Куликовская битва — символ русского национального самосознания. Так сказал однажды тончайший знаток и исследователь этого события, российский историк Александр Журавель
И в принципе, с этим не поспоришь. За более чем полтора столетия до 1380 года, когда состоялась Куликовская битва, русские впервые встретились с монголо-татарами. Было это в 1223 году на реке Калке, и встреча эта закончилась трагично. Русское войско было практически уничтожено — домой с битвы вернулся один из десятка. Погибло и 70 богатырей, среди которых такие знаковые имена как Александр (Алёша) Попович и Добрыня Рязанич Злат Пояс, — знаменитые той эпохи воины, явные претенденты в прообразы известных былинных героев.
Точнее, они наверняка влились собирательные их облики, ибо остались в исторических источниках не только как участники межкняжеских распрей, но и как патриоты общей русской родины. Ведь это ростовский воин Александр Попович предложил — а Добрыня рязанский его поддержал — уйти от погрязших в усобицах своих князей и собрать всю силу богатырскую вокруг Великого князя Киевского, формального к тому времени главы практически распавшегося государства…
Не удалось и таким путём скрепить Русь. И разгром на Калке стал следствием, в частности, её раздробленности: князья спорили о главенстве, дружины их бились порознь, кто-то вообще наблюдал за битвой с другого берега реки — и даже богатыри русские погибли, став заложниками княжеских распрей. И тогда, после сражения на реке Калке летописец с горечью отметил: «С той поры перевелись богатыри на Руси»…
Он был не совсем прав, тот летописец. Когда монголы напали снова — в 1237 году, — их снова встретили богатыри-герои, такие как князья Рязанские, как Евпатий Коловрат, неизвестные защитники «злого города» Козельска… Но государственная разобщённость, местечковый эгоизм элит действительно привели к тому, что солнце истории, казалось, окончательно закатилось над Русью.
И хотя вброшенное немцем в XIX веке и восторженно подхваченное русскими романтическими литераторами слово «иго» было насквозь фальшивым — Русь, по крайней мере, северо-восточная, не утеряла государственного суверенитета, став лишь вассалом Золотой Орды, — о прежней «светло светлой и украсно украшенной» земле Русской говорить уже не приходилось. Разорванная окончательно, униженная данями и раздираемая княжескими сварами, она казалась лишь частью чужой державы. А когда Орда при хане Узбеке в 1320-х годах начала принимать ислам, прежней православной Руси, казалось, оставалось доживать последние годы…
Поэтому можно лишь представить себе восторг и надежду, с которой русские люди восприняли победу над Ордою на поле Куликовом!
Нет, известный рекламный ролик не совсем прав, когда в нём звучат слова: «Они никогда не побеждали монголов…». Побеждали, и совсем недавно: в 1378 году на реке Вожа московское войско оглушительно победило ордынцев под командованием мурзы Бегича. Но то была лишь воинская победа. С князем же великим Дмитрием Ивановичем на битву вышла вся земля. Вышла отстоять своё право на свободу и жизнь. И победа была бы здесь победой национальной — как, впрочем, и поражение. А именно так стал вопрос после того, как князь Московский Дмитрий Донской публично отказался от послушания Орде. Тогда не хан ордынский, но её фактический правитель Мамай решил дать ярлык на великое владимирское княжение Михаилу Александровичу Тверскому. Дмитрий Иванович Московский заявил на это ордынскому послу Ачихоже: «К ярлыку не еду, князя Михаила на княжение в землю владимирскую не пущу, а тебе, послу, путь чист». То есть — заявил о своём выходе из вассалитета ей и полном государственном суверенитете, если говорить в современных понятиях.
Поэтому Мамай шёл карать. За поражение на Воже, за попытку выйти из ордынского вассалитета, за отказ от выплаты дани. Иными словами, нынешнее столкновение с Ордою должно было окончиться чем-то одним: или национальной победой и, значит, жизнью, или национальным поражением и, значит, гибелью Руси.
