Фармацевтические компании наживаются на пандемии, порой отказываясь делиться технологиями производства вакцин с производителями из стран Глобального Юга
Хотя такие компании, как Pfizer, прикрываются аргументом, что только высокая прибыль может стимулировать инновации, Тим Бирли показывает, что обмен знаниями и развитие фармацевтики, финансируемое государством, ведет к более справедливому производству и распределению вакцин и лекарств.
В марте прошлого года Борис Джонсон заявил группе депутатов-консерваторов, что успех программы вакцинации в Великобритании был достигнут благодаря «капитализму и алчности». Его высказывания прозвучали в тот момент, когда в Великобритании быстрыми темпами распространялись вакцины AstraZeneca и Pfizer, и более половины населения уже сделали первую прививку. Хотя сторонники Джонсона настаивают на том, что он пошутил, его комментарии являются симптомом экстраординарного пиар-хода, который фармацевтическая промышленность провернула во время пандемии. Когда мы слушаем очередную историю, которую нам рассказывает крупная фармацевтическая компания, мы забываем, что почти на каждую вакцину были потрачены миллионы из государственного бюджета. Нас хотят заставить забыть тот факт, что эти вакцины были разработаны за счет технологий, появившихся в результате многолетних научных исследований. И мы в итоге пожимаем плечами, когда нам говорят, что во время пандемии дивиденды акционеров были приоритетнее здоровья миллиардов людей во всем мире, которые до сих пор еще не получили ни одной дозы вакцины.
Задолго до пандемии большинство понимало, что крупная фармацевтическая промышленность - это не сонм ангелов. Опиоидный кризис в США, наряду со стремительно растущими счетами за инсулин, обратил внимание общественности к отрасли, печально известной своим огромным лоббистским бюджетом и маржой прибыли, которая заставила бы покраснеть нефтяного барона. Между тем, факт отсутствия интереса у биг-фармы к тем видам заболеваний, которыми чаще страдают люди на менее прибыльных рынках глобального Юга, уже был хорошо известен; как и их внезапно возникший интерес и угрозы судом, когда такие страны попытались обойти патенты, гарантирующие прибыльные монополии биг-фармы.
И все же в начале пандемии была некоторая надежда на то, что мы увидим более ответственную реакцию компаний, от которых зависит наша жизнь. Исключительные времена уже заставили проводить чрезвычайную политику. Целые страны были изолированы, экономика заморожена, а миллиарды долларов напечатаны, чтобы удержать домохозяйства на плаву. Казалось, чтобы положить конец пандемии, мировые лидеры могут порвать со старыми правилами.
Обнадеживало то, что Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) быстро создала новый механизм, с помощью которого ученые и фармацевтические компании могли делиться между собой патентами и ноу-хау, необходимыми для создания вакцин и разработки протоколов лечения. Подобное сотрудничество в чрезвычайных ситуациях уже имело прецедент, включая аналогичные усилия ВОЗ по объединению технологий для улучшения вакцин после Второй мировой войны. Однако на этот раз фармацевтические компании полностью воспротивились этой идее, а генеральный директор компании Pfizer назвал ее «бессмыслицей». И хотя команда, создавшая вакцину Оксфордского университета, изначально была готова поделиться своими правами на вакцину с любой компанией, которая сможет сделать ее безопасней, как сообщалось, Фонд Гейтса заставил ее изменить решение, и в итоге она подписала эксклюзивное соглашение с компанией AstraZeneca. Так была приватизирована борьба с пандемией, возглавляемая крупными фармацевтическими гигантами.
После этого началась бешеная скупка вакцин, подхлестываемая операцией «Ускорение» Дональда Трампа, в рамках которой были выделены миллиарды на предварительные закупки вакцины компании Pfizer, а также на финансирование разработок других вакцин. Аналогичным образом, к декабрю 2021 года Великобритания заказала более 650 миллионов доз восьми вакцин, что практически достаточно для обеспечения каждого жителя страны 10 дозами.
