Выступление перед комиссией DU.PRE, 28 ноября 2022 г.
Я хотел бы поделиться с вами некоторыми размышлениями об экстремальной политической ситуации, в которой мы оказались, и из которой было бы наивно полагать, что мы можем выбраться. Я полагаю, что не все из нас осознали, что то, с чем мы имеем дело, представляет собой нечто большее, чем вопиющее злоупотребление властью или извращение - каким бы серьезным оно ни было - принципов права и государственных институтов. Я считаю, что мы скорее столкнулись с теневой чертой, которую, в отличие от повести Конрада, невозможно безнаказанно пересечь. И если когда-нибудь историки проведут расследование того, что творилось под прикрытием пандемии, то я уверен, что выяснится, что наше общество, пожалуй, никогда не достигало столь крайней степени жестокости, безответственности и, вместе с тем, разложения. Я правильно употребил эти три термина, завязав их сейчас борромеевым узлом, то есть узлом, в котором хотя любая пара элементов не связана, но их нельзя развязать. И если, как не без основания утверждают некоторые, серьезность положения измеряется числом убийств, то я думаю, что и этот показатель будет гораздо выше, чем мы верили, или делали вид, что верим. Заимствуя у Леви-Стросса выражение, которое он использовал для описания Европы во время Второй мировой войны, можно сказать, что наше общество «вырвало себя». Вот почему я полагаю, что для этого общества нет выхода из положения, в котором оно более или менее сознательно себя замкнуло, если только что-то или кто-то не поставит его целиком под вопрос.
Но не об этом я хотел с вами поговорить. Скорее, я хотел бы вместе с вами поставить вопрос о том, что мы смогли сделать до сего дня и что мы можем еще сделать в текущей ситуации. Фактически, я полностью разделяю соображения, содержащиеся в документе, распространенном Лукой Марини, относительно невозможности примирения. Не может быть примирения с теми, кто сказал и сделал то, что было сказано и сделано за эти два года.
Мы не просто имеем перед собой обманутых или исповедовавших почему-то ошибочные мнения людей, которым мы можем попытаться помочь. Тот, кто так думает, заблуждается. Перед нами нечто иное, новая фигура человека и гражданина, если использовать два понятия, привычных для нашей политической традиции. В любом случае речь идет о чем-то, что заняло место этого гендиадиса и что я предлагаю условно назвать техническим термином уголовного права: соучастник - при условии, что указано, что это особая фигура соучастия, соучастие, так сказать, абсолютное, в том смысле, который я попытаюсь разъяснить.
В уголовно-правовой терминологии соучастником является тот, кто совершил деяние, которое само по себе не является преступлением, но способствует преступному деянию другого субъекта - преступника. Мы оказывались и оказываемся лицом к лицу с отдельными лицами, да и с целым обществом, ставшим соучастниками преступления, в котором преступник отсутствует или, во всяком случае, ему незаметен. Иными словами, парадоксальная ситуация, при которой есть только соучастники, а преступник отсутствует, ситуация, при которой каждый — будь то президент республики или рядовой гражданин, министр здравоохранения или простой врач — всегда выступает в роли соучастника и никогда как виновный.
Я полагаю, что данное чрезвычайное положение может позволить нам по-новому взглянуть на пакт Гоббса. Другими словами, общественный договор принял форму — и это, может быть, его истинная, предельная форма — пакта о соучастии без преступника, — и этот отсутствующий преступник совпадает с сувереном, чье тело состоит из той же массы соучастников, а следовательно, оно есть не что иное, как воплощение этого всеобщего соучастия, т. е. сложенного воедино, всех отдельных индивидуумов.
Общество соучастников более гнетущее и удушающее, чем любая диктатура, потому что тот, кто не участвует в соучастии – несоучастник, – попросту исключается из общественного договора, ему больше нет места в государстве.