При этом Руси, строго говоря, как таковой не было. Точнее, это было понятие экзистенциальное, но не практическое. На практике Русь была разделена уже на две большие части — Владимирскую, с одной стороны, и прочую, делившуюся в то время между Великим княжеством Литовским и татарами — с другой. Если первая ещё сохраняла изначальный, Рюриковский суверенитет, то вторая уже растворилась в Литве. Литва тоже билась с татарами и даже победила их в битве при Синих Водах — но она же забирала себе и призы в виде русских земель, присоединяя их к себе и заменяя их государственность своею.
Но и Владимирская Русь не была единым государством. Москва усилиями отца, деда и прадеда Дмитрия стала к 1380 году сильнейшим княжеством на этом пространстве, но — именно княжеством, одним из многих. И прочие княжества жестоко конкурировали с нею — как за главенство во Владимирской Руси, так и в борьбе с внешних позиций — как великий князь Рязанский Олег.
Следовательно, Дмитрий, выходя на свой «последний и решительный», брал на себя ответственность не только за своё княжество, но и за другие, в том числе и враждебные.
И вот в ходе Куликовской битвы — и в результате победы в ней, конечно, — произошло важнейшее в государственной истории России событие: Россия началась. Как кто-то хорошо сказал, на битву шли москвичи, белозерцы, костромичи, а вернулся с неё — русский народ. Конечно, впереди была ещё долгая борьба за окончательное объединение Руси, и затем — и за воссоединение с временно утраченными территориями, но народная, национальная основа будущей Российской империи сложилась тогда — на поле Куликовом.
В этой связи представляется не самым важным то, о чём до сих пор идут дискуссии среди историков, да и в среде интересующейся историей общественности. Да, «каноническое» поле, определённое по письменным источникам, представляется слишком маленьким для вмещения той массы войск, что называется в тех же письменных источниках — под 150 — 200 тысяч, а то и до 400 тысяч. Есть сомнения в том, могли ли тогдашние возможности логистики просто прокормить такую массу людей и лошадей. Впрочем, известно, что в 1378 году побитый позднее на Воже мурза Бегич вёл на Москву 5 туменов — то есть 50тысяч бойцов. Вряд ли Мамай привёл на Куликово поле меньшее войско.
Даже с датой битвы есть разногласия. Отмечают её и 8 сентября, когда она произошла по старому стилю, и 16-го, как должно быть по новому (хотя формально — не должно, ибо не было тогда ещё григорианского календаря), и 21-го, на которое назначен соответствующий день воинской славы (тоже из-за пересчёта на новый стиль, но другим способом). А историк Александр Журавель доказал, что произошла битва и вовсе не 1380-м, а в 1379 году — летописцы неправильно совместили разные календари.
На самом деле всё это неважно. Всем действительно имеющимся загадкам можно найти логичные и правдоподобные объяснения. Переодевание вождя могло быть сделано с целью вселения уверенности в своё войско: что, князя, говорят, убили? — неправда, князь в доспехах простого воина где-нибудь рядом бьётся! Не найдено массовых захоронений на поле? — так их и на Бородинском поле нет, и на Калке проклятой; да и вообще — своих павших развезли по погостам, а трупы врагов птицы поклевали, звери растащили… Нет остатков доспехов и оружия? — да кто ж в здравом уме такую ценность на поле оставит, коли само поле за тобою?
В общем, это действительно детали, которые никак не затеняют главного: битва была, и была победа, и с этой Победы начался рост могущества российской державы. «Слово о погибели Русской земли» утеряло актуальность: на Руси вновь появились и уже больше не переводились богатыри…
И ещё одно важное слагаемое российской государственности явило себя в Куликовской битве — духовное.
Известно, что русской православной церкви относительно неплохо жилось под сюзеренитетом Орды. Монголы, язычники, были веротерпимы. Они требовали лишь дани и верности. И дани верностью. Такую дань церковь долгое время платила, будучи освобождена от других поборов в пользу Орды. Находились, конечно, отдельные проповедники, которые возвышали своё огненное слово против подчинения Орде, но в целом церковь исходила из принципа «нет власти аще не от Бога», и потому вполне признавала положение, когда на Русской земле правили и даже дани собирали местные князья, а над ними сидел в Орде законный царь.