В апреле 2020 года был создан COVAX, международный рыночный механизм, призванный устранить потенциальное неравенство в глобальном распределении вакцин. Детище Ричарда Хэтчетта, главы CEPI, фонда, финансирующего разработки вакцин против эпидемий, было направлено на снижение инвестиционных рисков в вакцины путем предоставления фармацевтическим компаниям гарантированного покупателя. Фонд, в свою очередь, будет распространять эти вакцины по справедливым ценам - бесплатно для самых бедных. Но модель серьезно недооценила уровень спроса на вакцины и не учла тот факт, что крупные фармацевтические компании будут продавать вакцины тому, кто больше заплатит. Спустя 18 месяцев после ее запуска, когда богатые страны глобального севера уже начали делать повторные прививки, только 2% людей в странах с низким уровнем дохода получили одну прививку.
Все это было немного предсказуемо. Причем настолько, что в октябре 2020 года группа стран Глобального Юга предприняла действия, чтобы попытаться предотвратить подобное. Во главе с Индией и ЮАР десятки стран поддержали предложение изменить правила Всемирной торговой организации, чтобы на время пандемии приостановить действие прав интеллектуальной собственности на вакцины и тесты на Covid-19. Это, по их мнению, поможет производителям из стран Глобального Юга скопировать жизненно важные лекарства без угрозы судебного преследования за нарушение патентов. Их предложение быстро получило мощную поддержку, и даже США в итоге ограниченно поддержали исключение для вакцин. Исследование Human Rights Watch показало, что в Африке, Азии и Латинской Америке существует более 100 заводов, способных производить мРНК-вакцины в случае отказа от интеллектуальной собственности и обмена технологиями между компаниями.
Однако в конечном итоге Великобритания, ЕС и Швейцария через ВТО заблокировали принятие экстренных мер. Когда после 20 месяцев задержек в июне этого года была достигнута жалкая сделка, то была запоздалая попытка сохранить лицо, а не спасти жизни. К этому времени число погибших выросло до чудовищных размеров. По оценкам журнала Lancet, неспособность вакцинировать 40% людей во всех странах к концу 2021 года унесла около 600 000 жизней только в странах с низким уровнем дохода.
Между тем, доходы фармацевтических компаний получили огромный толчок. Вакцина компании Pfizer побила рекорд по годовым продажам лекарств, и теперь она станет первой фармацевтической компанией, чей годовой доход достигнет 100 миллиардов долларов. Прибыль компании Moderna от продажи вакцин достигла умопомрачительных 70%. Такая нажива сама по себе должна быть скандалом, но все становится еще хуже, если рассматривать эти доходы в совокупности с государственным финансированием разработки и производства данных вакцин. Исследования вакцин Moderna и AstraZeneca почти полностью финансировались государством, а революционная технология мРНК, использованная компанией Pfizer, была основана на десятилетиях исследований, финансируемых налогоплательщиками. Хотя компания Pfizer упорно настаивает на том, что не получала бюджетных средств во время пандемии, основная часть первоначальных разработок вакцины была проведена компанией BioNtech, которая - сюрприз, сюрприз - получила 445 миллионов евро из бюджета ФРГ. И хотя руководство Pfizer, очевидно, стремилось избежать обвинений в наживе на пандемии, компания требовала 24 фунтов стерлингов за дозу вакцины, производство которой, по некоторым оценкам, стоит всего 76 пенсов.
Эта схема, когда крупная фармацевтическая компания наживается везде, где только может, а Глобальный Юг терпит неудачу, не нова; пандемия стала лишь последним случаем в длинной и надоевшей истории. Структурно предрасположенная к тому, чтобы отдавать предпочтение прибыли акционеров, а не целям здравоохранения, отрасль долгое время недоинвестировала в лекарства от заболеваний, от которых в основном страдают люди в странах с более низким национальным доходом. В период с 2000 по 2011 год только 4% новых проверенных препаратов были направлены на лечение почти забытых болезней, которые больше всего поражают страны со средним и низким уровнем дохода. Между тем, малярия и туберкулез, от которых в 2020 году вместе погибло более двух миллионов человек, также привлекают сравнительно небольшие инвестиции со стороны крупной фармацевтической промышленности.
Возможно, самый известный случай, когда фармацевтическая промышленность поставила свои доходы выше жизни людей, произошел на пике эпидемии ВИЧ/СПИДа, когда, на фоне ежегодной смертности более 2 миллионов человек в мире и стоимости лечения в 9 000 фунтов стерлингов на человека, ЮАР Нельсона Манделы приняла закон, позволяющий импортировать непатентованные лекарства. Фармацевтическая промышленность с яростью отреагировала на потенциальную попытку отменить их патенты, и 39 компаний подали иск, чтобы предотвратить подобное. В конечном итоге компании отказались от иска, но только после мощного сопротивления со стороны гражданских движений как в ЮАР, так и на международном уровне.
