Пока французы бастуют, протестуют и осуждают закон Макрона о повышении пенсионного возраста, сам он остается равнодушным, невосприимчивым к требованиям народа. Это, как утверждает Жак Рансьер, открывает новую эру для французского государства: эпоху суровых полицейских репрессий
В последние недели Эммануэль Макрон и его министры намеренно пересекли три красные линии, до которых не дотянулись его предшественники. Сначала они навязали закон, за который Национальное собрание не голосовало, и непопулярность которого очевидна. Затем они безоговорочно поддержали самые суровые полицейские меры. Наконец, в ответ на критику со стороны Лиги прав человека они предложили, что ассоциации общественных интересов могли сокращать субсидии, если они не согласны с решениями правительства.
Очевидно, что эти три решения идут рука об руку и позволяют нам точно определить характер власти, которая нами управляет. Первое, конечно, резко контрастировало с позицией, занятой Жаком Шираком во время забастовок 1995 года или поведением его министра Николя Саркози во время протестов против закона о первом найме в 2006 году. Ни у одного из них не было ярко выраженной просоциальной повестки. Первый оказался избран благодаря тренду на возвращение правых, а второй объявит в следующем году, что хочет заставить Францию работать. Однако они чувствовали, что невозможно принять закон, изменяющий сферу труда, который в массе отвергается самими заинтересованными сторонами. Как старомодные политики, они все еще чувствовали себя в долгу перед субъектом, называемым народом: живым субъектом, который не ограничивался подсчетом голосов на выборах и чье мнение выражается посредством действий профсоюзов, активности массовых движений на улицах и реакции общественного мнения, которые нельзя оставлять без внимания. Поэтому закон, принятый парламентом в 2006 году, был отменен.
Понятно, что Эммануэль Макрон не так наивен. Он не верит, что, кроме подсчета бюллетеней, есть что-то вроде людей, о которых ему нужно беспокоиться. Маркс сказал, немного преувеличивая для своего времени, что государства и их лидеры были просто деловыми агентами международного капитализма. Эммануэль Макрон, пожалуй, первый глава государства в нашей стране, подтвердивший именно этот диагноз. Он полон решимости довести до конца программу, в реализации которой его обвиняют: программу неоконсервативной контрреволюции, которая, начиная с Маргарет Тэтчер, стремится уничтожить не только все остатки того, что называлось социальным государством, но также и все формы уравновешивающей силы, исходящей из мира труда, чтобы обеспечить торжество абсолютизированного капитализма, подчиняющего все формы общественной жизни единственно закону рынка.
Подобное наступление дало себе ложное название неолиберализма, что всех только запутало и породило самоуспокоенность. Согласно его сторонникам, а также многим среди тех, кто полагает, что борется против него, слово «либерализм» просто означает применение экономического закона laissez-faire, а его коррелятом является ограничение власти государства, которое впредь будет довольствоваться простыми управленческими задачами, обходясь без всякого вмешательства, ограничивающего общественную жизнь. Некоторые самоуверенные господа добавляют, что речь просто идет о свободе движения товаров, а государство, которое помогает, а не репрессирует, отлично согласуется с привычками и представлениями людей, которые озабочены только своими личными свободами.
Тем не менее, эта басня о либерализме вседозволенности с самого начала была опровергнута многочисленными полицейскими обвинениями, выдвинутыми Маргарет Тэтчер в 1984 году после битвы при Оргриве, чтобы не только заставить закрыть шахты, но и продемонстрировать профсоюзным деятелям, что они не имеют права голоса в вопросе об экономической организации страны. «Альтернативы нет» также означало «Заткнись!» Программа насаждения абсолютного капитализма отнюдь не либеральна: это агрессивная программа по уничтожению всего, что стоит на пути закона прибыли: фабрик, организаций рабочих, социального законодательства, традиций рабочей и демократической борьбы.
Государство, сведенное к его простейшей форме, есть не управленческое, а полицейское государство. Образцовым в этом отношении является случай Макрона и его правительства. Ему нечего обсуждать ни с парламентской оппозицией, ни с профсоюзами, ни с миллионами демонстрантов. Его не волнует общественное мнение. Ему достаточно, чтобы ему подчинялись, и единственная сила, которая, по его мнению, необходима для этого, единственная сила, на которую в конечном счете может положиться его правительство, есть та, которая имеет специфическую задачу принуждения к повиновению, то есть полиция.
Таким образом, случилось пересечение второй красной линии. Правые правительства, предшествовавшие Эммануэлю Макрону, молчаливо или явно соблюдали два правила: первое заключалось в том, что при подавлении демонстраций полицией нельзя убивать; второе заключалось в том, что правительство брало на себя вину, если желание навязать свою политику приводило к гибели тех, кто выступал против нее. Это было двойное правило, которому правительство Жака Ширака подчинилось в 1986 году после смерти Малика Уссекина, забитого до смерти летучим отрядом во время демонстраций против реформ университетского образования. Были расформированы не только летучие отряды, но и сам закон был отозван.