Поэтому, надо признать, официальная церковь без большого энтузиазма восприняла разрыв Дмитрия с «царём». Мамай законным ханом, конечно, не был, но законный хан ордынский был при нём. Он, кстати, в Куликовской битве был убит. А главное, отказ московского великого князя от выплаты «ордынского выхода» означал формально мятеж против суверена, который официальная церковь… возможно, и поддержала бы — но во главе её находился личный враг Дмитрия митрополит Киприан. Московский князь очень хотел поставить митрополитом своего духовника Михаила, который, судя по всему, разделял устремления Дмитрия, тогда ещё не Донского, на освобождение от власти Орды, — но Михаил умер по дороге в Константинополь, где его должны были рукоположить. С назначенным же митрополитом Киприаном отношения были таковы, что в 1378 году, после смерти митрополита Алексия, Дмитрий не только отказался пустить его на Москву, но княжьи люди клирика ещё и ограбили. В ответ Киприан проклял Дмитрия и его окружение «по правилам святых отец» и даже, по некоторым сведениям, отлучил его от церкви.
И тогда князь обратился напрямую к Православию. А у веры отеческой был тогда на Руси прямой и непосредственный её представитель — Сергий Радонежский. Именно непосредственный, ибо не принадлежал к церковному аппарату, но праведной жизнью своею стал в глазах народа даже не символом, а — живым Православием.
К нему и обратился Дмитрий за благословением на святое своё дело. И Сергий благословение дал. И иноков своих — Пересвета и Ослябю — послал на битву, которая стала, таким образом, священною. Битвой за веру она стала.
И что же произошло в итоге? А то, что православие непосредственно вплелось в саму основу государства. После Куликовской победы оно, государство, могло быть в самых разных, в сколько угодно сложных отношениях с церковью как институтом — но Православие стало его духом. Его совестью, если угодно. Душою, наконец. И эта душа затем проявляла себя в сложнейших испытаниях, приходившихся на государство Российское, — увещевала Ивана Грозного проявлять милосердие, собирала ополчение во времена Смуты, призывала к стойкости против врага во все времена.
И, наконец, третье важное обретение сделал русский народ в результате Куликовской победы.
До битвы никто не знал, чем она закончится. И в победе, надо полагать, до конца не был уверен никто (помните? — «они никогда не побеждали монголов, и отцы их никогда не побеждали монголов…»). Но на бой вышли воистину всем народом. В одном строю стояли и князья, и холопы, и профессиональные воины, и ополченцы, и бояре, и крестьяне. В одном строю и погибали, и бояре с князьями ложились так же, как и простые смерды. После битвы Дмитрию Донскому донесли о гибели 500 бояр. Из 40 князей лёг каждый четвёртый…
Словом, битва была народная, и чашу смертную все испили общую. Народной стала и победа. И государственной традицией на Руси стала с тех пор — народность. Не только в том проявлялась она, что народ всегда подпирал плечо государству, когда оно шаталось. И не только в том, что все агрессии против России превращались в войны народные, войны отечественные. Нет, и в области государственного строительства народу с тех пор принадлежало веское слово. Это и земские соборы, формируемые непосредственным представительством с мест, это и соборные уложения, это и непосредственная демократия, когда, скажем, народ прогонял одних претендентов на трон в пользу других… Ну и бунты русские, куда ж без них. Тоже проявление той самой народности государства Российского: ежели ты, государство, перегибаешь палку, то мы, народ, договор наш с тобой разрываем. И берём на себя право перегнуть палку в другую сторону…
Вот это и есть главный результат Куликовской битвы — рождение будущей Российской империи на принципах, на которых она существовала и существует дальнейшие 835 уже лет. Самодержавие как эффективная власть государства. Православие как священная душа государства. Народность как могучая сила государства.