В начале ноября Netflix начал транслировать документальный сериал «Древний апокалипсис», в котором британский писатель Грэм Хэнкок путешествует по миру в поисках доказательств своей теории, отвергаемой большинством археологов, о том, что развитая глобальная цивилизация существовала во время ледникового периода
Сериал вскоре вошел в десятку самых просматриваемых шоу на платформе — к огорчению журналистов, которые осудили его как «опасный», а автора - как «сторонника превосходства белой расы».
Несколько недель спустя лондонская галерея «Wellcome Collection» (WC) — бесплатный музей, посвященный истории науки и медицины, — объявила о закрытии постоянной выставки «Человек-знахарь», на которой демонстрировалось множество артефактов, связанных со здоровьем и исцелением, из культур со всего мира. Экспликация экспозиции состояла в том, что выставка «рассказала глобальную историю здоровья и медицины, в которой люди с ограниченными возможностями, чернокожие, коренные народы и цветные люди были экзотизированы, маргинализированы и эксплуатировались — или даже вообще не замечались». Сайт музея обещает разработать новую экспозицию, которая «усилит голоса тех, кто ранее был стерт или маргинализирован».
Рассказывать истории о прошлом в последнее время стало рискованным предприятием, особенно в элитных кругах, населенных образованными профессионалами — журналистами, учеными и музейными хранителями. От споров вокруг «Проекта 1619» до сноса памятников во время протестов 2020 года и широко освещавшегося скандала вокруг новой истории Средневековья — редко когда усилия по созданию исторического нарратива не вызывают обвинений, подобных тем, что направлены в адрес Хэнкока — или спровоцировать своего рода институциональное самоунижение, которое в последнее время демонстрирует WC.
В то же время, как показывает популярность «Древнего апокалипсиса» (Ancient Apocalypse), многие изголодались по рассказам о прошлом. Это неудивительно: именно потому, что так называемые большие нарративы, которые когда-то оформляли наше коллективное представление о нашем месте в истории, были полностью развенчаны, отчасти благодаря таким усилиям, как предпринимала WC, люди ищут новые и интересные мифы о прошлом. В тот момент, когда музеи, кажется, больше всего заинтересованы в насаждении чувства вины и распространении неврозов, Netflix и другие СМИ реагируют на спрос, который больше не удовлетворяется государственными учреждениями. Результатом подобной растерянности будет дальнейший культурный раскол.
При всех очевидных различиях между «Древним апокалипсисом» и волонтерской деятельностью WC, г-н Хэнкок так же весьма озабочен «изучением маргинальных знаний коренных народов» — как он мог бы выразиться, если бы был заинтересован в том, чтобы снискать расположение ученых. Он берет интервью у местных археологов в Азии и Латинской Америки, чьи открытия были проигнорированы их коллегами на Западе; он утверждает, что мы должны использовать древние мифы и мифы коренных народов, в которых говорится о потерянных древних цивилизациях, как подлинные источники свидетельств о прошлом, и критикует мейнстим-археологов за отказ сделать это.
Таким образом, подобно кураторам WC, Хэнкок обещает перевернуть устоявшиеся нарративы об институционализированных знаниях, которые отдавали предпочтение одним историям и представлениям за счет других. Привлекательность нарратива о «Древнем апокалипсисе» для широкой аудитории Netflix напоминает, в этом смысле, привлекательность нарратива о «деколонизации музеев» для более узкого сектора высокообразованных ученых и кураторов: оба утверждают, что предлагают путь к более полному и всеобъемлющему представлению о прошлом, который исправит ошибки старых больших нарративов.
Однако на этом сходство заканчивается. Кураторы WС пообещали создать новую выставку вместо «Знахаря». Но подобные жесты редко приводят к какой-либо положительной альтернативе, кроме самокритики. Ряд обличительных «художественных интервенций», размещенных на выставке, оказался недостаточным, как и ее финисаж. Это потому, что «проблемные» структуры, которые сделали «Знахаря» никому не интересным, так или иначе останутся не затронуты в институте, существование которого основано на экономическом и эпистемологическом неравенстве.
«История, которую мы рассказали, была историей человека, обладавшего огромным богатством, властью и привилегиями», — сокрушались представители WС в Твиттере, — но если бы его кураторам удалось создать выставку, в которой роль «богатства, власти и привилегий» в создании и финансировании музеев была бы не менее очевидной, они вовсе не предложили бы нам чистую правду, а просто лучше скрыли бы ее.
В отличие от данной траектории саморазрушения, критика Хэнкоком устоявшихся археологических нарративов расчищает почву для новых. Он опирается на мифы, чтобы построить откровенно героическое описание происхождения цивилизации, и, не колеблясь, параллельно превозносит небольшое количество великих людей — в некоторых мифических описаниях, буквально гигантов. Мифы, которые он извлекает из культур со всего мира, рассказывают истории о древних героях, которые пережили наводнения и прочие катаклизмы, чтобы передать свои знания другим выжившим и восстановить цивилизацию. Какими бы слабыми ни были лежащие в основе фильма Хэнкока свидетельства, привлекательность его всеобъемлющего повествования, в котором цивилизация спасается от постапокалиптического крушения, не нуждается в объяснении в то время, когда все больше и больше людей опасаются надвигающейся катастрофы.
Тред в Твиттере, в котором было объявлено о закрытии «Знахаря», завершился намеком: «Скажите нам: в чем смысл существования музеев?» Подразумевалось, что решение WC является частью проекта демократизации: музей, повестку дня которого когда-то определяли люди «богатые, влиятельные и привилегированные», предположительно теперь переопределит свою миссию в соответствии с требованиями общественности и публичного блага, хотя никто не просил закрывать выставку.
За этим псевдодемократическим позерством скрывается презрение к представителям общественности, которые рассматриваются как слабаки, нуждающиеся в защите от выставленных артефактов: «привилегированные» зрители, в конце концов, укрепят свой статус, а «маргиналам» якобы наносится ущерб либо их представленностью в них, либо отсутствием таковой. Идеологическая цель здесь противоположна демократизации: она ставит посетителей музеев в положение моральной опеки, когда дело доходит до осмысления нашего общего прошлого. Пока не появятся общественные институты, которые с уважением относятся к любопытству публики и предлагают нечто большее, чем порицание, «опасная» жвачка, такая как «Древний апокалипсис», будет продолжать заполнять пустоту.