Не все точно знают, что они отмечают 4 ноября. Согласно опросам, от трети до пятой части населения до сих пор путает День народного единства с Днём согласия и примирения
Да оно и немудрено. День согласия и примирения был введён в замещение праздника Великой Октябрьской социалистической революции 7 ноября — национального праздника СССР. Идею общенародного отмечания победы большевиков попытались заменить идеологией всеобщего братского объятия. Как в стихотворении Александра Блока: «Пока не поздно — старый меч в ножны, Товарищи! Мы станем — братья!»
Надежды, надо признать, оправдались не совсем. По простой причине — за выбытием тех, кто когда-то держал в руках братоубийственный меч. Их потомки же довольно давно — годов с шестидесятых — перестали испытывать ненависть к «белякам» (и наоборот). Что революция, что гражданская война стали просто фактом истории и главой в учебниках, а господствующей идеологией — признание за каждым из противников своей правды.
Дополнительную изюминку празднованию добавляло то, что собственно совершившие октябрьский переворот большевики были уже к 1927 году отстранены от государственной власти управленцами Сталина, а в 1937 году в основном и физически уничтожены. Фактически восстановившие прежнюю империю сталинские управленцы, в свою очередь, были устранены в серии дворцовых переворотов 1953–1957 годов кланом объединённых Хрущёвым профессиональных партсекретарей. А после ещё одного дворцового переворота в 1964 году, принёсшего победу уже совершенно безыдейному классу партхозноменклатуры, говорить о какой-либо идейной преемственности с большевиками вовсе не приходилось.
Но 7 ноября оставалось, и за 70 лет в народе возникла привычка праздновать этот день. Отмечали, впрочем, уже не успех мятежа, которому фактически никто не сопротивлялся, ибо изгаженная, испозоренная «временными» власть валялась под ногами. Седьмое ноября стало постепенно праздником не большевистской победы в уже подёрнутом дымкою времени государственном перевороте, а просто днём рождения государства, каковую дату положено отмечать в каждой уважающей себя стране. И как таковой, он становился своим праздником для каждого гражданина, для всякого, кто чувствовал свою принадлежность к советскому народу. То есть в то время как государственная власть потихоньку утрачивала идейную связь со своим праздником, народ всё больше её обретал.
В этом смысле перед новым государством — по ставшей закономерной иронии судьбы родившимся опять в результате путча и переворота — стояла довольно щекотливая идеологическая задача: найти новый день рождения государства взамен так и не пришедшегося народу ко двору 12 июня. Но в то же время убрать анахронизм большевистской победы, ставшей историческим хламом уже для брежневских партократов. Вместо этого надо было найти что-то одновременно значимое, победное, общенародное и объединяющее.
Таким праздником после 1991 года оставался только День Победы. Но как праздник рождения нации он, конечно, не годился: в 1945 году нация не родилась. Она расправила плечи после унизительного поражения в Первой мировой войне, последовавших за ним братоубийственных конфликтов, экономических бедствий и общего слома прежней жизни и, казалось, окончательного распада в начале новой войны…
Словом, в Победе нация расправила плечи после великой смуты. Но жить она начала гораздо раньше!
Когда же? Конечно же, тогда, когда она осознала себя нацией — то есть народом государства. Когда создала для себя своё государство.
Такая дата в истории России одна. И что интересно, события ей предшествовали очень похожие на те, которые привели к Великой российской революции 1917–1921 годов. Было и вроде бы действующее из лучших побуждений, но катастрофическое по результатам правление царя. Были голод и бедствия, превысившие всякие пределы терпения. Были мятежи и перевороты, измены элит, гражданская война и иностранная интервенция и — слом всего и вся, чем жили прежде!
Катастрофа была ужасающая! Недаром она была сразу же названа великой Смутой! Цифры подсчёта историков разнятся, но в порядке их они согласны: в иных областях России сохранилось лишь 10 процентов от прежнего населения, а в других — и вовсе только четыре…
Но затем всё же была победа! Чудесная, невозможная и великая, как та, что была в 1945-м.
С одним, разве что, отличием: во время Великой Отечественной победу ковало государство. Оно планировало, управляло, распределяло, вооружало. Оно карало, когда была необходимость. В апреле 1942 года в блокадном голодном Ленинграде оно мобилизовывало людей на уборку снега — вот уж, казалось бы, не было иных забот! Но именно государственный порядок, выражавшийся в том числе и в таких вот акциях, поддерживал не только боеспособность страны, но и веру народа в окончательную победы.
А вот в 1612 году государства фактически не существовало. Уже не существовало. Сначала пресеклась законная династия — умер последний Рюрикович. Но это была ещё не беда: новая династия Годуновых начала неплохо. Однако начался голод из-за природной катастрофы — несколько лет холодов, когда даже летом шёл снег, и последовавших за этим неурожаев. Затем на страну напали, как стервятники, запорожские казаки и польские наёмники, подсадившие на ставший вакантным к тому времени трон непонятного то ли проходимца, то ли идеалиста. Во всяком случае, человека, законного права на власть не имевшего. Затем и этот человек был свергнут и убит. Законность нового царя была уже настолько низка, что власти его весьма успешно оппонировал вообще неизвестно кто — от кого даже имени в истории не осталось, лишь прозвище: «Тушинский вор». Это не мешало, однако, элитам успешно переходить на его сторону и благополучно служить самозванцу. Впрочем, другая сторона в это время охотно отдавала целые области иностранным интервентам — за помощь в борьбе за власть против вора!