Несмотря на подобные случаи, святость фармацевтических монополий все еще считается властями стран глобального Севера неоспоримым благом. После разработки нового лекарства компании могут оформить на него патент, который не позволяет другим фирмам продавать то же самое лекарство в течение примерно двадцати лет с момента получения патента. Фармацевтические компании утверждают, что эти двадцатилетние монополии являются единственным способом стимулирования разработки новых лекарств и что любой отход от этой системы будет означать, что мы получим меньше необходимых нам лекарств. Естественно, этот аргумент вызывает нервную реакцию. Даже те, кто решительно настроен бороться за более справедливую глобальную систему, могут беспокоиться о возможных проблемах, когда их друзья или родственники полагаются на медицинское обслуживание.
Это уродливый аргумент, считающий ученых не более чем финансовыми автоматами, но, к счастью, его легко опровергнуть. Не нужно искать дальше знаменитой колыбели социализма, Соединенных Штатов Америки, чтобы найти команду ученых, которые создали не требующую патента, не ориентированную на прибыль и эффективную вакцину против Covid-19. И это несмотря на то, что команда из Техасского детского госпиталя получала мизерное финансирование по сравнению с огромными суммами, выделяемыми таким компаниям, как Pfizer и Moderna. Куба также является ярким примером того, как государственное планирование может создать структуры, необходимые для инноваций: маленькая карибская страна может похвастаться одной из самых сильных и быстрорастущих биофармацевтических отраслей в мире, включая разработку первой в мире вакцины против рака легких. А бывший главный экономист Всемирного банка Джозеф Стиглиц, сам отнюдь не радикал, предложил использовать разовые премии для стимулирования производства лекарств; эта идея сделает патенты ненужными, а лекарства - намного дешевле. Но даже без этих ясных и очевидных альтернатив идея о том, что патенты стимулируют инновации, откровенно говоря, никому не кажется верной.
Коммерциализация и финансиализация фармацевтики приводит к крайне неблагоприятным результатам для отрасли, которая якобы направлена на поддержание здоровья людей. Не отличаясь от голливудских франшиз с их сиквелами, крупные фармацевтические компании часто считают новые и инновационные исследования слишком рискованными, поэтому все больше средств вкладывают в небольшие доработки рецептов, которые уже доказали свою эффективность. Исследования показали, что почти 60% новых лекарств в настоящее время не приносят никакого терапевтического прогресса. Это, безусловно, потрясающая трата времени и ресурсов, но как бизнес-модель она приносит огромные прибыли. Фармакологические компании и поддерживающие их государства иногда говорят, что подобная щедрость необходима для того, чтобы инвестировать в более глубокие исследования и разработку новых лекарств. Но на самом деле крупнейшие компании постоянно вкладывают больше денег в дивиденды акционеров или маркетинг, чем в исследования. Это создает совсем иные проблемы, не в последнюю очередь, когда мы рассматриваем массовую смертность в США, вызванную навязыванием опиоидных препаратов массам людей.
Хотя очевидно, что фармацевтическая промышленность, ориентированная на получение прибыли, почти не инвестирует в лекарства от болезней, от которых страдают люди в более бедных странах, богатые страны также находятся в состоянии «лунатизма». В последние десятилетия устойчивость к противомикробным препаратам неуклонно растет, и ООН предупреждает, что к 2050 году болезни, устойчивые к лекарствам, могут убивать по 10 миллионов человек в год. Но фармацевтическая промышленность с 1980-х годов не разработала ни одного нового вида антибиотиков, опять же потому, что от них не ждут больших прибылей.
Аргументы о том, что фармацевтические компании нуждаются в стимулировании потенциально огромных прибылей, чтобы внедрять инновации, подрываются еще и тем фактом, что очень немногие из этих компаний действительно отвечают за разработку инновационных препаратов. Одно из исследований показало, что только 11% бестселлеров компании Johnson&Johnson были созданы собственными силами, а журналист Times Билли Кенбер отмечает, что с 2005 года компания Pfizer не выпустила ни одного препарата со значительными продажами, который был бы разработан собственными силами. Фармацевтические компании все чаще следуют финансовой модели, скупая инновации на ранних стадиях, а затем устанавливая на них самые высокие цены.
