Массированность вкупе с бестолковостью терактов в Париже заставляет задуматься о подлинной их природе. Систематичность при кажущейся бессистемности — о природе той силы, которая за ними стоит. И это — не конкретная организация, имя которой может и не всплыть в ходе расследования
Это громкая, хотя пока ещё и неуверенная заявка на жизнь нового европейского порядка. То, что она стала такой кровавой, закономерно: новый порядок всегда входит в реальность через кровь и страдание. Вопрос лишь в том, каким он будет…
Когда комментаторы и аналитики обращали пристальное внимание на количество беженцев, проникших в Европу в нынешнем и предыдущих годах, им, в общем, отвечали верно и даже вполне корректно: миллион, полтора, даже два дополнительного населения никоим образом не способны сильно повлиять на демографическое положение континента. Даже если ограничиться одной только Западной Европой, где проживает почти 413 миллионов человек. Тем более что нечто подобное нынешней миграционной волне здесь уже не раз происходило. Например, в одну только Германию одних только российских немцев (вместе с казахстанскими и прочими) подселилось в 90-е и нулевые годы от 3 до 4 миллионов. То есть побольше, нежели нынешних «сирийцев». А были ещё турки, алжирцы, малийцы, конголезцы…
Верно и то, что пугалки на тему того, что эмигранты «усядутся» на пособия, не желая и не собираясь работать, — в значительной мере именно пугалки. Без надёжного социального статуса, который даёт только причастность к созданию валового внутреннего продукта, жить тяжело. Да и пособия вовсе не так уж велики, чтобы на них можно было беззаботно существовать. Так что рано или поздно подавляющее большинство переселенцев встраиваются в производство, в сервис и так далее, а вместе с этим — в социальную ткань общества.
И главный вопрос именно в этом — какова она ныне, эта социальная ткань европейского общества? Ведь те же русские немцы в ФРГ встраивались именно в германское общество, чаще всего избегая даже неумышленного формирования собственной субкультуры, — то есть не посягали на цивилизационную идентичность местного населения, на его культурную и историческую «самость». И даже при этом они — особенно в первом поколении — остаются чужаками для коренных немцев, при то, что обе стороны тратят немало сил и энергии, чтобы слияние прошло быстрее и полнее. Немцев с немцами!
Вот тут, собственно, и открывает свои глаза бездна, молчаливо, но многообещающе заглядываясь на Европу. Слияние — процесс взаимный. Подростковые банды албанцев в той же Германии, втягивающие в свой состав благополучных немецких девочек, рождают тем самым феномен культурной албанизации молодёжного социума в ФРГ. «Цветные» дистрикты во Франции, куда даже полиция не заглядывает годами — а если заглядывает, то готовя не меньше чем спецоперацию, — в конечном итоге выпускают в общество французов, а не малийцев или сенегальцев. Вот только какие это французы? А какие норвежцы выходят из сомалийцев, культурно терроризирующих целые города? А какие бельгийцы, когда центр столицы этой страны настолько плотно заселён мигрантами, что напоминает Уагадугу или Ниамей.
Нет, это не хорошо и не плохо. Можно, конечно, с ностальгией вспоминать мушкетёров, глядя на нынешних темнокожих французов, как бы их наследников. Но это — данность. Культура Европы, если брать её в целом, может быть кому-то ближе или дальше, нежели арабская или суданская, но она меняется — в том числе и под давлением названных культур. Это — тоже данность.
И Бездна глядит именно отсюда.
Не в количестве мигрантов дело. Дело в способности цивилизации переварить и впитать их. Как только с этим у цивилизации возникают проблемы — цивилизация близится к краху. И как раз история Европу тому очень яркий пример. Цивилизационный крах из-за наплыва «непрожёвываемых» мигрантов она переживала по меньшей мере дважды.
Если не брать времена неандертальцев, которых то ли вытеснили, то ли подъели люди современного биологического вида 30 тысяч лет назад, — тоже своего рода цивилизационная катастрофа, хотя самой цивилизации в общепринятом значении слова ещё не было, — то первый «конец Европы» случился на исходе Бронзового века, в XII веке до новой эры. Собственно, Бронзовый век тогда и завершился. Вместе с тогдашней цивилизацией.