Эта доктрина явно осталась в прошлом. Летучие отряды, воссозданные для подавления «Желтых жилетов», самым решительным образом были использованы для подавления демонстрантов как в Париже, так и в Сент-Солине, где одна из их жертв все еще находится между жизнью и смертью. И, прежде всего, все заявления властей сходятся на том, что красных линий больше нет: отнюдь не являясь доказательством эксцессов, к которым приводит решимость защищать непопулярную реформу, силовые действия спецназа Brav-M являются вполне законными действиями в защиту республиканского порядка, то есть правительственного порядка, который хочет во что бы то ни стало навязать эту реформу. И люди, что ходят на демонстрации, которые всегда рискуют переродиться во что-то иное, несут полную ответственность за насилие, которое они могут спровоцировать.
Поэтому никакая критика действий полиции недейственна, и наше правительство сочло уместным перейти третью красную линию, атаковав Лигу прав человека, чего его предшественники, как правило, старались не допускать, поскольку само название ассоциации символизирует защиту принципов верховенства закона, которые считаются обязательными для любого правого или левого правительства. Наблюдатели со стороны Лиги действительно позволили себе бросить вызов препятствиям, воздвигнутым силами правопорядка на пути эвакуации раненых. Этого хватило нашему министру внутренних дел, чтобы усомниться в праве этого объединения на получение государственных субсидий.
Но это не просто реакция начальника полиции на вызов, брошенный его подчиненным. Наш весьма социалистический премьер-министр Элизабет Борн расставила точки над i: якобы реакция Лиги на масштабы полицейских репрессий в Сент-Солине подтверждает антиреспубликанскую позицию, которая сделала ее пособницей радикального исламизма. Поставив под сомнение легитимность различных законов, ограничивающих свободу личности, запрещающих определенные виды одежды или запрещающих закрывать лицо в общественных местах, она реагировала на положения закона «Об укреплении принципов Республики», фактически ограничивающие свободу ассоциаций. Короче говоря, грех Лиги и всех тех, кто задается вопросом, уважают ли наши полицейские силы права человека, состоит в том, что они не являются хорошими республиканцами.
Было бы ошибкой рассматривать слова Элизабет Борн как случайную оговорку. Они являются логическим результатом так называемой республиканской философии, которая на самом деле является интеллектуальной версией неоконсервативной революции, экономическую программу которой применяет ее правительство. «Республиканские» философы уже давно предупреждают нас, что права человека, которые когда-то прославлялись во имя борьбы с тоталитаризмом, уже не так хороши. На самом деле они служат делу врага, угрожающего «общественной связности», массовому демократическому индивидуализму, растворяющему великие коллективные ценности во имя партикуляризма.
Подобный призыв к республиканскому универсализму против ущемления прав личности быстро нашел свою излюбленную цель: французов мусульманского вероисповедания и, в частности, девочек, которые требовали права ходить в школе с покрытой головой. Против них была развязана старая республиканская ценность - секуляризм. Раньше она означала, что государство не должно субсидировать религиозное образование. Теперь, когда оно фактически стало субсидировать его, секуляризм приобрел совершенно новый смысл: он стал означать обязанность держать голову непокрытой, принцип, которому в равной степени противоречили школьницы в платках и активисты в капюшонах, масках или платках во время демонстраций.
В то же время «республиканский» интеллектуал придумал термин «исламо-левак», чтобы приравнять протест против нарушения прав палестинского народа к исламистскому терроризму. Разница между требованием прав, политическим радикализмом, религиозным экстремизмом и терроризмом была тогда окончательно стерта. В 2006 году кое-кто хотел бы запретить как ношение хиджаба в школах, так и выражение там политических идей. В 2010 году запрет на сокрытие лица в общественном месте позволил уравнять женщину в парандже, демонстранта в платке и террористку, прячущую бомбы под вуалью. Но именно министры Эммануэля Макрона заслуживают похвалы за два достижения в «республиканской» амальгаме: мощную кампанию против исламо-леваков в университетах и в пользу закона «Об укреплении принципов Республики», который под видом борьбы с исламистским терроризмом обусловливает разрешение ассоциаций «договорами республиканских обязательств», которые достаточно расплывчаты, чтобы их можно было использовать против права на ассоциацию.
В том же духе звучат угрозы в адрес Лиги прав человека. Некоторые люди думали, что строгости «республиканской» дисциплины предназначены для мусульманского населения иммигрантского происхождения. Теперь оказывается, что они нацелены на всех тех, кто выступает против республиканского строя в том виде, в каком его представляют себе наши руководители. «Республиканская» идеология, которую некоторые люди до сих пор пытаются ассоциировать с универсалистскими, эгалитарными и феминистскими ценностями, — это просто официальная идеология полицейского порядка, призванная обеспечить торжество абсолютизированного капитализма.
Пора вспомнить, что во Франции существует не одна, а две республиканские традиции. В 1848 г. у нас уже была непосредственно республика, республика роялистов, и республика демократическая и социальная, раздавленная первыми на июньских баррикадах 1848 г., исключенная из голосования избирательным законом 1850 г. и затем вновь подавленная силой в декабре 1851 г. В 1871 г. Версальская республика утопила в крови рабочую республику Коммуны. Макрон, его министры и его идеологи вполне могут не иметь намерения убивать. Но они явно выбрали свою республику.