и свои геостратегические позиции. Раньше этого было достаточно — в зону истинно чувствительных интересов наши соседи-конкуренты по планете не лезли. Но здесь они пошли на повышение — развязали санкционную и информационную войну. Параллельно Вашингтон мобилизует мелких прибалтийских пустобрёхов — и вот в ста вёрстах от Петербурга оказывается уже зона военного противостояния. А это, в свою очередь, требует «внезапных учений» с российской стороны с выходом на маршруты боевого патрулирования техники, несущей на своих спинах или в чреве мегатонны ядерной смерти.
Это останавливает дальнейшее раскручивание этой спирали, но одновременно закручиваются новые и новые. Вокруг Сирии, вокруг Ирана, вокруг Молдавии, вокруг Арктики… Внезапно срываются в Европу лавины ближневосточных мигрантов, которые так же похожи на беженцев, как солдаты регулярной армии — на бомжей. Китаю грозят ввести санкции и обрушить экономику — при этом вряд ли не отдавая себе отчёт, что такое государство как КНР едва ли станет безучастно терпеть подобные действия…
Такое ощущение подчас возникает, что нынешние США, как Франция 203 года назад, решили любой ценою довести дело до реального столкновения, в котором решили всё поставить на одно сражение.
Наполеон потом долгое время пытался убедить всех, и прежде всего самого себя, что победил тогда русских. Причём с каждым упоминанием блеск этой победы всё усиливался. Сначала — «Его величество атаковал врага в 5 часов утра. Он совершенно разбит. Сейчас 3 часа, враг полностью отходит, император его преследует». Затем — «Московская битва — моё самое великое сражение: это схватка гигантов. Русские имели под ружьём 170 тысяч человек; они имели за собой все преимущества: численное превосходство в пехоте, кавалерии, артиллерии, прекрасную позицию. Они были побеждены!». Наконец — «С 80 000 армией я устремился на русских, состоявших в 250 000, вооружённых до зубов и разбил их…». А русские имели всего 120 тысяч, включая нерегулярную казачью конницу и ополченцев с топорами.
Наполеон действительно всё поставил на одно сражение. Вся его русская кампания была одной сплошной гонкой за решающим результатом в решающей битве! И… когда, наконец, она состоялась, результат оказался противоположным ожидаемому. Русские не уступили поля в ходе самой битвы: их выбивали с позиций, они отходили, но боеспособности не теряли. И в итоге так избили французскую армию, что к трём часам пополудни она уже была не в состоянии продвинуться ни на шаг дальше. А вечером отошли обратно — на ту линию, с которой начали бой.
Иными словами, русская армия, как тогда говорили, «одержала поле». А значит, по тогдашним канонам, как минимум не проиграла. Главное, отчего победу при Бородине и ныне многие, в том числе и историки, приписывают Наполеону, заключается в том факте, что Кутузов всё же отступил. И даже оставил Москву. И отступил потом ещё. И если бы война на том закончилась, что победные реляции французского императоры были бы верны.
Но Кутузов на том войну не заканчивал. Победа, одержанная, с точки зрения русского главнокомандующего при Бородине, если и была важна, то исключительно для поддержания духа армии и общества. Судя же по действиям и распоряжениям Кутузова, он ни в коем случае не считал Бородинскую битву ни генеральной, ни тем более решающей судьбы войны. Он вовсе не собирался доверять эту судьбу ни одному сражению. Пока Наполеон радовался победе, сидя в сгоревшей Москве, Кутузов осуществил его стратегическое окружение. По всем дорогам стояли его воинские отряды, неверно называемые партизанскими. Они были выделены из состава регулярной армии, они подчинялись приказам ставки, они руководились вполне кадровыми командирами. То есть армия продолжала военные действия, одновременно пополняя и довооружая свой костяк. И Василиса Кожина, и Герасим Курин были так — полезным, особенно с пропагандистской точки зрения, приварком к той деятельной войне на окружение, что вели армейские подразделения.
И, в конце концов, дошло и до Наполеона, что выигрыша-то никакого нет! А Кутузов планомерно удавливает его в петле своих отрядов, по-прежнему придерживаясь своей стратегии на выигрыш войны без всяких больших сражений. И что характерно, намерение своё он осуществил не просто блестяще, а за тотальным истреблением неприятеля: из 640 тысяч солдат Великой армии, вошедших в Россию в течение войны, вышло обратно всего 1 600! Вместе с остатками войск на второстепенных направлениях, а также с пруссаками и австрийцами, воевавшими против России, число выпущенных назад врагов добирается до 30 тысяч. Одна двадцатая часть армии!
Вот, собственно, сам собою и формулируется урок Бородина: не терять головы при отступлениях и потерях и работать над достижением окончательной стратегической победы.
Санкции? Что ж, они нанесли некоторый вред. Кое-где пришлось России и приотступить. Но что это? — вот уже германский канцлер Ангела Меркель ищет варианты, как бы снять эти санкции, сохранив лицо. И французский президент Франсуа Олланд заявляет нечто похожее. И прочие европейские лидеры помельче высказываются в той же тональности, обозначая новый, изменившийся тренд.
Сирия? Да, звучат недовольные и тревожные голоса: дескать, додавливают Башара Асада американцы, турки, саудиты и их фактические союзники из Исламского государства. Но отчего же тогда американцы забеспокоились до такой степени, что попросили Грецию закрыть её воздушное пространство для наших самолётов? Что-то не так однозначно с их победою получается?
И, наконец, Донбасс. Здесь пораженческие крики звучат вообще ежедневно. Новый повод для них дали события в Донецке, где сошлись в клинче местные политики. Плюс, конечно, постоянная критика Минских соглашений. Которые не работают, а если и работают, то тем хуже, ибо отнимают заслуженную победу у двух донбасских республик…
Но ведь главное же в другом! Не в победе на этом конкретно поле битвы. Дело в том, что на Украине американцы вторглись в самую глубину наших стратегических позиций. Стоят под Москвой — можно сказать и так, особенно если вспомнить о тактико-технических данных современного вооружения. И значит, главная задача — заставить их отсюда уйти. Как Кутузов Наполеона…
Бородинское сражение потому до сих пор не получило однозначной оценки военных и историков, что знаменовало собою переход из одной военной эпохи в другую. Из войн решительных битв к войнам-стратегиям. К войнам-политикам и войнам-экономикам.
А сегодня мы живём в стадии нового перехода эпох — от войн-стратегий к войнам-состояниям. К войнам волновым. Когда неизвестно, где всплеснёт следующая синусоида, но надо постоянно быть готовым к этому всплеску. Наши нынешние битвы — это правильное оседлание процессов, чтобы выезжать на них дальше и выше.
Потому наши нынешние битвы и не похожи на прежние — как Бородино не было похоже даже на совсем недавний Аустерлиц. Сегодня уже мало бородинского героизма. Нужна ещё и кутузовская готовность тихо и терпеливо, преодолевая сопротивление подчас собственных генералов, снося насмешки и презрение, — готовить победы.
Такие же тихие. Но и такие же эффективные.