Строго европейской её назвать трудно — скорее, ей подходит название средиземноморской: основные векторы силы тогда представляли собою Египет, Хеттское царство в Малой Азии, Ассирия и Вавилон, Микенская Греция с Критом и Троей. Во всех своих противоположностях эти центры образовывали вполне общее цивилизационное единство. Их мир был хорошо для своего времени развит, экономически специализирован, торгово и коммерчески связан, имел высокий уровень науки и образования, развитое делопроизводство, сложные финансовые институции. Он был глобален, тот мир: торговые пути связывали его со Скандинавией и Афганистаном, с Индией и Китаем, с Алтаем и Прибайкальем, с Британией и Южной Африкой. В известном смысле это был такой же мир, как наш нынешний. В середине XIII века до н. э. цивилизация бронзового века была на вершине развития и даже благополучия, государства поделили сферы влияния, сформулировали внутренние и международные законы, люди жили в целом в условиях стратегического мира, имея время и материальные условия для совершенствования себя и своих обществ.
И вдруг всё это кончилось. Менее чем за столетие на месте цивилизации возник хаос и накрыл собою всё. Разрушены мощнейшие государства, вроде Хеттской империи, Микенской Греции, сильно ослаблен Египет. Оказались разрушены и опустели былые мировые центры — Микены, Угарит, Хаттуса. Увяла мировая торговля, торговые пути оказались заброшены и забыты, на громадных пространствах исчезла письменность, промышленность, ремёсла, оказались утрачены многие знания и технологии.
Словно кто-то поработал громадным ластиком по карте тогдашнего мира, ввергнув его на долго время в настоящие «тёмные века»…
Некоторые историки считают то бедствие куда более страшным цивилизационным провалом, нежели даже падение Римской Империи.
Многие связывают эту катастрофу с вторжением неких до сих пор надёжно не идентифицированных «народов моря». Но это, пожалуй, не совсем верно. Во-первых, их можно было победить, и их побеждали. Во-вторых, даже большие армии варваров не в состоянии сами по себе добиваться разрушения всей цивилизации, да ещё представленной такими могучими империями как, например, Хеттская или Египетская. Можно разрушить государство, пожалуй, — но не весь же тогдашний «первый мир»!
Но это смотря что понимать под агрессией. Основная проблема того мира была такой же, что и сегодня: ряд народов живёт неизмеримо лучше других, что вызывает у последних желание присоединиться к более высокому качеству жизни. Иными словами, рождает волны миграции. «Народы моря» воевали, конечно, но более — селились. Некоторые исторические области в Средиземноморье до сих пор носят имена тех племён: Сардиния, Палестина, Фригия, Ахайя. Некоторые из них остались в нашей культурной памяти — дорийцы, данайцы, этруски, пеласги и другие.
Селились и, разумеется, вступали с цивилизацией в общение. Те же, скажем, шерданы-сардинцы славились как хорошие наёмники в египетской армии. Но они же, а также другие «народы моря» поселялись и в Ливии, в союзе с племенами которой воевали против того же Египта.
Нет, разумеется, прямых аналогий быть не может, — это только кажется, что история бегает по кругу как пони в цирке. Тем не менее, принцип выкристаллизовался следующий: там, где «мигранты» Бронзовой эпохи не побеждали государства, они самим своим подселением вызывали их упадок — вместе с упадком цивилизации. Да, на её место приходила другая — как на месте Микенской Греции выросла Греция классической античности. Но это, во-первых, века разора и последующего нового карабканья вверх, а во-вторых, всё равно это именно — другая цивилизация, поселившаяся на могиле первой.
Очень хорошо эту мысль иллюстрирует второй цивилизационный передел в Европе — во временя падения Римской Империи. Историческая, экономическая и геополитическая ситуация близка к первой. Имеются народы, благоденствующие под сенью римских орлов. Их защищает могучая армия, твёрдые законы, сильная государственная власть, сложная бюрократия. Их кормит переплетённая комплексная экономика, снабжающая всех всем, что потребно, — вплоть до носорогов для гладиаторских представлений.