Треть страны была залита кровью в ходе крестьянских восстаний, ещё треть стонала под набегами банд поляков и черкасов, то есть запорожских казаков, а на оставшейся территории то принимали власть «Тушинского вора», то отлагались от неё. Наконец, словно для полного набора бедствий и катастроф, польский король объявил России войну, после чего значимая часть околовластных элит перебралась служить ему, бросив Тушинского проходимца.
Словом, всю глубину деградации общества и государства не то что описать — представить себе трудно! Никто, собственно, и не описал — не нашлось в позднейших временах человека с воображением, на это способным. Лёгкое представление дают, разве что, нынешние события на Украине, которая с упоением пробивает дно за дном в стихии государственного развала.
И вот в этих условиях полнейшей дезорганизации государства, хаоса и отчаяния общества Победа всё же пришла! И добился её именно народ — больше просто некому! Собрался, подпоясался и пошёл на врага. Как и в 1941-м терпел чудовищные разгромы, но — терпел и не опускал рук. Как и в 1942-м — воевать учился на ходу. Как и в 1943-м — устраивал врагу свою «Курскую дугу» на Москва-реке, перемалывая в обороне отборные части интервентов. Как в 1944-м — шёл вперёд, освобождая свою землю. Как в 1945-м — закончил войну безоговорочной капитуляцией врага!
Даже в деталях сходство: как в 1943-м в Сталинграде немцы ели крыс и друг друга, так и в 1612-м в Москве поляки ели крыс и друг друга…
Таким образом, претендент на новый государственный праздник напрашивался сам собой. Вот он, именно он — день освобождения Москвы от врагов, день, когда именно народ своей миллионнопалой рукою покарал интервентов и дал начало строительству нового государства взамен разрушенного!
Но была одна проблема. Наша Победа — она наша. Её добились наши отцы и деды, мы узнавали о войне из уст её участников, погибшие на ней были из наших семей, и в минуты молчания 9 мая мы поминали наших не вернувшихся домой дедов, отцов, дядьёв… Мы детьми играли в ту войну, и никто не хотел играть за немцев…
А та Победа… она ушла. Надо признать честно: разрыв истории слишком велик. Мы не сопереживаем тем нашим предкам, что спасли тогда свою страну и, следовательно, дали жизнь и нам. Они для нас не более чем герои книг или фильмов. Даже если это хорошие книги и фильмы (а последнее — точно неверно!), эти люди уже — не родня. Нам уже не перешагнуть четырёхвековую пропасть во времени. И значит, есть опасность того, что новый праздник дня рождения народа никогда не станет народным, как он не стал им до сих пор. Ну, или лет через 70, как это было с днём Октябрьской революции…
Впрочем, способ преодолеть разрыв во времени существует. Подсказывает его сама история.
Дело в том, что дата именно 4 ноября была избрана если и не совсем произвольно, то не слишком привязанной к реальным событиям. Освобождения Москвы — или даже Кремля — от польских интервентов в этот день не произошло. Откровенно говоря, в этот день не произошло ничего значимого — если не считать великого православного праздника Казанской иконы Божией Матери. Москва, за исключением Кремля, была освобождена ещё 1 ноября — после взятия ополченцами Минина и Пожарского приступом Китай-города. Поляки продолжали сидеть в Кремле, дегустируя трупы товарищей. И сдались они лишь 5 ноября. А сама Победа 1612 года официально была отпразднована на следующий день — 6 ноября, когда после торжественного молебна войска Минина и Пожарского в сопровождении толп народа под звон колоколов вступили в Кремль.
Понятно, отчего с официальной датой праздника случилась такая метаморфоза: его идеологам некоторым образом не хотелось, чтобы старый и новый дни рождения страны совпадали. Совпадение с чтимой Казанской куда интереснее. Но, как говорилось в одном популярном фильме, «кто нам мешает, тот нам поможет».
Сегодня, когда политические страсти вокруг Октября 1917 года отступили, когда мы вполне отдаём себе отчёт, что 7 ноября десятилетиями отмечалось не событие, а легенда, вокруг него сложившаяся, — сегодня вполне можно объединить два празднования.
Разумеется, странно было бы всенародно праздновать победу вооружённого мятежа, если претендуешь на легитимную государственную власть, тем более что в его ходе была ликвидирована власть таких же путчистов, только добившихся успеха за полгода до того. Но — это значимая дата, когда вторая Смута получила громадный и зловещий толчок. Поэтому мысли о необходимости согласия и примирения в такой день более чем уместны. И если они накладываются на только что, в предыдущий день, отмеченную победу над Смутой, — то получается у нас действительно национальный и в то же время очень историчный, очень близкий праздник. Чисто наш, русский: свалиться в безвластие, хаос и кровь — и невероятным чудом победить их! Победить интервентов, всегда пользовавшихся нашими безвластием, хаосом и кровью. Победить, в конце концов, себя, по какому-то дикому историческому расписанию регулярно опускающихся в безвластие, хаос и кровь!
У нас есть День Победы над внешним врагом. Но нам нужен День Победы и над врагом внутри нас. Внутри каждого из нас. И День согласия и примирения нам поэтому нужен тоже.
Обе Смуты — и XVII, и XX веков — дают сегодня практически одинаковые поводы вспомнить о том, что нам нужно, чтобы не испытывать их снова. И если бы сегодня пересмотреть всего одну праздничную дату и соединить её с другой, потускневшей, но не забытой, — у нас будет прекрасный праздник. Не исторический, а именно национальный.
День рождения нации в каждом из нас.