Есть и другой смысл, в котором можно говорить о соучастии, и это соучастие не столько и не только между гражданином и сувереном, но также и, скорее, между человеком и гражданином. Ханна Арендт неоднократно показывала, насколько двусмысленна связь между этими двумя понятиями и как за счет Декларации прав человека его рождение, т.е. биологическая жизнь индивида, оказывается вписана в политико-правовой порядок современного национального государства.
Права приписываются человеку только в той мере, в какой он есть непосредственно исчезающая предпосылка гражданина. Постоянное появление в наше время человека как такового является показателем непоправимого кризиса той фикции тождества между человеком и гражданином, на которой основан суверенитет современного государства. То, с чем мы сталкиваемся сегодня, есть новая конфигурация этого отношения, при которой человек уже диалектически не переходит в гражданина, а устанавливает с ним сингулярное отношение в том смысле, что с рождением своего тела он становится соучастником гражданина, поскольку ему необходимо политически конституироваться, а гражданин со своей стороны объявляет себя соучастником жизни человека, о которой он заботится. Это соучастие, как вы уже поняли, является биополитикой, которая сейчас достигла своей крайней — и, надеюсь, предельной — конфигурации.
Вопрос, который я хотел бы теперь поставить, заключается в следующем: в какой мере мы можем еще чувствовать себя обязанными этому обществу? Или, если, как мне кажется, мы все же чувствуем себя чем-то обязанными, то как и в каких пределах мы можем, учитывая это обязательство, выступать публично?
У меня нет полноценного ответа, я могу только сказать вам, как поэт, то, что я знаю, что я больше не могу делать.
Я больше не могу перед лицом врача или любого, кто разоблачал извращенное применение медицины в течение этих двух лет, прежде всего не ставить под сомнение само лекарство. Если мы не переосмыслим то, чем постепенно стала медицина и, возможно, всю науку, частью которой она считает себя, мы никоим образом не сможем надеяться остановить эту смертоносную гонку.
Я больше не могу, перед лицом юриста или кого-либо еще, кто осуждает то, как закон и конституция были преданы и стали объектом манипуляций, прежде всего не требовать отменить рассматриваемый закон и конституцию. Может быть, необходимо, не говоря уже о настоящем, напомнить здесь, что ни Муссолини, ни Гитлеру не нужно было подвергать сомнению конституции, действовавшие в Италии и Германии. Скорее они сами нашли в них средства, необходимые для установления своих режимов. То есть, возможно, что попытки тех, кто сегодня стремится основывать свою борьбу на конституции и на правах, уже с самого начала потерпели поражение.
Если я и привел эту свою двойную невозможность, то не во имя туманных метаисторических принципов, а, напротив, как неизбежное следствие точного анализа той исторической ситуации, в которой мы находимся. Как будто определенные процедуры или определенные принципы, в которые мы верили или, скорее, делали вид, что верили, теперь показали свое истинное лицо.
Этим я не хочу обесценивать или считать бесполезной ту критическую работу, которую мы до сей поры проделали и которая, безусловно, будет продолжаться здесь сегодня со всей строгостью и остротой. Эта работа может и, безусловно, тактически полезна, но было бы слепо непосредственно отождествлять ее с долгосрочной стратегией.
В этой перспективе многое еще предстоит сделать, и это можно сделать, только отказавшись от представлений и истин, которые мы безоговорочно принимали как должное. Предстоящая нам работа может начаться, согласно прекрасному образу Анны Марии Ортезе, только там, где все потеряно, без компромиссов и без ностальгии.
DU.PRE: Dubbio e Precauzione – «Сомнение и осторожность». Группа итальянских радикальных интеллектуалов-диссидентов, которая включает в себя Уго Маттеи (руководитель), Джузеппе Маструццо (координатор), Джорджо Агамбена, Массимо Каччари, Сару Гандини, Мариано Биззарри и др.
Quodlibet, 28 ноября 2022 г.