И есть народы, которые смотрят на это благоденствие, желая примерить его на себя. Приёмов для успешной «примерки» история человечества нащупала немного: отнять и поделить,-либо подселиться и вступить, так сказать, в долю. И когда натиск римской цивилизации остановился, достигнув своей динамической вершины, как в отношении личного благополучия граждан, так и в смысле геостратегического равновесия, — тогда в движение пришли мигранты. Символическое название получила вся эпоха — Великое переселение народов.
Её опять связывают с военной интервенцией — будто бы гунны, обрушившись из азиатских степей на причерноморских готов, вызвали лавину переселений, — и опять не вполне справедливо. Натиск варваров на Империю начался задолго до того. И тоже — далеко не всегда это выражалось в прямой военной агрессии. Нет, люди селились родами и племенами сначала вдоль границ Империи, а затем и внутри них — получая от Рима права так называемых федератов. Других Империя втягивала в свой состав сама — когда приходила с завоеваниями на чужие земли. Третьих вербовала в наёмники или пленяла, превращая в рабов.
Итогом стала постепенная «варваризация» самой Римской цивилизации, точнее, римско-греческой. В её тело вгрызались обычаи, верования, бытовые установки варваров. При этом «варвары» — здесь чистый термин, каким было тогда принято именовать весь неримский мир, а на деле «варварские» цивилизации были часто далеко от совершенной отсталости, а иногда способны были поделиться и технологиями с римлянами. И в целом к первым и в первые века нашей эры вокруг Империи сложился широкий Pax Romana из этносов и культур, которые не прочь были при возможности отхватить у римлян толику их богатств вооружённой рукою, но в целом жили с ними в динамическом равновесии, всё более склоняясь к цивилизационным заимствованиям от Рима.
Гунны стали толчком, обрушившим тот мир. Всё пришло в движение, все стали воевать со всеми, и Рим, с уже зримо изменившейся идентичностью, не выдержал новых потрясений. Пал он со звоном и грохотом, а на его трупе возникли новые культуры и новые государства. В конечном итоге — новая цивилизация. Та, которая идентифицируется с нынешней — хотя нет, скорее, вчерашней! — Европой.
Вот только потребовались для этого снова «тёмные века» — то ли восемь, то ли десять…
А сегодня? А сегодня в Европе с набирающей скорость обстоятельностью — да, при всём парадоксе, заключённом в этих словах! — идёт процесс обретения новой идентичности. Шествия гомосексуалистов и призывающие грешить епископы — только мелкие отголоски этого процесса. Можно даже сказать — ответная реакция. Да, именно так: когда в твоём доме подселяется некто, ведущий себя по своим моральным императивам и всем своим существованием требующий и от тебя подчиняться им же, защита своей цивилизационной идентичности может принимать и такие формы. К тому же «сосед» требует от тебя подчиняться его идентичности всё громче и всё назойливее.
Он пока ещё держится в рамках, этот «сосед». Разгром европейской цивилизации ещё не завтра. Но волна миграции вбрасывает в Европу всё больше людей, которые уже не находят в ней притягательной прелести, которой она когда-то славилась. По ней идут процессы формирования новых идентичностей, и новые толпы «варваров» и «народов моря» массово и непосредственно включаются именно в них, а не в процессы интеграции и ассимиляции. А поскольку беженцы прибывают настолько организованно, что это заставляет заподозрить, что ведёт их в Европу клич джихада, то вывод, собственно, даже не напрашивается, а просто падает в руки: новое «великое переселение народов» уже происходит, и ведёт оно к ускорению смены европейской идентификации.
Отсюда и все нестыковки и нелогичности в парижских терактах пятницы-субботы. Их исполнители ничего не требовали потому, что их, собственно, нет. Есть другое.
Желание заявить о себе как осознавшей себя цивилизационной силе, с которой Европе придётся считаться так или иначе.
«Народы моря» пришли…