Восьмидесятитысячная тысячная армия Талибана (запрещено в России) вновь захватила Афганистан, города падают как домино, а трехсоттысячные правительственные войска, лучше оснащенные и обученные, в основном растаяли и сдались, не желая сражаться. Почему это произошло?
Западные СМИ говорят нам, что этому может быть несколько объяснений. Первое - откровенно расистское: афганский народ просто недостаточно созрел для демократии, он тоскует по религиозному фундаментализму – это абсолютно смехотворное утверждение. Полвека назад Афганистан был (умеренно) просвещенной страной с сильной коммунистической партией, известной как Народно-демократическая партия Афганистана, которой даже удалось на несколько лет захватить власть. Афганистан стал религиозно фундаменталистским только позже, в результате реакции на советскую оккупацию, целью которой было предотвратить крах коммунистической власти.
Другое объяснение, которое дают нам СМИ, - это террор, поскольку "Талибан" безжалостно казнит тех, кто выступает против его политики.
И еще одно - вера: талибы просто верят, что их действия выполняют задачу, возложенную на них богом, и победа им гарантирована. Поэтому они могут позволить себе быть терпеливыми, ведь время на их стороне.
Более сложным и реалистичным объяснением того, почему талибам удалось так быстро захватить страну, является хаос, вызванный продолжающейся войной и коррупцией. Это могло вызвать веру в то, что даже если режим талибов принесет угнетение и установит законы шариата, он, по крайней мере, гарантирует некоторую безопасность и порядок.
Однако все эти объяснения, похоже, обходят стороной основной факт, который является травмирующим для либерального западного взгляда. Это пренебрежение Талибана к выживанию и готовность его бойцов принять "мученичество", умереть не только в бою, но даже совершив самоубийство. Объяснение, что талибы как фундаменталисты "действительно верят" в то, что они попадут в рай, если умрут как мученики, недостаточно, поскольку оно не отражает разницу между верой в смысле интеллектуального осознания ("Я знаю, что попаду в рай, это факт") и верой как ангажированной субъективной позицией.
Другими словами, она не учитывает материальную силу идеологии - в данном случае силу веры - которая не просто основана на силе нашего убеждения, но на том, как мы экзистенциально привержены нашей вере: мы не субъекты, выбирающие ту или иную веру, но мы "являемся" нашей верой в том смысле, что эта вера пропитывает нашу жизнь.
Именно благодаря этой особенности французский философ Мишель Фуко был настолько очарован исламской революцией 1978 года, что дважды посетил Иран. Там он был очарован не только принятием мученичества и безразличием к собственной жизни; он "занимался очень специфическим изложением "истории истины", подчеркивая партизанскую и агонистическую форму изложения истины и трансформацию через борьбу и испытания в противовес умиротворяющим, нейтрализующим и нормализующим формам современной западной власти. Решающим для понимания этого момента является понятие истины, действующей в историко-политическом дискурсе, понятие истины как партикулярной, ориентированной на партийцев"[1].
Или, как выразился сам Фуко: "Если данный субъект, говорящий о праве (или, скорее, правах), говорит истину, то эта истина больше не является универсальной истиной философа. Верно, что дискурс о всеобщей войне, дискурс, который видит войну под маской мира, на самом деле является попыткой описать битву в целом и реконструировать общий ход войны. Но это не делает его тотализирующим или нейтральным дискурсом; это всегда дискурс из определенной перспективы. Он заинтересован в тотальности только в той мере, в какой он может видеть ее односторонне, искажать ее и рассматривать со своей собственной точки зрения. Истина - это, другими словами, истина, которая может быть развернута только из своей боевой позиции, из перспективы желаемой победы и, в конечном счете, так сказать, выживания самого говорящего субъекта"[2].
Можно ли отвергнуть такой ангажированный дискурс как признак домодерного "примитивного" общества, которое еще не вступило в эпоху современного индивидуализма? И можно ли отвергать его возрождение сегодня как признак регресса к фашизму?
Для любого человека, минимально знакомого с западным марксизмом, ответ ясен: венгерский философ Георг Лукач показал, что марксизм является "универсально истинным" не вопреки своей пристрастности, а потому что он "пристрастен", доступен только с определенной субъективной позиции. Мы можем соглашаться или не соглашаться с этой точкой зрения, но факт остается фактом: то, что Фуко искал в далеком Иране - агонистическую ("военную") форму истины - уже вполне присутствовало в марксистском представлении о том, что включение в классовую борьбу является не препятствием для "объективного" знания истории, а ее условием.
Обычное позитивистское представление о знании как об "объективном" (беспристрастном) подходе к реальности, не искаженном конкретным субъективным участием - то, что Фуко охарактеризовал как "умиротворяющие, нейтрализующие и нормализующие формы современной западной власти" - это идеология в чистом виде - идеология "конца идеологии".
С одной стороны, у нас есть неидеологическое "объективное" экспертное знание. С другой стороны, мы имеем разрозненных индивидов, каждый из которых сосредоточен на своей идиосинкразической "заботе о себе" (термин, который Фуко использовал, когда пересмотрел свой иранский опыт), на мелочах, которые приносят удовольствие в его/ее жизнь.
С этой точки зрения либерального индивидуализма любое универсальное обязательство, особенно если оно включает риск для жизни, является подозрительным и "иррациональным"...
Здесь мы сталкиваемся с интересным парадоксом: хотя сомнительно, что традиционный марксизм может убедительно объяснить успех Талибана, он дал прекрасный европейский пример того, что Фуко искал в Иране (и того, что восхищает нас сейчас в Афганистане), пример, который не подразумевал никакого религиозного фундаментализма, а просто коллективное участие в поисках лучшей жизни. После триумфа глобального капитализма этот дух коллективного участия был подавлен, и теперь эта подавленная позиция, похоже, возвращается под видом религиозного фундаментализма.
Можем ли мы представить себе возвращение репрессированного в его настоящей форме коллективного освободительного участия? Безусловно. Мы не только можем себе это представить, оно уже стучится в наши двери с огромной силой.
Упомянем лишь катастрофу глобального потепления - она требует масштабных коллективных действий, которые потребуют своих форм мученичества, принесения в жертву многих удовольствий, к которым мы привыкли. Если мы действительно хотим изменить весь наш образ жизни, индивидуалистическая "забота о себе", сосредоточенная на использовании удовольствий, должна быть вытеснена. Одна лишь экспертная наука не справится с этой задачей - это должна быть наука, укорененная в глубочайшем коллективном участии. ЭТО должно стать нашим ответом Талибану.
[1] Gamez P. The place of the Iranian Revolution in the history of truth: Foucault on neoliberalism, spirituality and enlightenment // Philosophy & Social Criticism, 2019. Vol. 45 (1) P. 96 – 124.
[2] Фуко М. "Нужно защищать общество". Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975—1976 учебном году. СПб., Наука, 2005. С. 284. Перевод изменен.