Как и в случае со многими вакцинами против Ковида, история большинства лекарств начинается с гигантских государственных субсидий. Хумира, препарат для лечения различных аутоиммунных заболеваний, был самым прибыльным лекарством в мире до пандемии, заработав для компаний 20 миллиардов долларов в 2020 году, несмотря на то, что в его основе лежала технология выработки антител, разработанная Советом по медицинским исследованиям Великобритании. С тех пор как три года назад этот препарат был окончательно выведен из-под действия патента, Национальная служба здравоохранения сэкономила почти полмиллиарда фунтов стерлингов за счет покупки непатентованных альтернатив. В США 75% новых лекарств разрабатываются на средства, выделяемые на государственные исследования, столь же значительное финансирование выделяется и в Великобритании.
К счастью, появляются альтернативные модели, которые в меньшей степени зависят от жадности акционеров. Одним из ярких примеров является группа ученых из ЮАР, которые, видя катастрофические последствия монополии на вакцины во время пандемии, взяли дело в свои руки. Объединившись с ВОЗ для создания своей версии вакцины Moderna, они сначала обратились к американской компании с просьбой передать технологию своему центру по производству вакцин. Как и положено, Moderna отказалась. Не успокоившись, южноафриканские ученые успешно создали открытую версию вакцины. Теперь, вместо того чтобы прятать свои рецепты и ноу-хау, центр уже начал свободно делиться научными разработками с 14 другими странами. Это не только может существенно подорвать власть фармацевтических монополий, но и передать больший контроль странам Глобального Юга. Возможно, наиболее важным является то, что центр планирует использовать технологию мРНК не только для борьбы с Covid-19, но и с малярией, ВИЧ, раком и туберкулезом. Если больше производства будет в руках ученых Глобального Юга, наука с гораздо большей вероятностью будет работать на благо жизни людей, живущих в этих странах.
Как уже отмечалось, Куба также является ярким примером того, как инновации, управляемые государством, могут быть передовыми. Несмотря на то, что Куба - небольшое государство, находящееся под жестким эмбарго, она разработала две успешные собственные вакцины против Covid-19. Более того, она также обязалась поддерживать страны региона, сначала экспортируя вакцины, а затем передавая технологии производства другим странам, которые в них нуждаются. Пример Кубы также показывает, что национализированные фармацевтические системы могут быть более гибкими, чем крупные фармацевтические компании. Вместо того чтобы подчиняться акционерам в погоне за высокими прибылями, они имеют возможность разрабатывать лекарства, которые принесут максимальную пользу здоровью людей.
Но даже без национализации, как утверждает Мариана Маццукато, власти могли бы сделать гораздо больше для внедрения условий, обеспечивающих более дешевый доступ к лекарствам в тех случаях, когда используется государственное финансирование, не говоря уже о большей доле роялти. Такой шаг мог бы привлечь серьезные ресурсы для дальнейших научных исследований или инвестиций в другие области здравоохранения. Было бы разумно не только ожидать, что общественность получит долю доходов, полученных в результате государственных исследований, учитывая, что они финансируются за счет налогоплательщиков, но и сама медицинская наука должна быть общедоступной. В таких случаях можно полностью отказаться от прав интеллектуальной собственности, поделиться ими посредством открытого лицензирования или распределить их в патентных пулах. Более открытый подход к знаниям, вероятно, будет способствовать большему количеству медицинских инноваций, особенно по сравнению с удушающим эффектом патентов и монополий, которые за них держатся.
Если раньше это было неясно, то пандемия убедительно показала, что нынешняя модель монополий крупной фармацевтической промышленности вредна для нашего здоровья. Как недавно рассказал один бывший сотрудник отрасли, отношение в отрасли таково: «Если старуха лежит на операционном столе, то никто и не пошевелится, пока не заплатят 10 000 долларов за спасение ее жизни». Это индустрия, которая недостаточно инвестирует в жизненно важные исследования, приватизирует знания, а затем превращает здравоохранение в заложники. Если мы хотим извлечь урок из этой пандемии -как и из истории борьбы за доступ к лекарствам, - то мы должны стремиться изменить сложившуюся систему. Но риск того, что все останется как прежде, слишком велик.